Какая она?… Я совсем не знаю. А я должен узнать, чтобы получить её. Приблизиться к ней. Надо жениться на Агнете для начала, и я сразу войду в ближний круг. Почти семейный.
А может с ней надо проще, как я поступил с Агнетой? Неужели Сигурд любовник искуснее меня? Быть этого не может. Ну, а значит, я свалю Сигурда, все женщины одинаковы…
С первых же дней Сигурд приступил к тому, о чём он говорил, когда мы были ещё на озере Луны. Он занялся войском. Собственно говоря, он начал это пока мы ещё были в Брандстане: отобрал лучших ратников и начал тренировки с ними.
А ещё послал людей выбрать места, подходящие для фортов и начать их строительство. Что и было начато тоже ещё до нашего настоящего вступления на трон. Сигурд не хотел медлить. Приняв решение, он торопился воплотить его в жизнь.
Я же занялась тем, что давно хотела: обустройством лекарни и Детского двора. Дело спорилось. И виделись мы теперь с Сигурдом только утром во время завтрака и вечером. И конечно ночи были наши. Только ночи и были наши…
Вообще в теремах конунгов не было принято, чтобы у йофуров была общая спальня. Каждый ночевал на своей половине, супруг навещал жену, когда была у него в том нужда. Но Сигурд сразу, ещё в Брандстане настоял на общей спальне. Там, в чужом для меня доме, я была особенно благодарна ему за это нарушение правил и обычаев.
По приезду в Сонборг ему определили спальню, которую раньше занимал Бьорнхард, который теперь вместе с Сольвейг переехал из терема в большой дом недалеко от терема, я же осталась в своей. Но ночевали мы только вместе. Сигурд никогда не уходил в свою спальню. Так продолжалось до одной памятной ночи, после которой в Свее был введён ещё один, новый закон.
Было уже очень поздно, весь терем укладывался, даже челядные не сновали уже по коридорам. В дверь моей спальни постучали. Я ещё не успела начать раздеваться, а Сигурд уже голый по пояс умывался над широкой лоханью, разбрызгивая воду.
Сигурд разогнулся, вытираясь и глядя на дверь. Я открыла, спальня моя, стало быть, пришли ко мне. Это оказалась Хубава.
— Что случилось?! — спросил Сигурд, опережая меня.
Я же видела необычную бледность и лихорадку в глазах всегда спокойной Хубавы, умеющей владеть собой.
— Простите, конунг, прости, дроттнинг, дело такое… Словом, очень нужно, чтобы Сигню пошла сейчас со мной.
Я обернулась на Сигурда, набросила платок на плечи, и вышла за Хубавой. Я понимала, что только крайняя нужда могла заставить её прийти.
— Ужасно, Сигню, катастрофа! — пугающим шёпотом говорит Хубава.
— Что ты кудахчешь?! — рассердилась я.
— Агнета тяжела. Больше того, задумала преступление!
Меня будто в грудь толкнули. Агнета…
Кто же… Неужели Рауд всё же воспользовался её любовью к себе, а теперь н е хочет жениться… И Агнета… Боги, как же так, как она могла решиться?!
Это страшное преступление и страшно карается. Женщина, будучи не замужем, оказалась беременна, имела право, родив, отдать ребёнка, которого она не могла или не хотела растить сама, в терем конунга, где он вырастал себе среди челядных, всегда сытый и обогретый, а иногда становился воспитанником конунга или дротттнинг, а то и ближним товарищем, выросшего с ним вместе, наследника. Из таких был, между прочим, Гагар.
Но изгнание плода, убийство не рождённого ребёнка наказывали строго — такая женщина становилась публичной, доступной любому за плату. И работала не на себя, а на казну. Ей давался кров и хлеб. Если же она беременела снова, то имела право оставить ребёнка жить с собой. Тогда ей возвращали её права, отпускали из шлюх, и она могла заново построить свою жизнь, уже как мать. А могла продолжить оставаться той, кем ей могло понравиться, опять же, отдав ребёнка в терем.
В Свее малолюдно, много детей умирают, так и не успев никогда повзрослеть, иногда в семье из пятнадцати родившихся детей оставался один-двое, а то и никого, поэтому так строго наказывали за аборты.
И теперь моя Агнета, моя милая маленькая Агнета впала в такое отчаяние, что едва не навлекла на себя такую страшную кару. Кстати, гро за пособничество в абортах могли и казнить. В самом мягком случае: ослепить и изгнать навеки.
— Кто он?! — спросила я, пока мы шли по коридорам к комнате Хубавы.
— Не знаю, она молчит, — поспешая за мной, бормочет Хубава, тряся полным телом.
— Молчит… — рассердилась я. — Как же вы проглядели, как позволили?! Куда смотрели вместе с Ганной?
— Но, Лебедица, не углядишь… Да и такое время было, зима, болели много, мы с Ганной и по всему Сонборгу и по хуторам и по деревням мотались…
— Вот, давно говорю тебе, помощников набирать надо, новых лекарей учить! — досадливо ответила я.
Едва Агнета увидела меня, как бросилась к моим ногам, обливаясь слезами.
— Прости, Свана! — рыдает она, кривя рот, — прости, дроттнинг!
— Да ты что, Агнета?! Какая я тебе дроттнинг сейчас? — я встряхнула её за плечи, намереваясь этим остановить рыдания.
Агнета зарыдала в голос, и я поняла, что надо дать ей выплакаться, а потом уж расскажет всё сама…
Жалость заполнила моё сердце. Если она, моя Агнета, дошла до такого, что должно было произойти с ней, что она переступила через всё, чем мы дорожили и почитали с детства?
Я обняла её, и мы сели на Хубавину кровать с твёрдым тюфяком. Агнетины слёзы мочили мне плечо, горячее её лицо опухло, она плакала долго, пока, наконец, не начала умолкать…
К себе я вернулась под утро, вся во власти сомнений, размышлений. Это дело решить должна я сама, нельзя посвящать Сигурда.
Только самой. Поговорить с мужчинами, потом уже и конунгу можно будет рассказать, если они станут упорствовать… Кто мог подумать, что первым серьёзным делом моим как дроттнинг будет вот это, так близко касающееся меня самой…
А пока я тихонько вошла в спальню, чтобы не разбудить Сигурда. Но он и не думал спать. Подскочил на ложе, едва я вошла. В свете масляных ламп его кожа золотилась, но лицо было бледно, тени легли под скулы и в глазницы, таким я ещё не видела его…
Сказать, что я злился, это ничего не сказать. Вначале я думал, что Сигню поговорит с Хубавой и вот-вот вернётся, не давал себе спать, чтобы не пропустить её возвращения. Но час шёл за часом, водные часы — клепсидра, на столике у Сигню лгать не умели.
Чем дольше я её ждал, тем меньше становилось желание спать. У нас так мало было времени побыть вместе, и она пожертвовала им, чтобы… Мне было уже неважно ради чего, важно, что её не было рядом со мной.
От желания даже днём порой мне хотелось всё бросить и побежать к ней, обнять её, почувствовать в своих руках… Как мне не хватало времени в сутках! С какой тоской я вспоминал озеро Луны и нашу свободу там…
К её возвращению во мне родилось несколько решений относительно устройства нашей внутренней теремной жизни. А ещё понимание, что моя жена независима и свободна настолько, что, прислушиваясь ко мне и соблюдая законы, она, тем не менее, всегда будет поступать, как сочтёт верным для себя. И ничего не поделаешь с этим — дочь конунга. Её воспитали такой, такой она и стала.
А может быть, в этом была её природа? Не знаю. Да это и неважно, я за это тоже люблю её. С той встречи, когда она гордо пренебрегла мной…
И вот она вернулась.
— Расскажешь? — спросил я.
— После, не теперь. Пока нечего сказать.
Он смотрит, не строго, как я решила вначале, нет, он разглядывает меня, силясь понять, что могло меня удержать вдали от его объятий целую ночь. Не надо сейчас размышлять, мой любимый, я не могу открыть тебе позор моей Агнеты.
Она сбросила платок, платье, подошла к ложу.
— Прости меня? — проговорила тихо. Всё понимает, всё почувствовала без слов…
А наутро конунгом было приказано устроить для него и дроттнинг спальню отдельно от других помещений терема. Он сам прошёл по всему терему и нашёл самую большую горницу с окнами, обращёнными на восток. Здесь приказал поставить самое большое ложе, какое смогут сделать за пару дней.
Но главное — запрет входить в эту спальню для всех, если конунг и дроттнинг там вдвоём.
— Только если пожар или война! — заключил он.
— Но, Сигурд, бывают обстоятельства… — начал Эрик Фроде, присутствовавший на Совете, когда было объявлено это распоряжение.
— Только пожар или война! Никакие иные обстоятельства не позволяют никому приближаться к нашим покоям ни ночью, ни днём! — не терпящим возражений тоном сказал Сигурд, не удостоив Фроде даже взглядом.
Сигню сидит через стол напротив него во время заседания Совета, так решил Сигурд и я думаю это для того, чтобы в любой момент видеть её и по её лицу читать, одобряет или нет она его решения. Я посмотрел на неё. В уголках рта её появилась и спряталась весёлая усмешка. Её радует эта мальчишеская горячность Сигурда. Ей всё нравится в нём? Даже этот бесстыдный новый закон. Или она бесстыдная тоже…
Однако я не успел додумать, потому что после окончания Совета, совмещённого с завтраком, дроттнинг явилась в горницу, которую мы делили с Торвардом и Исольфом.
— Мне надо поговорить с тобой наедине, Асгейр Берси. Торвард, ты можешь идти. Сигурд и воевода уже ждут тебя на дворе.
Я так удивился этому её появлению, тому, что так неожиданно и так близко вижу её, что не сразу даже осознал, что она пришла к Берси.
Я бегу по коридору, на ходу цепляя меч, который не успел повесить перед её приходом и, спотыкаясь и не чувствуя ног, вообще ничего не чувствуя, кроме невыносимого стыда за свою глупую неловкость, выбегаю на двор.
Я всегда буду так обмирать при ней? Как же тогда я буду ей служить? Боги, шапку-то позабыл! Ещё никогда я не был так растерян и взволнован.
Но товарищи уже ждут меня. Ежедневные наши тренировки и учения, собирающие почти не существовавшее в Сонборге войско, в хорошо организованную рать проходят каждый день с самого утра и до вечера. Неделя за неделей, и рать пополняется, собирается, формируясь постепенно в то, что называют армией…