— Обещай, что никогда больше не станешь говорить мне то, что сказал. И так многое уже сделано нами.
Сигню смотрит на меня горящими огромными пронзительно голубыми глазами.
— Прости. Я не думал соблазнить тебя…
Она покачала головой:
— Не пытайся обмануть самого себя…
Я выполнял обещание. Я молчал.
Но теперь я знал, что моя любовь небезответна. Безнадёжна, даже более, чем прежде, но зато, я знаю: в сердце той, кто весь мир для меня, горит огонёк, принадлежащий мне.
Много всего произошло после нашего первого похода. Самманланд, приросший значительными землями Норборна, строил форты. Открыли несколько школ в этих фортах, на что очень сетовал добродушно Дионисий, ведь ему теперь значительно прибавилось забот, учителя теперь должны были разъехаться и в эти форты. А ему пришлось время от времени объезжать эти школы. А ещё учить новых и новых желающих такими учителями стать. Но я знаю, он очень доволен мною и Сигурдом. Это почётно — учить детей и взрослых и от казны платят вознаграждение помимо того, что люди приносят на содержание школ в казну фортов. Удивительно, как быстро изменялась принадлежащая нам часть Свеи.
А на начало зимы планировался новый поход. К западным йордам: Эйстану, Грёнавару, и Бергстопу были направлены гонцы с письмами от Сигурда с предложением, мирно присоединиться к Самманланду, и стать единой Свеей, впервые за все сотни лет, что Свея существует. Но ответов мы ждали так долго, я стала смеяться даже:
— Ты уверен, что эти конунги умеют читать?
— Есть у них там хоть кто-то грамотный, — так же смехом отвечал Сигурд.
Все конунги, были грамотными, конечно. И Эйстанский Харальд Толстый, и Грёнаварский Ивар Зеленоглазый и Альрик Бранд («Меч») из Бергстопа. Но они предпочли отмолчаться. А стало быть, мы готовились к зимнему походу.
Ежедневно терем просыпался в одно и то же время. Теперь и на площади напротив терема на достроенном уже каменном здании, которое было отдано под Библиотеку, школу, и для учеников Дионисия и Маркуса, красовалась огромная клепсидра. Любой житель Сонборга отныне всегда мог знать сколько времени. Сделанная по образцу маленьких комнатных часов, она отсчитывала минуты, капая на камни площади, а плавающий на верхнем уровне выкрашенный в красный цвет диск, спускаясь с вытекающей с рассчитанной скоростью водой, указывал точное время. Вот только в морозы придётся спускать воду, чтобы не разорвало искусно сделанную нашими мастерами-стеклодувами колбу.
Мы с Хубавой, с Ганной учили новых лекарей к новому походу, да и для самого Самманланда, для новых фортов необходимы были лекари. Я предвидела это и раньше, но после норборнского похода стало ясно, что невозможно справиться со всем одной и даже вместе с Ганной.
Поэтому десятки молодых мужчин и женщин из тех, что проявили такое желание, учились теперь лекарскому мастерству. Ясно, что ко времени похода они не будут готовы в достаточной степени, но врачевать несложные раны и распознавать заразные болезни, чтобы не допустить эпидемий в войске, мы их научим.
Каждое утро в тереме начиналось с Совета, но котором присутствовали алаи, Хубава, Ганна, Гагар, Легостай, Боян, Эрик Фроде, иногда Дионисий и Маркус. Мы готовились в новый поход, и скоро уже стало ясно, что три оставшихся йорда воевать придётся разом, а не по одному, как было с Норборном. Ещё позднее, уже к концу осени наши разведчики доложили, что три йорда точно объединились против нас. Это обрадовало Сигурда. И я сразу поняла почему.
— Да, милая, ты всё правильно поняла, вместо трёх битв, нам придётся выиграть только одну, а это всегда легче!
Я рассмеялась:
— Ты в азарт вошёл.
— Так и есть! — улыбнулся Сигурд, сверкая белыми зубами.
От его улыбки у меня всегда сладко ёкает в животе. И вообще от любого взгляда на него, от встреченного его взгляда, волна желания поднимается во мне. И я ничего не могу поделать с этим. Да и хочу ли?
Это было утро, тёмное осеннее утро, когда мы вставали задолго до рассвета. Сигурд уже умылся, а я с удовольствием смотрела на его, прекраснейшее на всём свете тело, на то, как играют мышцы под гладкой кожей.
Я люблю, когда она смотрит на меня. Куда чаще я смотрю на неё, причём, в те мгновения, когда она этого даже не замечает. Нередко я нарочно поджидаю её на галерее терема, когда знаю, что она идёт в лекарню, в Библиотеку или к Эрику Фроде. Прервав свои занятия, я выхожу на галерею. Или смотрю из окна маленькой горницы, что рядом с парадным трапезным залом, в котором мы теперь собираемся все трижды в день, кроме дней, когда у нас учения на несколько дней с выходом «в поле». Или когда она уезжает по своим лекарским делам в разные концы Самманланда.
Сигню единственная, сразу поняла преимущества, открытых разведкой подготовок трёх йордов к войне с нами. Единственная. Ни Гуннар и Гагар, которые пришли в замешательство от открывшейся перспективы битвы сразу с тремя конунгами, ни Фроде, вообще, по-моему, напуганный этим. Остальные алаи ещё не знали.
За эти месяцы я пару раз ездил в Брандстан, навестить родителей. В один из таких приездов мать сказала, как ей не нравится «чрезмерная свобода твоей дроттнинг».
— …в любой момент она срывается с места и скачет во все концы йорда, с кем-нибудь из алаев, всегда с этим Бояном…
— Мама, Боян безобидный человек в этом смысле, — усмехнулся я.
Рангхильда посмотрела на меня со снисходительной усмешкой:
— Если у человека есть член, он не может быть безобиден для женщин, — значительно сказала она. — И если он не портит девчонок, восхищённых его песнями, это не значит, что он не имеет видов на твою жену.
Я покачал головой, конечно, они очень близки с Бояном, но они близки с детства, он как старший брат для неё.
— Пусть так, — соглашается Рангхильда, но прищуривает остывающие в этот момент глаза, и я понимаю, что разговор о Бояне это лишь предисловие, лишь разведка боем, узнать, ревную я Сигню вообще или нет.
И верно, следующая стрела из её лука была уже вполне настоящей и ударила пребольно:
— А то, что твой воевода во сне грезит о твоей жене, не беспокоит тебя? И ещё: то, что она не понесла до сих пор тебе не подозрительно? — она сверлит меня железным взглядом. — Не готовится ли она избавиться от тебя, чтобы взять себе нового конунга? Ваш новый поход — лучший способ.
Я ничего не стал отвечать на такие слова. Я уверен в отношении Сигню ко мне, вот хотя бы этот взгляд её сейчас, этим тёмным утром, когда она смотрит, как я умываюсь. Я знаю, что смотрит, её взгляд щекочет мне кожу…
И я не стал одеваться после умывания. Я вернулся в постель, я целую её улыбающиеся губы, я хочу снова и снова целовать её…
Но с Гуннаром я всё же решил поговорить. Мне самому не нравились эти его постоянные взгляды на Сигню. Ещё с весны. А потом она спасла ему жизнь после ранения при Норборне. Хорошо, что спасла, не знаю, каково это было бы потерять ближайшего друга, но почему он всё время жжёт её взглядами?! И уж если вездесущие глаза и уши доложили Рангхильде, что Гуннар ночами грезит о Сигню, скорее всего это правда.
Я пришёл к Гуннару в его горницу после ужина, когда все разошлись на отдых и сон.
— К девкам не ходишь? — спросил я.
— Бывает. Ты о расценках узнать хочешь? Как конунг или как мужик? — усмехнулся Гуннар.
Я сел на обтянутый жёсткой кабаньей шкурой стул:
— Да нет. Куда больше меня интересует другое, и как мужика и как конунга, — сказал я, и добавил, вглядываясь в его лицо. — Ты влюбился в мою жену, Гуннар?
Я зорко следил за его лицом после того как спросил, я увижу ложь сразу, тем более, что Гуннар никогда не умел врать. Он вздрогнул и сел на ложе, покраснев так, что рубец, украшающий теперь его бритую голову и лоб, побагровел. Этому я не удивился. Я ждал, что он СКАЖЕТ.
— Нет, Сигурд, — громадные тяжёлые руки безвольно как-то сложились на коленях у него. — Я не влюблён. Я люблю твою жену. До полного умопомрачения.
До умопомрачения… Вот вам и ближайший друг… Мой воевода.
— Ты спятил?! — разозлился я, не сумев сдержаться.
В самом деле, как он посмел! И как посмел признаваться в этом?! «До умопомрачения»! Я сразу забыл, что сам пришёл с этим вопросом к нему. Гнев овладел мной, но я, скрестив руки на груди, сдерживал себя, чтобы не броситься на него и успокоить колотящееся сердце.
Мысленным взглядом я вижу мою Сигню с улыбкой на нежных полных губах… и он, что же, желает целовать эти губы?! Вдыхать аромат её кожи по сравнению с которым самый прекрасный шиповник покажется пахнущим сорной травой… Касаться своими руками её тела, гибкого и тёплого, упругого и текучего как вода… Хочет войти в эту воду…
У меня потемнело в глазах. Я почти задыхаюсь.
— Как ты посмел?! — едва слышным ревущим шёпотом спросил Сигурд.
Его губы побелели от злости, он наклонился, то ли едва удерживается, чтобы не броситься на меня, то ли удерживает своё сердце от разрыва… Вена надулась на виске. Я впервые вижу его таким злым и с таким усилием сдерживающим себя. Но я не боюсь.
— Ты спросил, я ответил, — сказал Гуннар.
— Нет, ты не ответил, — Сигурд поднял на меня горящий взгляд.
— Сигурд…
— Как ты мог, мой друг, мой воевода… Ты, мог захотеть мою жену!?
— Я не сделал ничего…
— Не сделал… Если бы ты сделал, я удавил бы тебя, даже, если бы ты только приблизился к тому, чтобы сделать.
Я молчу. Я уже сделал слишком много и к счастью ты ничего не знаешь об этом… Но чего ты хочешь от меня, Сигурд, кто властен над своим сердцем?
— Мне всё равно, что ты сделаешь с твоим сердцем, можешь вырвать его и скормить собакам, но не смей в нём взращивать страсть к Сигню.
— Сигню, Свана Сигню обожает всё твоё войско.
Сигурд кривится, качая головой, будто говоря: не сравнивай.
— Ты грезишь о Сигню ночами. Никому из моего войска не придёт в голову всерьёз мечтать о ней.
И это он не знает, что я касался её, что я целовал её кожу, почти целовал её рот… Уже убил бы. Только я не боюсь. И мечтать о ней я не перестану…