— Спасибо, вы добры, королева, — серые глаза кажутся вовсе прозрачными, из-за горя они блекнут, показывая возраст волчицы. — Я наслышана об этом, — всхлипывает, — от сына, теперь могу убедиться воочию, но что же тут сделаешь?
Закрывает лицо руками, плечи ее вздрагивают, стойкая красавица, вырастившая настоящего волка, плачет. Похоже, она вовсе не видела Алана, иначе они беспокоились бы на пару. Точно, советник его увел.
— Что же тут сделаешь? Я не чую сына, — проводит аккуратно рукой по его лицу, приглаживает жесткие от крови пегие пряди на виске. — Это значит, что Мэй уже не здесь, — слезы сами катятся из её глаз, — а продолжает дышать из своего любимого чувства противоречия. Он всегда, всегда, всегда обожал не оправдывать ожидания, быть лучше всех возможных мыслей о нем. Чаще всего это получалось ненамеренно. Мэй не забыл Алана после ста пятидесяти лет на границе с фоморами! Мэй всегда помнил, что наш Дом именно тут! Сюда и вернулся умирать!
Волчица хочет опять спрятаться за руками и платком, но не может оторваться от лица сына, все ж таки пережившего удар, долгое время одиночества и дорогу до замка на спине дракона.
Право слово, был бы я сейчас там, я бы их всех по очереди как следует куснул! То начальник стражи, почти отдавший свою искру вечности, то отчаявшаяся мать! Как будто они уже совсем со своим офицером распрощались!
Моя госпожа оглядывается на женщину в сомнении: она, в отличие от меня, разрывается между желанием утешить горюющую мать и взгреть отчаявшуюся женщину. Моя госпожа стала только более решительной после брака с моим Деем.
— Я вас не понимаю! — волосы горят белым, ой-ой, это опасно. — Ваш сын! Гволкхмэй! Не сдался до сих пор! Даже получив удар по голове, удар подлый и со спины, Мэй, зависший между жизнью и смертью, рвется обратно! А вы не желаете верить в него именно сейчас?!
Серые глаза вскидываются и смотрят на Алиенну, от возмущения вновь наливаясь цветом. Наша королева прекрасна и в бальном платье, и в дорожной одежде, ибо главная красота её облика в её доброй сияющей силе. Материнское сердце распознает другое сердце рядом, сердце большое и сильное, золотое и чудесное, а главное — готовое помочь. И возразить на суровые слова нечего, поэтому старшая волчица опускает глаза, выискивая в лице сына хоть намек на лучший исход, не находит, но хмурится, нащупывая и сжимая его свободную ладонь. Вытирает слезы, усаживается ровнее. Кивает, глядя на мою госпожу:
— Простите, королева, этого больше не повторится. Не знаю как, но вы внушаете мне надежду.
Я знаю, эта надежда направлена теперь на мою госпожу, но и на офицера Мэя — его великолепная мама вспомнила, до чего великолепен и сам её сын.
Признаться, мне тоже хочется, чтобы он еще разок не оправдал ожиданий.
Моя солнечная госпожа деловито кивает, это настроение ей нравится гораздо больше, оплакивать ещё живого Мэя она не даст.
Королева Дома Волка присаживается на край постели, устраивается удобнее — быстро это не будет. Одна ладошка моей Алиенны ложится прямо над раной. Разбитый, сильно окровавленный затылок с длинным следом от булавы выглядит жутко, лекари не решились трогать его даже затем, чтобы промыть волосы от крови, и теперь пегие пряди топорщатся бурым ёжиком, жесткие и слипшиеся, закрывающие самый страшный пролом. Пальчиками другой руки моя госпожа обхватывает сведенный кулак Мэя, обмотанный цепочкой из ракушек.
И тут же отнимает руку, пристально вглядывается в Дженнифер:
— У Мэя есть еще родные? Семья? Отец?
Вопрос слишком внезапный, настроившаяся на волшебную работу волчица в растерянности, а главное — не понимает, зачем это нужно моей госпоже.
— У Мэя… У него очень мало родных, почти что и нет, королева, — переводит дух и поглаживает ладонь сына. — Отец, конечно, есть, но он не знает Мэя, почти совсем не знает, — горячие слезы опять катятся по щекам Дженнифер. — А все потому, что я не торопилась их знакомить… Хотела оставить Мэя себе… Ну вот, оставила!
Пока слезы не возвращают со своими каплями отчаяние, моя мудрая госпожа ласково призывает:
— Пожалуйста, Дженнифер, вспомните, дело не в степени родства! Кто-то, кто был рядом с Мэем-мальчиком и остался возле Мэя-мужчины? Кто-то же должен быть?
Серебряные звездочки обращаются к нашему солнцу, в глазах Дженнифер вопрос:
— Я была. Почему я не гожусь?
— Потому, милая Дженнифер, что путешествие за душой Мэя может быть опасно для вас, — указательный пальчик моей госпожи показывает строго на волчицу, — и для него, — аккуратный ноготок теперь указывает на живот. — Вы беременны, а мир теней страстно жаждет вернуть огоньки наших душ в мир, но не в изначальное пламя, а в уходящую тень.
Волчица опасливо охватывает пока еще почти не выделяющийся живот одной рукой, второй продолжая удерживать кисть Мэя.
— Поэтому подумайте, прошу, хорошо и еще раз подумайте, кто мог бы нам помочь?
Дженнифер останавливает свой взгляд на лице сына, хмурится, но через пару мгновений светлеет и продолжает светлеть все больше, а стоит ей набрать воздуха, чтобы произнести имя, когда дверь в палату открывается.
— Алан!
— Алан! — моя госпожа восклицает от неожиданности, а Дженнифер даже не успевает как следует вздохнуть, ее глаза опять наполняются слезами.
Сам начальник замковой стражи выглядит не блестяще, он встрепан и взъерошен, как будто сам запускал пальцы в волосы, пытаясь выразить отчаяние жестом. Его сюрко расстегнуто, широкий и пышный ворот рубашки повязан не столь безупречно, как обычно, словно развязывался зачем-то недавно впопыхах, а возвращать в первоначальный вид было некогда. Но главное, конечно, в самом Алане — его пряди, до сегодняшнего утра все ещё черные, наперекор всему черные у корней, сейчас белы по всей длине. Лицо волка заострилось, а в темно-серых глазах поселилась тоска — он успел разглядеть рану Мэя, а вот услышать мою госпожу пока не успел.
— Это он? Это его вы хотели позвать? — моя госпожа уточняет у Дженнифер, а та может лишь кивнуть, потрясение все еще велико.
— Позвать меня? Я бы и так пришел, Дженни, обязательно пришел, зачем меня звать? — глаза волка поворачиваются к моей госпоже.
А отвечает все равно Дженнифер:
— Чтобы попытаться спасти Мэя, Алан, наша королева говорит, что его можно попытаться спасти!
— Что нужно сделать?
Ши, конечно, магические создания, а перевоплощения — их конек, но то, что происходит в этот момент с Аланом, истинно волшебно. Он подтягивается, как будто политый цветок, пригретый и готовый к весне. Надежда говорит в душе волка громкие и ясные слова, теперь я понимаю, отчего Алан так бежал навстречу Мэю. Он действительно любит его как сына.
Да, я понимаю, моя госпожа хочет перехватить и усилить связь Мэя с этим миром, но дело это очень тонкое, важно не разорвать её вовсе.
Волосы моей Алиенны светятся мирным золотом, мир вокруг погружается во мрак, но отчетливо рисуется тонкая нить-цепочка, уводящая вниз. На конце её сияет прерывисто бело-серебристая искорка Мэя. Постепенно цепочка то вытягивается вниз, то поднимается наверх, а искорка трудолюбиво пытается подняться по ней, раз за разом срываясь и раз за разом повторяя попытку.
Я вижу мою госпожу сияющим солнцем, его мощь ощутима даже на этой границе миров, появляться ей целиком тут нельзя, поэтому она тянет вниз свой небольшой луч: мягко обвивая спиралью ракушечную нить. Пробиться к самому Мэю луч не может, огонек слаб, он рискует раствориться в ослепительном солнечном сиянии, перестать быть Мэем. Алиенна старается этого избежать: поблизости появляется серо-серебряный огонек его мамы. Огонек спускается по цепочке, не добавляя веса, напротив, пронизывая её своей нитью, которая вытягивается, кажется, из самого огонька.
Вниз, туда, где висит Мэй, Дженнифер прибывает немного потускневшей, но все равно сильной. Не зря Мэй так восхищается своей великолепной мамой — она обнимает сына, а уже её перехватывает за спинку солнечный луч.
Мэй открывает глаза, видит Дженнифер и Алана и улыбается им.
— Ты жив, слава старым богам, ты жив! — плачет Дженнифер, а Алан окончательно бледнеет и замирает, не в силах выговорить ни слова.
— Я не мог не вернуться, — по слогам выговаривает Мэй. — Я не мог так подвести вас. Мама. Папа…
Глаза его закрываются, но грудь вздымается ровно, дыхание глубоко и спокойно… Дженнифер обнимает потрясенного Алана.
Уф, ну все, мой Дей. Я тоже очень и очень рад! Твой офицер спасен, а я очень устал. Странно, что не видно Гвенн, она тоже должна быть тут. Ну потому что должна! Ладно, недовольную Алиенну уже уводят, время отдыха. А я сейчас проверю, как там Бранн.
Только под вечер Алиенна поняла, насколько устала за это время. Как от магической работы, так и от новостей, от новой разлуки с Деем, от новых проблем и забот, что разрастались с каждым днем… Проводить ночь в королевской спальне было бы правильно, но неверно. Слишком много воспоминаний нахлынуло бы на юную королеву, слишком много прекрасных ночей провели здесь они с Деем, несмотря на все препоны и проблемы. Вернуться обратно в собственную конуру? Ох, как будет недоволен советник! Сколько слухов породит то, что королева не ночевала в собственных покоях. Дотерпеть хотя бы до гостевой спальни!
Советник крепко держал ее за руку, что для него было нехарактерно. Он не любил прикосновения, Алиенна поняла это давно, и хотя ей страстно хотелось обнять его, она сдерживала себя в те редкие минуты, когда советник Благого двора общался с дочерью уничтоженного Дома. Видимо, она совсем скверно выглядит, раз Джаред еще испросил разрешения на носилки…
Алиенна покачала головой, что тоже далось с трудом, огляделась, поняв, что они все еще идут между раненых. Ши смотрели на нее с восхищением, дотрагивались до платья, тянули руки, и она, опомнившись, потянулась навстречу.
— Моя королева, вы без перчаток, это невместно, — чопорно попытался возразить Джаред.
— Ничего. Не меня касаются, я касаюсь, — ответила Алиенна, проводя ладонями по протянутым рукам, вызвав еще один, общий восхищенный вздох и восторженные взгляды. Ей бы радоваться — ее и вправду признали, надо бы радоваться, но нет сил. Стало неуютно, пусть ее никогда не обижали в Черном замке, но всегда сторонились, и если бы не защита волчьего принца и не приязнь советника…