Допив чай, она вежливо попрощалась и пошла на электричку.
– Вот, – торжествующе сказала Настя, – я так и чувствовала, что этому Стрельникову верить нельзя. Таня, ты добыла бесценную информацию.
– Ты имеешь в виду приезд Стрельникова на дачу к Томчаку?
Они сидели на кухне в квартире Стасова. Татьяна пила чай, а Настя за обе щеки уплетала изумительно вкусные голубцы.
– Танюша, ты – мой кумир, – говорила она с набитым ртом. – Мало того, что ты грамотный следователь и талантливый писатель, ты еще и готовить умеешь. И женщина красивая. Мне до тебя никогда не дотянуться. Я буду есть твои голубцы и завидовать тебе страшной завистью.
– Не передергивай, – засмеялась Татьяна, – от того, что я умею готовить, ничего никому не прибавляется. В Питере этим занимается моя свояченица, а здесь я просто дурака валяю, изображаю перед Стасовым примерную жену, но он прекрасно знает, что это одна видимость. У меня на готовку нет ни сил, ни времени. А насчет красоты – тоже обман зрения. Просто я хочу быть красивой, для меня это важно, поэтому стараюсь. А ты не хочешь, потому и не стараешься. И не заговаривай мне зубы, пожалуйста, давай вернемся к Стрельникову. Еще положить? – спросила она, глядя на вмиг опустевшую тарелку.
– Нет, я сейчас умру от обжорства. Так вот, что касается красивого и элегантного Стрельникова, то мне очень хотелось бы знать, зачем он приезжал к Томчаку.
– Может быть, действительно хотел побыть в тяжелый момент в обществе близкого друга? – предположила Татьяна.
– Танечка, если это так, то он не только красивый, но и абсолютно бессовестный тип. Ты вспомни, как он в буквальном смысле слова «кинул» своего близкого друга, уйдя из Фонда. Я же тебе давала слушать пленку с беседой Короткова и Ларисы Томчак.
– Да, пожалуй, в этом случае Стрельников должен быть уверен в абсолютной преданности Томчака. Какая бы тяжелая минута ни была, я бы не рискнула идти со своим горем к человеку, которого обидела или подвела. Даже будучи абсолютно, как ты говоришь, бессовестной, я бы просто подумала о том, что обиженный мною человек не сможет меня утешить и морально поддержать, а начнет выяснять отношения и склочничать. Ты права, он приезжал не за этим. И обрати внимание, в разговоре с Коротковым Томчак рассказывал о Любе Сергиенко, а со мной он эту тему даже близко боялся затронуть. Вероятно, Стрельников приезжал, чтобы его обработать. Что ж, ему это удалось. Теперь друзья будут молчать про любовные перипетии своего шефа. Еще бы, репутация-то его пострадает, если предать эту историю огласке.
– Пострадает, – вздохнула Настя. – Но я подозреваю, что тут есть еще что-то.
Татьяна подняла голову от чашки с дымящимся чаем и внимательно посмотрела на Настю. Она была опытным следователем и без всяких дополнительных объяснений понимала ее.
– А следователь тебя поймет? – спросила она.
– Надеюсь. Костя Ольшанский – хороший человек.
– Хороший человек это не профессия, – заметила Татьяна.
– Да, конечно, но я имею в виду, что он мне доверяет и обычно прислушивается к логическим доводам. Конечно, это мы, оперативники, работаем в основном на голой интуиции, а он, как и ты, должен опираться на факты, но от здравых соображений он обычно все-таки не отгораживается.
Настя потянулась к телефону и быстро набрала номер.
– Константин Михайлович, это я. Только что стало известно, что Стрельников в пятницу приезжал на дачу Томчака…. Не знаю… Вот и я о том же… Да? Ладно, подумаю.
Она положила трубку и молча налила себе кофе. Татьяна насмешливо наблюдала за ней, одновременно перекладывая голубцы из кастрюли в глубокую сковороду.
– Спорим, я знаю, что тебе следователь сказал. Он велел тебе придумать, что наврать прокурору, чтобы получить санкцию на обыск на даче Томчака. Угадала?
– Точно. Ты жутко проницательная.
– Да просто все следователи одинаковые, – расхохоталась Татьяна. – Я бы на его месте сказала то же самое. Уж кто не знает слова «интуиция», так это прокуроры. Я могу безгранично доверять операм, которые со мной работают, полностью полагаться на их профессионализм, опыт и интуицию, но когда мне нужно идти к прокурору за какой-нибудь санкцией, я все свое доверие складываю в кучку на рабочем столе и вместо него беру с собой какое-нибудь изящное и совершенно непроверяемое вранье, которое будет звучать для прокурора убедительно.
Настя сосредоточенно водила черенком вилки по гладкой пластиковой поверхности стола, рисуя какие-то одной ей видные схемы, кружочки и ромбики. Татьяна не мешала ей, вымыла посуду, что-то мурлыкая себе под нос, приготовила жидкое тесто для блинов, которыми будет потчевать вернувшегося с работы мужа, и замариновала в подслащенном уксусе репчатый лук. Наконец Настя подняла голову, подмигнула Татьяне, позвонила следователю и уехала домой.
Живя на даче, Томчак поздно ложился и поздно вставал. Просыпался утром и подолгу лежал под одеялом, не вставая. Раньше за ним такой привычки не водилось. Только теперь, впервые в жизни оказавшись без любимой или хотя бы интересной и нужной работы, он стал оттягивать по утрам тот момент, когда нужно будет начать новый день, полный тоскливого безделья и бездеятельной тоски. Вячеслав Томчак понимал, что нельзя сиднем сидеть в загородном доме, нужно брать ноги в руки и бегать в поисках работы, предлагать себя, обзванивать приятелей и бывших сослуживцев… Он все понимал. И при этом ничего не делал. Ему никак не удавалось преодолеть навалившуюся депрессию и вялость. Через неделю после добровольного ухода из Фонда Томчак с удивлением обнаружил, что его домашний телефон почему-то не разрывается от беспрерывных звонков с предложением новой работы. «Наверное, новость еще не разошлась широко», – утешил себя Вячеслав Петрович. Через две недели он понял, что никому не нужен. Выполняя долг мужской дружбы, он потерял научное лицо и научную квалификацию, которые создавал и шлифовал много лет, а репутацией хорошего управленца обзавестись не успел. Все было просто, примитивно и в точном соответствии с прогнозами жены Ларисы.
Да, конечно, несколько дней назад приезжал Володька Стрельников и говорил насчет своего нового назначения и новой работы для Томчака и Леонтьева. Но Вячеслав Петрович в это не верил. Все это одни пустые разговоры в пользу бедных. Опять Володя рвется к новым вершинам и опять собирается делать грязную работу по расчистке собственного пути руками своих верных друзей. Господи, да сколько же можно! Не случись этого несчастья с Милой, он бы, может быть, и не приехал на дачу и не стал обещать работу Томчаку. Даже и не вспомнил бы о нем. Или вспомнил, но только тогда, когда назначение состоится и нужны будут помощники. Рабы. Как он умеет находить слова, после которых ему невозможно отказать! Даже если и будет эта новая работа, все вернется на круги своя: полная зависимость от внезапных решений Стрельникова, скандалы с Ларисой, еще больший отход от науки. Хотя куда уж дальше…
Он перевернулся на другой бок и снова прикрыл глаза. Начинать новый день не хотелось. Может быть, удастся еще немного подремать? Со стороны дороги послышался шум автомобильного двигателя. Томчак даже прислушиваться не стал, все равно ведь не к нему, кому он нужен в будний день с утра пораньше? Однако он ошибся. Двигатель замолк как раз возле его участка, послышались голоса, а спустя минуту раздался громкий и уверенный стук в дверь.
– Вячеслав Петрович! Откройте, пожалуйста! Вы дома?
– Минуту! – крикнул Томчак, неохотно откидывая одеяло и выползая в холодный осенний день, в котором не будет ни работы, ни радости, а только одна сплошная тоска. Ну, еще, может быть, неприятности. Но ничего приятного уж точно не будет.
Он натянул спортивный костюм, всунул ноги в пляжные тапочки и пошел к двери. На пороге стоял сутулый мужчина в мятом костюме и в очках, вид у него был смущенный, растерянный и совершенно нелепый. Чуть дальше, за его спиной, маячили еще четверо. Одного из них Томчак узнал, это был тот самый оперативник, который беседовал с ним после убийства Милы.
– Старший следователь Мосгорпрокуратуры Ольшанский, – представился сутулый нелепый человечек, – зовут меня Константином Михайловичем. Вы позволите мне войти?
– Да, – растерянно пробормотал Томчак, – проходите.
К его удивлению, следователь вошел и сразу же прикрыл за собой дверь. Остальные четыре человека остались на улице, причем даже не сделали попытки войти в дом. Как будто так и надо!
– Сейчас, уважаемый Вячеслав Петрович, вы будете допрошены в качестве свидетеля по делу об убийстве Людмилы Широковой, невесты вашего близкого друга. По результатам допроса я приму решение о проведении обыска на вашей даче.
Ольшанский неторопливо уселся за стол на веранде, достал из портфеля папку и начал заполнять какой-то бланк.
– Паспорт принесите, пожалуйста, – негромко, словно себе под нос, сказал он.
– Зачем?
– Так положено.
– А если у меня нет? Я же на даче, в конце концов, зачем мне здесь паспорт?
– Так положено, – терпеливо повторил следователь. – Я не имею права допрашивать свидетеля, не установив достоверно его личность.
– Значит, если у меня нет паспорта, вы не будете меня допрашивать? – почему-то обрадовался Томчак.
– Ну почему, буду, – Ольшанский скупо улыбнулся, только краешками губ. – Вашу личность подтвердит майор Коротков, он вас уже допрашивал несколько дней назад по моему поручению. А паспортные данные я перепишу из предыдущего протокола.
– Но вы же сами сказали, что не имеете права…
– Вячеслав Петрович, здесь нет предмета для обсуждения. Если бы мы не могли допрашивать всех тех, у кого с собой нет документов, мы бы выглядели весьма смешно и довольно бледно в глазах и преступников, и всего населения. Не понимайте мои слова буквально. Итак, Вячеслав Петрович, когда вы в последний раз виделись с Владимиром Алексеевичем Стрельниковым?
– Недавно.
– Поточнее, пожалуйста.