С этими мыслями я всё же отправился в свою палатку. Позже, вспоминая об этом, я всё не мог понять, как это я так сплоховал…
Боян совершенно прав, никакой Сигурд не посылал меня за Сигню. Сигурд с Торвардом засели за книжки, возят же с собой! Исольфа вызвали. Правки какие-то в законы хотят внести, будто не будет другого времени. До Сонборга нельзя дотерпеть что ли? Завтра тризну отпразднуем и в обратный путь…
Мы вошли в палатку, на складной переносной койке в полудрёме лежала молодая женщина, из лекарш, судя по всему.
— Тебя как зовут? — Сигню сняла тужурку подбитую мехом мне на руки.
— Трюд, — ответила женщина сухими губами. Довольно красивая, волосы огневатыми волнами вокруг лба… Но бледнеет, пугается почему-то Сигниного прихода.
— Что такое, Трюд, что случилось? — участливо, почти ласково спросила Сигню, присаживаясь к ней на койку.
— Чепуха, Свана, должно съела не того… — ответила та, поднимая одеяло выше к груди, хотя жаровня в палатке нагрела изрядно, но, может быть, её морозит?
— А, ну, — хмурясь, проговорила Сигню, и сдвинула одеяло с живота женщины… Я разглядеть ничего не успел, а вдруг Сигню обернулась ко мне резко: — Выйди немедля!
Её голос вдруг так отвердел и приказ такой резкий, что я вываливаюсь за полог палатки, будто меня вытолкнули. Но подслушать я всё же смог…
Когда она вышла ко мне, я спросил:
— Неужто правда в шлюхи её отправишь?
— Ратников пришли сюда, охранять, — сказала она, — сейчас же. Слыхал, что ли, воевода?!
Меня от её жестокой решимости мороз пробрал сильнее уличного. Я всё подслушал: эта женщина забеременела от одного из алаев, я догадываюсь даже от кого, изгнала плод… Конечно, в Свее это преступление, но я не думал, что Сигню окажется такой несгибаемой…
— Ты могла бы… — начал я вполголоса.
Сигню, синяя от усталости и злости, посмотрела на меня:
— Что? Скрыть? Ты в своём уме-то, Гуннар?!
— Она всё же тоже лекарша… А потом, это Берси, паскудник, натворил.
— Берси тоже своё наказание получит. А то, что Трюд — лекарша, делает её вину только тяжелее, лекарям за такое полагается смерть, ты знаешь? Использовать высокие знания для убийства — хуже преступления не придумать. Я не стану её как лекаря карать, — у Сигню горят глаза, почти как в лихорадке.
— Может быть для неё это наказание — хуже смерти будет. Ты…сама родить не можешь, потому так жестока? — сказал я.
Она смотрит на меня:
— А дитя, невинное, нерождённое, разодранное, никому не жаль? Трюд сможет исправить свою жизнь. Если её убить, шанса не будет. А у него, её ребёнка, никакого шанса уже нет, ему его не дали, она не дала… — Сигню перевела дыхание, пытаясь унять гнев, усиленный безмерной усталостью.
— Знаешь, сколько в этот год детей умерло в Сонборге? Сто четыре. Это только в городе, — хрипло говорит она, не глядя на меня. — Меньше, чем в прошлом году. И народилось, конечно, в два раза против прошлых лет, но всё же, Гуннар, сто четыре! А всего в городе живёт меньше семи тысяч человек. Сегодня здесь в этой долине трупами лежат не меньше двух тысяч, — она совсем снижает голос. Проводит рукой по лицу и шее, сжимая её сзади, будто хочет снять тяжесть.
— Нас так мало, Гуннар, — вздыхает она уже спокойнее. — Пусть родятся дети. Хотя бы не убивали тех, кого зачали. Это мы застигли её — Трюд, а большинство-то избегают наказания… — она отвернулась.
— А что я бесплодна, тоже твоя правда, — добавила она, чуть погодя. — Но что ж, если меня наказывают Боги, я должна быть снисходительна к таким преступлениям, от того, что мне ни понять и ни испытать этого?.. Знаешь… Не будь она лекарша, может, я на первый раз и отпустила бы её, хотя и это и неправильно. Но…нельзя убивать детей, а, Гуннар?
Двое ратников встали у входа в палатку…
А мы пошли в сторону к шатру конунга. Вот такую отповедь получил я и не знал, как мне думать. Закон этот жестокий исполнялся, но ловить таких женщин было трудно, хотя все осуждали их куда больше, чем проституток. Всегда. От трудной жизни и малолюдья, должно быть. Детей берегли, давали имена им от ушедших предков, чтобы те хранили дитя, обереги вешали, а сколько всё же вырастают детей в семьях? Хорошо, когда половина тех, кто родится…
Я не могла, не стала говорить Гуннару, что Агнета едва не стала такой преступницей, и мне ничего не осталось бы, как… Мне даже страшно было вспоминать об этом. К счастью, Агнета обратилась к Хубаве, а не к другой гро…
Пока я думала обо всём этом в тумане усталости, пока почти не разбирая дороги, шла к алому шатру конунга, я подумала, что неплохо бы мне зайти в баню вначале. Ведь не усну сейчас, до того устала, да ещё это происшествие и спор с воеводой…
Я повернулась к Гуннару:
— Где тут баня? Близко?
— Я отведу… — рассеянно сказал Гуннар, думая о чём-то, должно быть о том, чему свидетелем стал…
— Ты прости, Свана, — вдруг сказал он, когда мы подошли к курящейся паром сверху палатке.
— За что это? — устало, спросила я.
— Что назвал тебя бесплодной, — хмурясь, сказал Гуннар.
— Не за что виниться, Гуннар, — говорит она, снимая платок с головы. Волосы свалились растрёпанной косой ей на плечо.
Такая тёплая, влажная, румяная и лохматая стояла она передо мной, такая жестокая в своей правоте и всё же не уверенная в ней.
Вот такая, опять живая и близкая, прикасаемая, что я схватил её за косу у затылка и, обняв другой рукой так, чтобы не оттолкнула меня, притянул к себе и впился в её губы… Здесь темно, в этом закутке у бани, и людей никого, делай, что хочешь…
Однако она всё же вывернулась, гибкая как зелёная ветка, и в следующий миг я получил удар острым кулачком в зубы. От боли я отшатнулся, прижав ладонь к лицу, наклонившись и ощупывая зубы языком, все ли на месте…
— Я простила тебя за то, что ты в тот раз сделал, понимала, что не в себе был, — просипела она. — Но сегодня… Ты что делаешь, воевода?! Опамятуйся, кто ты! И я кто.
— Я люблю тебя, Сигню, — сказал я.
— Ты что… дурак, что ли? — разозлилась она, превращаясь в растерянную девочку. — Берси, выходит, паскудник, а ты?!
— Сигню…
— Забудь! И думать забудь, и глядеть не смей!..
И вдруг откуда-то, будто коршун с неба появился Боян, запыхавшийся, весь красный с горящими глазами, он встал между мной и Сигню, закрывая её собой от меня:
— Уходи, воевода! — тихо и хрипло, будто и не своим голосом сказал Боян.
— Тебе чего ещё, холощёный ты петух, — взбеленился я от того, что меня застали за этим низким преступлением и кто?! — Твоё дело на заборе кукарекать!
— Что такое здесь?!..
Боги! А вот это Сигурд…
Я узнал, что Гуннар обманул Сигню через несколько минут как оставил её с ним. Я встретил Сигурда, направлявшегося к лекарским палаткам, узнать, сколько раненых, есть ли больные. Увидев меня, он обрадовался, думая, что Сигню рядом, спросил:
— А где Сигню, Боян?
В этот миг я всё и понял. Меня как кипятком ошпарило: эти взгляды Гуннара в сторону Сигню… то, как она плакала тем вечером… Вон что он задумал! Ах, воевода, мерзавец… Говорю же — чёрт!
Теряясь в словах, я сказал что-то Сигурду о том, что Сигню пошла спать, я думал, как бы мне опередить его, ведь застань он воеводу за тем, о чём я предполагал…
А если… А если решит, что Сигню виновата…
Я никогда так быстро не бегал, не расспрашивал, не соображал…
Но и Сигурд, очевидно, понял, что дело нечисто, вот и настиг меня.
Конечно, я понял, что происходит что-то и Боян об этом знает. Побежал предупредить свою драгоценную Лебедицу?! Но что?..
«Чрезмерно свободна твоя жена»…
«Гуннар ночами грезит о ней»…
«…не собирается ли она взять себе другого конунга…» и ещё много других слов с тем же смыслом, сказанных моей матерью забарабанили по моему мозгу…
Я завоевал ей Свею…
Я не верил матери, я был убеждён, что Сигню не может…
С кем она?!
С кем она изменяет мне?! Неужели с Гуннаром? «Я до умопомрачения…»
Сейчас, когда я победил всех, она, ОНА меня уничтожает?!.. Сигню, ты?!
Сигню, ты не можешь этого делать!
Пусть ты дочь конунга и тебе можно всё, но ты так не можешь… ТЫ не можешь!
Моё сердце перестало биться, заполнившись этими подозрениями.…
Я не думал в эти мгновения, что я стану делать, как поступлю, так я был раздавлен и разъярён одновременно.
Ослеплён.
Обезумел.
Я впервые не думал. Я просто не мог думать. От боли, от ужаса. От того, что со мной случилась самая страшная катастрофа, какая только могла быть. Пусть бы меня победили, пленили, с пытками и позором разорвали бы на виду у всех свеев, и тогда мне и вполовину было бы менее страшно и больно, чем сейчас…
Но скорее! Не знать, ещё хуже!..
Я застал слова Гуннара, обращённые к Бояну, злобные, приглушённые, а когда подошёл, увидел растрёпанную Сигню за спиной у Бояна. Понять всё, что тут происходило и легко, и невозможно. То ли она была тут с Гуннаром, а Боян помешал им, то ли Боян пытается её защитить от Гуннара, то ли Боян прибежал предупредить их, а Гуннар не понял и разозлился…
От гнева я почти озверел. Я готов был убить их всех. Всех троих предателей за моей спиной устраивающих мерзкие делишки, какую-то скотскую возню в этом тёмном углу возле банной палатки.
Первой нашлась Сигню, а может, боялась меня меньше, чем другие, поэтому первой заговорила, выходя вперёд:
— Сигурд…
Но я схватил её за полы шубки, приподняв вверх, я хочу заглянуть в её лицо, увидеть, как, КАК она будет мне лгать. ОНА! Я не верю, что это происходит… Боги, какая боль!..
Но она положила свои руки на мои, пытаясь опустить их, успокоить моё бешенство… И… в тусклом свете костра и дальнего факела, я увидел, что костяшки пальцев на её правой руке содраны, ещё кровь блестит.
Всё схлынуло разом, вся боль. Как легко и светло сразу стало у меня на душе, будто раскалённый меч выдернули из моего сердца…
Мне стали не нужны стали её слова. Я всё понял, я мягко отодвинул её себе за спину и, выбросив руку вперёд, схватил Гуннара за горло.