Выходит, и я упёрлась. И, возможно, вообще необоснованно…
Однако, если я права и Ньорд готовит нападение на Свею, его надо остановить…
А если я ошиблась… Во всём ошиблась? Что, если, как предполагает Сигурд, норвеи действовали по собственной злой воле, а вовсе не были никем ведомы?
Или вопреки всем известным сведениям о чуме, она сама зародилась в дальних районах Норборна?..
А я несколько месяцев извожу Сигурда… и сегодня, совсем уж… Как допекла, если он напомнил мне, что я просто не знаю, что такое родственники по крови… А я ещё противопоставила себя его родственникам… И так свекровь меня не жалует. Но на её месте любила бы я невестку подобную мне? Детей нет, нормальными женскими делами не занимается… Обижаться не на что. Сигурд ещё терпит то, что я не езжу с ним с Брандстан…
Я встала. Музыканты завершили песню, ещё выйдут сюда, увидят меня, надо ретироваться и побыстрее.
Я поспешила по коридору. Пойду в лекарню, проверю, что там делается…
Я почувствовал нечто со стороны правого из коридоров. Я почувствовал, что я должен посмотреть туда, что там… Что там что-то… Что кто-то там есть… кто-то…
Едва завершилась музыкальная фраза, ещё не стихла последняя трель флейты и перебор цитры, я уже смотрел вдоль коридора, завернув за угол… Я увидел её. Я увидел Сигню, исчезающую в конце коридора. Она была здесь. Она была здесь, я чувствовал это, но не поверил себе и не посмотрел раньше, на миг раньше — увидел бы её.
Она была здесь одна, вопреки обыкновению всего последнего времени, когда она почти не расстаётся с Сигурдом. А если и расстаются, то рядом всё время или Хубава, или Ганна, или Агнета…
Я ни разу не остался наедине с ней… Уже прошло лето и почти прошла осень, а я ни разу даже не видел её глаз…
Нет, видел! В первый день, когда они вернулись из Чумного похода. В тот момент, когда отряд, их Золотая Сотня, трое алаев, сияющий своей ослепительной улыбкой Сигурд и она …
Вот тогда она смотрела на меня. Больше — она искала меня взглядом, когда их кавалькада въехала на площадь перед теремом, куда высыпали почти все жители столицы… Она искала меня, я сразу понял. Сразу, ещё не поймав её взгляд…
Тогда, в тот день она обняла и поцеловала меня в обе щеки. Тогда после года разлуки, после смерти её и моей, мы встретились снова на этой стороне. На Этой стороне. И в её глазах был такой свет… Я знаю, я почувствовал, она любит меня. Она не из жалости, отчаяния, снисхождения, как думает Хубава, Сигню была тогда со мной перед отъездом. Нет, она меня любила. Поэтому я смог вернуться, когда я умер.
Но с того дня я больше никогда не видел её глаз. Ни разу она не заговорила со мной, ни разу не осталась со мной вдвоём. Она похорошела снова, стала даже красивее, чем была до отъезда, до болезни…
Я смотрю на неё, я всё время смотрю на неё. Сигурд смотрит… Но кто не смотрит на неё?
Но она ни разу не ответила на мой взгляд… Ни разу даже мельком не посмотрела на меня. И если бы не тот её взгляд, когда она вернулась из похода, я бы стал думать, что никогда не был у неё в сердце.
И вот сейчас. Она была здесь. Я почувствовал. Я ЗНАЛ, что она здесь. И я увидел её… Уходящей, скорее убегающей. Я обернулся на своих ребят. Они смотрят на меня:
— Заканчиваем?
— А… — рассеянно ответил я. — Да-да… да.
Если я поспешу, может быть, догоню её? Куда она пошла? Но, если она не хочет, чтобы я догнал её? Боится меня? Или себя? Нас с ней, того, что произошло, что может произойти и произойдёт, если мы… приблизимся друг к другу… Если останемся вдвоём…
Я оборачиваюсь на моих музыкантов. Они ждут от меня чего-то… Боги, чего они хотят от меня?..
— Я сейчас…
Я подхватил свою куртку.
— Боян, ты вернёшься?
— Да… сейчас…
Я почти добежала до лекарни. Начинался дождь, едва я переступила порог лекарни, он обрушился стеной на город…
— Ух, в последний раз такой ливень я помню в Норборне… — восклицаю я, стряхивая капли с тужурки, успевшие всё же упасть на меня. И встречаю удивлённые глаза моих дорогих Хубавы и Ганны. Они смотрят друг на друга и снова на меня:
— Когда такой ливень был в Норборне? — дрогнувшим почему-то голосом спрашивает Ганна, очень внимательно смотрит на меня.
— Когда… Когда я очнулась от болезни, тогда и полил. Вот как сейчас, будто на небе опрокинули ведро. Все намокли… Вы чего?! — я не понимаю, почему у них такие лица?
— Сигню…
— Не надо, Ганна, — нахмурилась Хубава, она не хотела дать ей сказать, но Ганна посмотрела на неё: — она должна узнать, Хубава. Или ты считаешь, что нет? — Хубава не ответила, качнув головой. — Сигню…
— Подожди, чего ты хочешь, Ганна? Они с Сигурдом и так ссорятся три месяца…
Боги, все знают, что мы ссоримся. До чего дошло…
— Сигню, Боян отравился, когда ты… когда ты умерла в Норборне. Он видел как ты вернулась и тогда вернулся тоже. Мы нашли его бездыханным и почти не надеялись оживить, но вдруг он очнулся и сказал, что ты живая. И что там у вас ливень… Он видел, понимаешь?
Я смотрю на неё. Боян видел, как я умерла, он сам умер в тот же час… Никтагёль…
Я дурная женщина. Дурная жена и дурная возлюбленная… Я не могу ничего делать достаточно хорошо. Почему, Боги, вы вернули меня?! Какая польза? Кому радость?…
— Вон он сам, — говорит Хубава, глядя в окно.
Я вздрогнула. Нет-нет! Нет!
— Не говорите, что видели меня! — я чувствую, как замирает сердце, я спешу…
— Тебе надо поговорить с ним. Сигню, всё время не сможешь убегать! От себя бежишь, не от него!.. — воскликнула Ганна мне вслед.
— Оставь её, чего ты хочешь?! — накинулась на неё Хубава, но я уже выскочила на внктренний двор с другой стороны улицы.
И бегу отсюда. От себя. Нет. Мне нечего сказать Бояну. Я ничего не могу ему дать. Во мне ничего нет для него… Боян, милый Никтагёль, не догоняй меня, не иди за мной…
Да, я не могу спокойно видеть, как Сигню испортит себе жизнь. Боян не для неё. Даже, если и случилось у них, нельзя допустить, чтобы они продолжили. Она — княгиня, он… Нельзя! Даже если бы она была свободна. Вдова или незамужняя и тогда это не слишком подходящий человек…
— Ты что делаешь?! Ты куда её тянешь? — напустилась я на Ганну.
— Тебе-то что, сама всю жизнь не жила и мне не дала. Теперь…
Но тут вошёл Боян. Снимает куртку, волосы вымокли, смотрит на нас:
— Сигню…
Я подхожу, подаю ему полотенце. Стараюсь говорить как можно спокойнее, чтобы не почувствовал ничего:
— Сигню не было здесь сегодня. Больных нет, мы не звали.
Я вижу, как Ганна закатила глаза, но Боян не видит, я накрыла ему голову полотенцем. Хватит Ганна! Не сталкивай их. И так далеко зашло.
А если всё же она права? Вот если права? Если бы это был не Ньорд, а другой человек, что бы я сделал? Шпионов бы послал, последить за всеми его передвижениями. Имеет ли он сношения с норвеями действительно. А дальше, решал бы…
Я вышел из кузни под ледяные струи осеннего дождя. В снег перейдёт за ночь…
Разгорячённую кожу остужает быстро. Остывает и мой гнев. Почему я так упираюсь в свою правоту? Только ли потому что это Ньорд или потому что Сигню во всей этой истории руководит, с самого начала? Она победила заразу, спасла народ, всю страну. Не я. Она. Я ревную её к её уму, знаниям, к тому, как сплотилась вокруг неё Золотая Сотня?..
Вынести на Совет? Я опасаюсь, что она сможет убедить всех в своей правоте. И что мне останется тогда? Пойти и уничтожить Ньорда?
Почему я не смог убедить её… Но я и не убеждал. Я просто не хотел слушать. Я не хотел, чтобы она оказалась права, поэтому только сопротивлялся. Не думая. Не принимая во внимание её мнения ни на минуту. Всегда считал себя умным, но отказал в уме ей?
И всё потому же — я ревную её. Бешено ревную, когда думаю о том, что могло быть в этот год в Норборне…
Пока она была там, не думал, когда только вернулись, не думал, просто был счастлив её возвращению. Выздоровлению, тому, что краски жизни и силы стали возвращаться к ней.
А потом заметил светящийся взгляд Торварда, теперь Ярни, в её сторону… О Гуннаре я уже не говорю, он смотрит на неё как на Богиню. Только Исольф кажется спокойным как всегда. И вот в волнах этих обожающих взглядов моих неженатых друзей, моих алаев, всей Золотой Сотни я слышу от неё идею насчёт Ньорда…
Ревность мужчины, смешавшаяся с ревностью правителя — вот, что застит мне глаза, вот почему я не хочу слушать её. Снова окажется права, а я покажу себя упрямым дураком… надо включить голову и услышать её доводы. Прости, меня, Сигню, никто раньше не оказывался умнее меня… Никем не восторгались больше, чем мной. Я восхищён тобой, но я ревную к восхищению от других.
На мои мокрые и остывшие уже плечи лёг мягкий плащ, впрочем, быстро пропитывающийся дождём. Но я не чувствую холода, потому что вижу Сигню перед собой.
— Прости меня, Сигурд.
Это мои слова, Сигню… Я должен…
Я обнимаю её, оторвав от земли. Она мокрая, вся пропитана дождём, но я не чувствую. Я чувствую только тепло её шеи, куда утыкаюсь лицом, аромат её кожи…
Назавтра я предлагаю ей послать письмо к Ньорду с предложением прислать старших сыновей в Сонборг, учиться и, может быть, готовиться стать кому-то из них преемниками трона Свеи.
— Значит… — хочет сказать она.
— Нет, это не значит, что я не жду больше наших с тобой детей, но…
— Не договаривай, я поняла, — она улыбается, всегда понимает то, что я хочу сказать. — Спасибо, Сигурд… Я, честно признаться, уже думала отступить.
Я качаю головой, серьёзно глядя ей в глаза, я хочу, чтобы она по-настоящему поняла:
— Никогда не отступай. Особенно, если чувствуешь, что права. Лучше мы проверим и убедимся, что прав был я, чем закроем глаза и сделаем вид, что ничего подозрительного не произошло с этой чумой.
Как я могу не восхищаться им? Как я могу не любить его? Конечно, пришлось потратить огромное количество сил и времени на то, чтобы он услышал меня, но важно, что услышал. И вот это — «не отступай», это тоже стоит дорого, его признание меня равной себе.