Но кто тогда сделал бы то, что могу сделать только я? Я не могу дать тебе наследников, мой конунг, но я спасу страну, которую ты создаёшь…
Лёжа по ночам в постели, я слышу барабаны, под которые танцуют мои воины, я слышу их крики хмельной «радости» и даже звуки любви. Это всё не пугает, а скорее радует меня, значит, они живы… и завтра встанут и пойдут делать то, для чего привели нас всех сюда норны…
Мы садились есть по вечерам и утрам все вместе, вначале под навесом, а с приходом холодов в большом шатре, где и ночевали несколько десятков воинов.
Это стали и своего рода поверки, все ли живы и здоровы, мы все видели друг друга. И знак единения. Мы все были вместе. Все в одном шатре. И когда впервые, вечером после той деревни, ратники взялись напиваться, Торвард хотел было не позволить им, я сама остановила его, тронув за руку, качнула головой.
Так и было. Она посмотрела на меня, будто говоря: «Оставь их».
А когда, позднее, мы пришли в нашу палатку спать, объяснила, почему сделала так, почему разрешила бражничать и безобразить.
— Но ты сама…
— Я могу выдержать всё, они — нет. И не должны. Я должна, я — дроттнинг. Они под моей рукой. Они делают то, что велю я. Но они люди и им страшно. Они молоды и хотят жить, — ответила моя дроттнинг, бледная, похудевшая в эти недели так, что обозначились скулы, а глаза глядели огромными, чёрно-синими, хотя всегда были светлы как весеннее небо, но не теперь.
— А тебе не страшно? — спросил я.
Женщина же она. Не боялась у стен Норборна, по земле которого теперь носится Смерть, а мы пытаемся поймать и остановить.
Но то, что теперь куда страшнее. Там не боялся и я. А здесь… Вот если бы она позволила мне поцеловать эти свои сказочные губы, если бы…
Она будто прочла мои мысли и сказала:
— Не надо, Торвард. Мы не они. Мы их предводители и если едим мы вместе, позволить себе делать то, что они, мы не можем. Потерпи, хакан, станет легче, — чуть тронула улыбка её губы.
Эти губы… за то, чтобы почувствовать их хотя бы раз в своих, я согласился бы умереть чумой, быть сожжённым в кострах вымерших деревень…
Она качнула головой, будто продолжая читать во мне и повторила:
— Станет легче, поверь.
— Откуда ты знаешь? — выдохнул я.
— Поверь. Верь мне, Торвард.
Она засмеялась неожиданно весело, будто мы и не здесь, посреди заразы, будто мы в Сонборге на пиру, вокруг наши хмельные друзья и все мы живы, здоровы, счастливы… так было совсем недавно.
…Она спала, когда я вышел на воздух, потому что сон никак не шёл ко мне. Все уже угомонились. Не спят только караульные у костров и с собаками на границах лагеря.
— Не спится, хакан Торвард?
Я посмотрел на ветерана двух битв, а он, конечно, был ветеран, как и все, кто были с нами здесь, Сигню знала, кого брать, другие не выдержали бы. Эти едва выдерживают.
— Ты Скегги («Бородач»)? — спросил я.
Я уже всех знал по именам. Мы тут сроднились, так привыкли друг к другу.
— Так, хакан, — улыбнулся он, и я увидел, как он молод, несмотря на густую светлую бороду. Моложе меня… может, как Сигню.
— Не спится.
— Снег должно пойдёт, — сказал Скегги. — Чуешь дух какой? И мороз сгущается, будто пар в бане. Только там жар, а тут — холод. Зима…
— Вроде рано ещё, — усомнился я.
Скегги засмеялся:
— Это для Сонборга рано. А мы куда севернее. Да, думаю, и Сонборг накроет. Зима подходит.
— Да… — я протянул руки к огню, правда было зябко и пахло морозом в лесу. Надо, чтобы шубы следующим обозом привезли.
— Ты не бойся, хакан, никто не проболтается, что у тебя и Свана здесь. Здесь всё можно стало. А ЕЙ вообще можно всё.
Вон что… Они решили, что мы с Сигню… Боги! Почему люди видят то, чего нет?!.. Лучше бы всё было, но никто не знал…
— Ты ошибаешься, Скегги, — сказал я, чувствуя, как приятно огонь согревает ладони. — Свана Сигню не надо то, что всем, чтобы не сойти с ума, — сказал я.
Он смотрит на меня изумлённо, даже рот приоткрыл:
— Значит, она — Асс.
— Конечно. Ты просто подзабыл со времени войны.
Но Скегги всё же качает головой:
— Но ты-то как выдерживаешь рядом с ней каждую ночь?
Я посмотрел на него:
— А ты решился бы коснуться Асса? — усмехнулся я.
Скегги улыбнулся:
— Ну…Так стало быть… стало быть, железный ты, хакан Торвард.
Скоро все стали называть меня в этом походе Ярни («Железо»). Я и гордился и горевал из-за этого…
Глава 6. Хорошая свадьба
Зима подошла раньше, чем всегда. Или мне просто казалось, что рано. Что ещё не время. Моя берёза облетела. Мотались теперь голые ветки на ветру. Было холодно, все жаловались, жаровен дополнительных принесли в горницы. Но я не чувствовал этого холода. Холод в меня вошёл ещё летом, когда ОНА уехала.
Я не мог ни сочинять мои вирши, ни музыку, ни петь.
Хубава первой заметила это.
— Ты что так тоскуешь, Боян? Совсем больным глядишь, — хмурится она.
— Весь Сонборг…
— Не надо, меня не проведёшь, — отмахнулась она, вглядываясь в меня пристальнее. — Скажи мне… Ты с Сигню…
— Да ты что?! — воскликнул я.
Но Хубава и не ждала моих признаний, по мне поняла всё сама.
— Ах ты… вон оно что…Ай-яй-яй, — Хубава схватилась за щеку, глядя на меня и говорила уже сама с собой. — Случилось всё-таки… Так я и знала… Ещё тогда, шесть лет назад… И когда она приходила… Конечно… Ай-яй-яй, конечно… Девочка ты моя, ай-яй-яй…
Потом опять посмотрела на меня, снова меняясь лицом:
— Ты вот что, Боян, ты… к девкам сходи. Верное средство. В этом деле, знаешь, что одна, что другая…
— С ума ты сошла?
— А чего? Раз уж… Мужик же ты. Ничего такого…
— Не хочу я к девкам! — возмутился я её то ли простодушной, то ли нарочитой, прикрывающей что-то в её душе, грубой бесцеремонностью.
— А я капель тебе дам, захочешь. Давно тебе надо было подсыпать, жил бы как все, горя не знал…
И я увидел, что она пытается скрыть от меня за пустым разговором этим: она испугалась. Испугалась этого поступка Сигню со мной, не потому, что он был чудовищен в чём-то, а потому что она что-то поняла за ним то, чего я не понимаю.
Я вскочил на ноги, сжал её плечи. Заглядываю в убегающие глаза её:
— Ты что знаешь, Хубава?!
— Пусти, безумный! Ишь, руки-то как клещи! Иди-иди, к девкам сходи! Силу некуда девать, вот и порасходуй!
Я вырвалась и убежала буквально из его комнаты. Что я могла ему сказать? Он с тоски сник и так, просто от разлуки, а узнает, что я думаю, что будет? В петлю полезет? Угораздило же тебя, Боян, в Сигню нашу влюбиться, не мог другую выбрать…
А и не выбирал он. Пришло и настигло его. Всегда говорила, от любви этой горе одно…
Она-то… значит вернуться не рассчитывает. Вон как выходит… Ах ты, касатка…
Сигурд помрёт, если она не вернётся.
И этот тоже.
Почему ты мне-то не сказала, что Смерть почуяла близко?
Слёзы задушили меня. Рвались наружу из моей груди, из горла. Надо было скорее, скорее спрятаться, чтобы никто не видел, чтобы Ганна не увидала…
Почему, Боги, вы отбираете всех, кого я люблю?..
Я заперлась и не выходила до следующего утра. А утром сам Сигурд позвал меня к себе, глядел внимательно в распухшее моё лицо, расспрашивал. Тоже как и Боян что-то прочесть во мне хотел. Но я болтала без умолку какую-то ерунду, чтобы только сбить его сердечное чутьё… и кажется, смогла. Не пытайте меня, мужчины, ждите сами своей судьбы…
Я знаю, она жива. Через все эти расстояния, я знаю, я её чувствую. Обозы подвозят им провизию и хмельное, много. Вначале вообще вина и браги не просили.
Но она не пьёт. Её ум, её сердце трезвы. И не страшится. Сигню, уже зима, вьюга воет так, что у меня болью сводит душу.
Жарко пылают жаровни, ярко и весело оранжевые огоньки выглядывают в прорези крышек.
Боян хотя бы песню спел. Пусть самую печальную, но голос его живит, как волшебство. Я вообще не вижу его. Пойду, окажу честь, навещу скальда в его горнице, может, заболел?
Я застал Бояна лежащим поверх покрывала на ложе. Без дела, почти без движения и жизни в глазах.
— Болен, что ли? — Боги, сам Сигурд в моей горнице.
Я сел на постели, спустив ноги на пол.
Может он узнал что-то, убьёт тогда — вот хорошо-то…
Но что он спросил? Болен?
— Нет, конунг, я здоров вполне.
— Это хорошо. Сигню мне не простит, если с тобой что-то не так будет в её отсутствие.
Я вижу, как Боян вздрогнул и покраснел от упоминания её имени, что ж, нормально, что скальд влюблён в дроттнинг. А в кого ещё?
— Я люблю Сигню, Сигурд!
— А кто не любит её?
— Ты… не понял… — выдохнул я.
— Я всё понял, — спокойно говорит Сигурд. Смотрит мне в глаза, — кого ещё тебе и любить как не Прекрасную Свана. — Но хмурится всё же.
Впрочем, он всё время нахмурен с тех пор как уехала Сигню, будто тучи на его лбу. Волосы отросли, а в последние годы коротко стриг… Да и я не брит. Распустились.
— Вставай, Боян, идём. У каждого своё дело, — он встаёт с лавки, на которую было присел.
— Дело… Ты отпустил её! Рисковать жизнью, её бесценной жизнью, ради горстки норборнских бондеров! — не выдержал я.
Он, почти открыл уже дверь. Поворачивается через плечо:
— Вот поэтому ты скальд, а не конунг — муж дроттнинг, — спокойно и даже как-то устало говорит Сигурд. — Бондеры в Норборне, в Сонборге, они под нашей рукой. Моей и её. Мы в ответе за них. До конца. И если кто спасёт Свею от чумы, то только она, дроттнинг, Свана Сигню, — он вздохнул и добавил спокойно и тихо: — На первый раз и за преданную любовь твою к ней, прощаю тебя. Но впредь, думай, с кем говоришь, дерзкий сочинитель.
Я смотрю на него:
— Да, конунг, — я не испуган, я уважаю его. И он прав, так говорить с ним никому не след.
— Пойдём! — говорит он дружелюбно, почти с улыбкой, но тоном, который не предполагает возражений.
Меня отрезвила и устыдила немного эта отповедь: у каждого своё дело. Правда, он же не позволяет себе лежать днями и не делать ничего. Он делает всё как делал при ней. Все дела. И с дружиной. И с Советом. И в кузнице даже. И так же на учения выезжают. Вот только по фортам не ездит теперь, дороги закрыты. Но кордоны вместе с алаями и отрядом ратников объезжает чуть ли не через день, все привыкли и порядок поддерживается во всём идеальный. Донесения выслушивает каждый день со всех концов Свеи. Никакой панике и сумятице не дал подняться в народе из-за вестей о чуме.