– Теперь куда? – спросил муж.
– Теперь в ванную. Меня надо поставить под душ, но так, чтобы на спину лилась горячая вода, а на голову холодная. Сумеешь?
– Никогда. И не проси. Единственное, что могу посоветовать, это налить в ванну горячую воду, посадить тебя в нее, а на голову положить холодный компресс. Больше никак не получится. Что, голова сильно болит?
– Сильно. Леш, ну почему я такая нескладная, а? Вечно у меня болит что-нибудь… И вообще ничего не получается.
– Ну начинается! – вздохнул Чистяков. – С утра пораньше нытье по своей загубленной жизни. Вчера ты причитала по поводу своего морального падения. А сегодня что?
– А сегодня я причитаю по поводу собственной глупости.
Настя добрела до ванной и с помощью Алексея влезла под душ, подставив ноющую спину под горячие струи воды. Через несколько минут ей удалось окончательно проснуться и даже вполне самостоятельно вылезти из ванны. На кухне она залпом выпила стакан ледяного апельсинового сока и тут же схватилась за чашку с горячим кофе. Это был проверенный и испытанный годами способ привести себя в более или менее нормальное настроение и в почти рабочее состояние.
Она всегда вставала с большим запасом времени, зная, что по утрам бывает вялой и медлительной. Настя Каменская терпеть не могла торопиться, потому что в спешке обязательно ухитрялась сделать что-нибудь не так. Времени до выхода на работу у нее было вполне достаточно, и, закуривая первую в этот день сигарету, она погрузилась в размышления о странном убийстве Людмилы Широковой. В нем все время что-то не увязывалось. Например, Стрельников. Зачем он спрятал переписку Людмилы? Если убийца – Люба Сергиенко, стало быть, его собственная ревность тут совершенно ни при чем. Для чего ему письма? Даже если бы оказалось, что Людмилу убил именно он, все равно непонятно, зачем хранить улики. Никакой логике не поддается.
Теперь Сергиенко. Все, конечно, указывает на нее. И мотив есть, и психическое состояние Любы вполне соответствует ситуации. Тяжелая депрессия с религиозными мотивами греховности и искупления. Но картина самого убийства остается непонятной. Что несла в руках Широкова, оказавшись на городской помойке? Какую тяжесть? Почему высоченные каблуки ее нарядных туфелек так глубоко ушли в землю? Эксперт Олег Зубов сказал, что на ее одежде обнаружил только тканевые волокна. Это значит, что ни деревянных ящиков, ни тем более металлических Широкова не носила. Может быть, это был камень? Но тогда были бы частицы почвы, пыли или иная грязь. Где можно взять абсолютно стерильный камень? Ответ очевиден: нигде. И вообще, зачем ей таскать камни? Даже если допустить, что каменная глыба без посторонней грязи все-таки была, то где она? Куда девалась? На месте обнаружения трупа Широковой никакого громоздкого предмета, в том числе камня, не было. Его Люба, что ли, с собой унесла? Тоже мне, две спортсменки-тяжелоатлетки, что одна, что другая. Нет, это полный бред. И потом, если Люба там была, то где следы ее обуви? Следы туфелек Широковой есть, а следы убийцы где? Не по воздуху же Люба передвигалась… Чертовщина какая-то.
Волокна ткани. Это может быть шарф или пальто, если свой зеленый шелковый костюм Широкова носила не только в теплое время года, но и в холодное, под пальто. Это может быть что угодно, если костюм висел на вешалке вплотную с другой одеждой или лежал в чемодане. Это могут быть волокна с одежды пассажиров в переполненном транспорте. Если же вспомнить о неустановленном тяжелом предмете, то это может оказаться чем-то завернутым в материю. Ну и что такое было в эту материю завернуто? Зубов клянется и божится, что вес предмета не меньше сорока восьми – пятидесяти килограммов, он десять раз перепроверял и пересчитывал.
– Ася, – донесся до нее голос мужа, который уже успел не только позавтракать, но и полностью одеться и был готов к выходу из дома. – Ты что, уснула?
Настя встрепенулась и помотала головой.
– А что, уже пора?
– Мне – да. Если ты быстро соберешься, я доброшу тебя до центра. Мне сегодня нельзя опаздывать, я на десять утра назначил совещание.
– Сейчас, солнышко.
Она погасила сигарету и стала натягивать джинсы и свитер. Завязывание шнурков на кроссовках превратилось для нее в целую проблему, наклоняться было больно даже из положения сидя, но Леша давно привык к этому, поэтому без лишних слов опустился на колени и помог ей.
В машине они ехали молча. Настя сначала подумала было, что Алексей сердится на нее за что-то, но потом сообразила, что он просто собирается с мыслями перед совещанием. Сама же она снова вернулась к странному убийству Людмилы Широковой и непонятной роли некоего любвеобильного Виктора Дербышева, которому Мила должна была написать письмо и от которого даже ответ получила, но который клянется, что никаких писем от нее не получал, сам ей не писал и вообще в глаза красавицу блондинку не видел. Эксперты быстрого ответа по поводу почерка не обещали, но фотография-то совершенно точно Дербышева, а не его двойника. Привезенный на Петровку, Виктор «под протокол» опознал на снимке себя и свою одежду, а потом приехал вместе со следователем и оперативниками к себе домой и эту одежду предъявил. Не убийство, а сплошные загадки. Настя примерно представляла себе, что нужно делать дальше, если раскручивать эту линию расследования, но вот вопрос: а надо ли? Если Широкову убила ее подруга Сергиенко, то история с письмами никакого отношения к этому не имеет. Или все-таки имеет?
– Леш, – робко сказала она, отрывая мужа от мыслей о предстоящем совещании, – ты письма хранишь или выбрасываешь?
– Какие письма? – удивился Чистяков.
– Ну любые. Которые ты получаешь.
– Асенька, в наш телефонный век письма стали раритетом и непроизводительной тратой времени. Всю деловую переписку я веду через институт, такие письма я, конечно, храню. Там нужные адреса, имена, даты. А личных я уже давно не получаю. С чего такой вопрос?
– Так, ни с чего, – вздохнула она. – Буду дальше думать.
Выйдя из машины на Комсомольской площади, Настя спустилась в метро и поехала на работу.
Найти адрес Надежды Цукановой оказалось довольно просто, потому что Лариса Томчак смогла точно указать год ее рождения. Правда, была опасность, что Цуканова за двадцать семь лет могла и фамилию сменить, но, к счастью, она этого, по-видимому, не сделала. Во всяком случае, в адресном столе Ларисе дали восемь адресов, по которым в Москве проживали женщины подходящего возраста с именем Цуканова Надежда Романовна.
Первые четыре попытки были неудачными. Лариса ездила по указанным адресам, спрашивала Надежду Романовну, объясняя, что разыскивает свою однокурсницу. Случалось, что дверь ей никто не открывал, и тогда приходилось приезжать еще раз или два. Случалось, что дверь ей открывали, но Надежды Романовны не было дома, и тогда Лариса просто просила показать ей фотографию. На уговоры, объяснения и преодоление естественного недоверия и подозрительности уходили время и силы, но она не сдавалась. Ей очень хотелось выяснить, кто же в ту давнюю новогоднюю ночь воспользовался беспомощным состоянием опьяневшей и беспробудно спящей девушки. И еще больше ей хотелось, чтобы этим человеком оказался Владимир Стрельников.
Когда она явилась по пятому из указанных в списке адресов, дверь ей открыл рослый худощавый юноша лет восемнадцати-девятнадцати, до такой степени похожий на ТУ девушку в белом свитере, что у Ларисы мгновенно пропали все сомнения.
– Здравствуйте, – вежливо сказал он, внимательно глядя на незнакомую женщину через очки с толстыми стеклами. – Вам кого?
– Мне нужна Надежда Романовна.
– А вы кто?
– Мы с ней когда-то учились в одном институте. Скоро исполняется двадцать пять лет с тех пор, как мы закончили институт, и вот мы решили организовать встречу выпускников…
Лариса внезапно осеклась под пристальным взглядом юноши.
– Мама умерла, – коротко сказал он.
Лариса неловко переминалась у двери, не зная, что делать дальше. Удача была так близко… Умерла. Надо, наверное, как-то отреагировать на это известие.
– Прости. Я не знала. Когда это случилось?
– Не так давно. Меньше года назад.
– Она болела?
– Нет.
– Несчастный случай?
– Нет. Мама отравилась. Она не хотела жить. Встречу выпускников вам придется проводить без нее.
– Мне очень жаль, – пробормотала Лариса растерянно, отступая от двери.
Дверь закрылась, послышались удаляющиеся шаги. Она медленно пошла к лифту, но передумала, спустилась на один лестничный марш и прислонилась к узкому грязному подоконнику. Между подоконником и батареей отопления была засунута банка из-под растворимого кофе, до середины заполненная окурками. Вероятно, это было постоянное место для курения у тех жильцов, кому не разрешали дымить в квартирах.
Лариса вытащила сигарету, щелкнула зажигалкой. Как глупо все получилось. И перед парнишкой неудобно. Явилась приглашать его мать на встречу выпускников! Ему, наверное, неприятно и тяжело объясняться с посторонними людьми…
Да, но мальчик к той давней истории отношения не имеет, слишком молоденький. Если Надя Цуканова тогда все же решилась рожать, то ребенку должно быть двадцать шесть лет, никак не меньше, а этому очкарику с внимательными глазками уж точно не больше двадцати. Интересно, мальчика Цуканова родила в браке или нет? И если в браке, то почему фамилию не сменила? Или меняла, а после развода снова взяла девичью. В конце концов, никакого значения это не имеет. Но неужели придется отказаться от задуманного? Потратить столько времени на поиски – и отступить? Жалко.
Лариса решительно погасила сигарету и снова поднялась к квартире Цукановой. На этот раз дверь долго не открывали, но наконец замок щелкнул.
– Это снова вы? – Голос у сына Надежды Романовны был не очень-то приветливым.
– Извини, пожалуйста, но мне очень нужно поговорить с тобой. Можно мне войти?
– Проходите, – хмуро сказал он. – Обувь можно не снимать, у нас завтра генеральная уборка, все равно полы мыть будем.