За пошедшие месяцы уже успели выстроить несколько фортов, а ещё целая система сигнальных башен начала возводиться с запада от Западных гор, за которыми жили полудикие норвеи, набегавшие иногда на западные йорды и разорявшие деревни и сёла, уводившие женщин. И с севера на юг, от границ Норборна до, пресловутого Асбина. Эти башни должны будут возвестить о нападении, если такое произойдёт, зажигая огни на верхушках. Так весть дойдёт до Сонборга в считанные часы.
Вместе со всем этим росли и дороги, соединяя разные концы нашего большого йорда. Благодаря тёплой и сухой весне дело спорилось.
В чрезвычайной тайне было построено несколько осадных машин. Их описание и принцип действия Сигурд прочёл в римских хрониках, обсудил с мастерами, которые тут же и нашлись. Из алаев о них знали только Гуннар и Стирборн. Участвовал также Гагар. Эти приспособления были собраны и испытаны в величайшей тайне за пределами северных границ на землях саамов, где кроме этих кочевников и их оленей в приполярной лесостепи никто их увидеть не мог. Да и они не видели, к лету они уходят дальше на север.
Я знала тоже и ездила с ними смотреть на это чудо — катапульты. Эти штуки, настоящий гений человеческой мысли и рук мог создать их, могут бросать огромные камни и, кроме того, бочки, заполненные огнём… Поистине революционное оружие, против которого не устоит ни одна крепость.
Сигурд с восторгом наблюдал за удачными испытаниями. Он обернулся ко мне, когда всё удалось, когда одну, за одной снаряды разрушили несколько специально возведённых учебных стен. Я улыбнулась мужу. Я была счастлива, как и он. Подготовка подходила к концу. Гуннар вернулся с нами в Сонборг, а Гагар и Стирборн остались при катапультах с большим отрядом ратников. Все они присоединятся к нам, когда войско приблизится к границам Норборна.
Пока же мы возвращались в Сонборг, чтобы через пару недель уже выступить в поход. Мы ехали верхом, мы с Сигурдом рядом, Гуннар поотстал с ратниками.
— Мне не очень нравится, как стал смотреть на тебя Гуннар в последнее время, — вдруг сказал Сигурд.
Да, я это сказал, хотя думал уже давно, и это мучило меня. Мой товарищ, ближний алай, бросает на мою жену влюблённые взгляды. Она же или не замечала правда или не придавала значения, все ратники были восторженно влюблены в дроттнинг. Я хотел увидеть, что она скажет на это. Именно увидеть, по её лицу понять, что она чувствует к Гуннару. Сигню улыбнулась легко и сказала:
— Это чепуха. Все должны быть влюблены в свою дроттнинг, иначе за кого они в бой-то пойдут? Мы ведь не обороняться собрались, а завоёвывать. Я пойду с вами, чтобы ни у кого не было искушения струсить. При дроттнинг все захотят победителями быть.
Я смотрю внимательно на неё. Всё верно. И всё же, она наедине говорила с Гуннаром и вот вам, он каждую свободную минуту смотрит на неё. Влюблён? Какого чёрта в мою жену?! Всё-таки что-то произошло…
— Меня больше беспокоило, что ты Стирборна с собой на эти испытания взял. Думала, ревнуешь к старым сплетням о нас, — она посмотрела на меня.
Да я слышал эти россказни о том, что Сигню и Стирборн были сильно влюблены несколько лет назад. Но ничто не указывало на то, что от тех чувств осталось в обоих что-либо. С ним она была как со всеми своими алаями и он с ней как все они, а вот Гуннар… явно во сне её видит… Надо поговорить с ним при случае, пусть придержит свои грёзы. В Сигню я не сомневался, но всё же воеводе не к лицу позволять себе так глазеть на дроттнинг. Заметил я, заметят и другие.
Глава 13. Цветущие лилии
Когда я вошла к Эрику Фроде, он улыбнулся, встречая меня, щуря хитрые рыжие ресницы:
— Видел, как через двор идёшь, думал, ко мне или нет? Как там воины наши?
— Купаться побежали, — ответила я, закрывая дверь.
— Знаешь, я говорил Сольвейг о войске и не раз. Но она только отмахивалась. Они с Бьорнхардом настоящие временщики, только что не грабили Сонборг. Но ничего не делать иногда так же гибельно.
— Ты чересчур. Ничего они не погубили, — сказала я.
— Ты просто любишь их, вот и не хочешь думать плохо.
— Люблю. И они неплохие йофуры. Всё, что было до них, сохранили, а людей в йорде так и приросло за их пятнадцать лет, — возразила я.
— Это потому что на их счастье не было ни неурожаев, ни эпидемий, ни пожаров больших. Ни нашествий.
— Ты несправедлив, Эрик. Я не помню что-то, чтобы ты хоть раз говорил им о преобразовании войска, — заметила я. Но эрик предпочёл сделать вид, что не заметил моих слов.
— Ладно, хочешь быть доброй, — не стал настаивать Эрик. — Ты так и не сходила к шаману?
Я засмеялась, подошла к окну:
— Переходы у тебя… Не сходила, нет, схожу, если ты так наседаешь с этим.
— Мёду выпьешь? — спросил Эрик и подал мне чарку. — Не грустишь в преддверие разлуки?
Я глотнула мёду, сладкий, лёгкий, душистый. Из новых уже что ли?
— Я не собираюсь разлучаться с Сигурдом.
Эрик нахмурился, когда я повернулась от окна.
— Ты в поход собралась? Сдурела?!
— Что ты так взбеленился? — я удивилась его неожиданной и грубой несдержанности.
— Это опасно, по меньшей мере! — побледнел Эрик. И мне показалось, что от злости, а не от беспокойства.
— Опасно расстаться, — сказала я твёрдо.
— Ерунда. Все расстаются. Мужчины воюют, женщины ждут. Так было и будет.
Я отрицательно качаю головой:
— Не с нами.
— Почему?! — совсем рассвирепел Эрик, — потому, что вы так влюбились, что не можете расстаться?! Наперекор всему спите в одной спальне, да ещё с этим запретом входить и днём и ночью. «Пожар или война» — люди смеются!
Я засмеялась:
— А пускай! А вот ты… Можно подумать, что ты ревнуешь.
Эрик осёкся. Допил залпом свой мёд и, держа пустую чарку в руке пробормотал:
— В самом деле… — он подошёл к столу, на котором, на красивых серебряных тарелях, стояли ещё прошлогодние яблоки, сушёные сливы. Засахаренные орехи. Скоро земляника появится. Если будет так же тепло — через неделю-другую.
— Странно, я считал, что отношусь к тебе как к ребёнку…
— Что — нет? — засмеялась я.
— Не знаю, — он поставил свою чарку на стол. — Так ты чего пришла-то? Просто так ведь не придёшь.
Я, действительно хотела рассказать о Гуннаре, о том, что Сигурд заметил, что Гуннар изменился ко мне… Но слов Эрика не стала ничего говорить. Какой он мне советчик в таком деле, если вдруг ревновать вздумал. Надо же…
— В другой раз. Меня Хубава в лекарню звала, детей много с какой-то сыпью…
— Не выдумывай, надо было бы тебе в лекарню, сразу бы туда пошла, обо мне и не вспомнила бы, — сказал Эрик. — Про Гуннара что-то рассказать хотела?
Тут уж я смутилась, с чего это он взял…
Эрик усмехается:
— Пил парень по неверной возлюбленной, вдруг бросил и с тебя глаз не сводит. Скоро все заметят.
— Ну и заметят, чего замечать-то? Глупости.
— Вот когда муж начнёт со свету ревностью сживать, поймёшь, глупости или нет.
Я вздохнула недовольно, хорошо, что не рассказала ему ничего…
— Пойду я, ты не в духе что-то сегодня. Ревность какую-то придумал вселенскую.
— Ты стариком меня считаешь…
— Не считаю, — сказала я уже с порога.
Вот тебе и Фроде…Пойду в лекарню, правда.
Но и здесь меня ждала хмурая Хубава. Больных не было, погода была сухая, болели мало, да и работы было много у людей.
— Ты что такая мрачная? — спросила я. — Уж на небе давно не было таких туч, как твоя мина сейчас.
— У тебя чего с Гуннаром было? Мне Боян рассказал, платье было порвано. А теперь Гуннар уж какую неделю не пьёт, совсем молодцом глядит. Что натворила, признавайся! Смотри, понесёшь не от конунга, что делать станем?!
Ну и ну!
— Ох, Боян, ну наговорил! А ты-то тоже говоришь невесть что! Ты что, Хубава, не ты меня воспитывала что ли? — возмутилась я.
Потом, подумав, чего уж, надо сказать когда-то, добавила:
— И про беременность, вот что… Было у меня. Прямо сразу было, может, с самой первой ночи, только… Оборвалось почему-то и нет больше пока, — выпалила я всё разом. Давно хотела Хубаве пожаловаться, всё не приходилось…
У неё сразу переменилось лицо, причём несколько раз. Из сердитого, каким я застала вначале, к удивлённо-сочувственному, потом к обеспокоенному и сосредоточенному. Она превратилась в лекаршу, взялась расспрашивать, потом осматривать, словом провозилась со мной не меньше часа так, что мы к завтраку едва не опоздали.
…Ох, как мне не понравилось, что рассказала Сигню о выкидыше! Очень всё это подозрительно. И если бы я не была уверена, что Рангхильда — первая радетельница за счастье сына, то первой заподозрила именно её. Ведь и произошло всё, пока они были в Брандстане…
Я рассказала обо всём Ганне. Надеялась, что она развеет мои подозрения, тем более повитуха-то у нас она. Ганна посмеялась надо мной вначале, сказав, что выкидышей случается столько, что если за каждым заговор видеть, так тогда все кругом только заговоры и плетут и травят друг друга.
Но потом всё же добавила:
— Я осмотрю Сигню. Хотя… здоровая она. Может не время просто? Всем Боги распоряжаются.
— Может и так, — согласилась я. — Страшно только пропустить то, что свело в могилу всю Сигнину семью.
— Но она-то осталась жива, значит на её счёт у Богов свои планы, — возразила Ганна. — Но бдительность усилить надо.
Я вздохнула, усилишь тут, когда Сигню в поход собралась…
После завтрака я, проводив взглядом, уезжающих и уходящих со двора ратников, решила пойти на озеро с Бояном, в этот час там никого нет. Я была очень сердита на него, наверное, я ещё никогда так не злилась на него. Надо же, рассказал Хубаве про Гуннара!
— Да ничего такого я не говорил, — пытался оправдаться Боян, шагая рядом со мной через ворота, через большой луг за рощу на озеро. Оно закрыто от посторонних глаз, обширное, у дальнего берега сегодня даже обычных рыбацких лодок не было, можно искупаться.