В саду Первомайских домработница Светлана собирала облепиху в эмалированный таз с оранжевых кустов, покрытых шипами. Калитка оказалась опять не заперта, и они вошли свободно. И она молча наблюдала, как они идут через лужайку мимо гаража, поднимаются на парадное крыльцо, открывают дверь дома, лишившегося хозяев.
– Эсфирь Яковлевна! – громко окликнула старый дом Катя с порога холла.
Эсфирь в черном платье, в черной шерстяной накидке – в глубоком трауре – появилась на пороге кабинета Клавдии Первомайской.
– Снова вы.
– Убийство двух малолетних детей на Истре. Утопление. Двадцать пятое июля двадцать шесть лет назад, – сказал полковник Гущин. – Виктория и ее подруги – сестра Горгона и сестра Изида. Ангелина Мокшина и Лидия Гобзева. Оккультный Орден Изумруда и Трех. Кровавая оргия в лесу. Уголовное дело, допросы… Виктория в Истринском УВД у следователя. Только не говорите, что вы ничего об этом не знаете или у вас плохая память.
– Я пока не жалуюсь на свою память, полковник.
– Почему вы сразу нам об этом не рассказали?
– Это дело давно похоронено и забыто.
– Убийство двух детей трех и пяти лет?
– Вика к этому никакого отношения не имела.
– А кто имел? Мокшина-Горгона? Лидия Гобзева? Они были там втроем в ту ночь двадцать пятого июля, когда утопили детей.
– Вика никого не топила!
– Откуда вы знаете, Эсфирь Яковлевна? То лето, июль… разве не в то самое время был взломан ящик письменного стола и пистолет – подарок албанского диктатора – готов был выстрелить? В кого целилась Виктория, когда вы сообща отняли у нее пистолет? И что ее подвело к этому – к угрозе убийства… ком?
– Клавдия… она была потрясена всем этим… Действительно, их там в Истре задержали и… их не просто допрашивали. Ангелину даже посадили на несколько дней, а Вике… ей следователь угрожал и… Клавдия была потрясена. Она требовала от дочери объяснений. Она хотела знать правду. Но… Вика тогда вела себя неадекватно. Она принимала наркотики. Очень серьезно и не хотела лечиться. Она угрожала, когда взломала ящик и вытащила пистолет из коробки. Она кричала, что убьет сначала…
– Кого? – голос Гущина звучал глухо.
– Мать, Клавдию. Потому что та ей не верит, задает такие ужасные вопросы. Ругается, проклинает… А потом Вика хотела убить себя.
– А вас, Эсфирь Яковлевна?
Эсфирь молчала.
– Значит, похоронено было дело? – спросил Гущин. – А как его похоронили – такое дело об убийстве двух малолетних детей? Кто помог, кто приказал похоронить?
– Я не знаю
– Неужели? Разве Клавдия Первомайская не обсуждала это с вами, не советовалась, как со своей наперсницей – кому позвонить, кого из старых связей, из влиятельных друзей подключить?
– Она такие дела проворачивала сама и не нуждалась в моих советах, полковник. И не забывайте, какая пора тогда стояла на дворе – от нее все отвернулись, она была социальным изгоем. Половина ее бывших друзей и влиятельных знакомых делали вид, что вообще ее не знают, не отвечали на телефонные звонки. А другая половина делилась в телевизионных шоу и на страницах газет мемуарами о том, как Клавдия «стучала» на всех чекистам.
– Но на кону было будущее ее дочери. Ее судьба, свобода.
– Да, да, сто раз да! И Клавдия металась тогда, она была в отчаянии. Она хотела помочь Вике любым способом. Это же мать, она любила ее без памяти – пусть и грубую, и неблагодарную, и наркоманку! Она любила ее. Она выстрадала ее себе всей жизнью.
– Так это Клавдия Первомайская приложила усилия, чтобы то истринское дело похоронили?
– Его прекратили, полковник, потому что они… они были не виноваты!
– Похоронили, – Гущин не повышал голоса. А вот Эсфирь снова почти кричала ему в лицо. – Так как было дело? Она подключила старые связи? Кого? Или заплатила? Дала взятку? Кому? Кому-то в Истре?
– Она… я точно не знаю… она ездила к авторитету.
– К кому?
– К криминальному авторитету! – выкрикнула Эсфирь зло. – Тогда на дворе стояли девяностые. Тогда дела так решались, вот так, полковник! И не делайте вид, что вы и это забыли. Тогда вор в законе мог больше сделать одним звонком, чем вся эта старая камарилья бывших с наших дач!
– Что за криминальный авторитет?
– Его звали Арнольд. Вроде как он был покровителем этой лавочки – оккультного ордена. Помогал раскрутить фирму, крышевал этот бизнес. Тогда же бандиты все крышевали, черт возьми, даже колдунов и ведьм!
– Он крышевал Мокшину-Горгону?
– Да, но… у него в любовницах состояла не она. А та, другая. Лидка-оторва.
– Лидия Гобзева? Сестра Изида?
– Да, да! Когда Вику и их всех снова вызвали на допросы, а Мокшину забрали, Клавдия перепугалась и нашла контакты этого бандита. И связалась с ним. И он… возможно, это он помог тогда.
– Он помог похоронить дело?
– Он же не желал, чтобы его связи с оккультной фирмой вспыли, тем более в такой ситуации, когда дети погибли. И он не хотел тюрьмы для Лидки-оторвы. Возможно, это он тогда помог Клавдии и им всем.
– Как Клавдия Первомайская с ним расплатилась за дочь?
– Я не знаю. Денег у нас тогда точно не хватило бы. Ее тогда почти не печатали.
– Позже она поддерживала контакты с этим авторитетом?
– Нет. Мы вообще постарались забыть… вычеркнуть это все… этот ужас из нашей жизни. Вика… она одумалась. Она бросила наркотики. И от этой чертовой Горгоны она отстала. Клавдия ей поставила такое условие – или она рвет с этой компанией, с этой ведьмой, или пусть убирается вон. И Вика… она же… куда она пошла бы? Она всю жизнь сидела на горбу у матери, пользовалась всем. Золотая молодежь… они слабые в реальной жизни, они ведь такие паразиты. – Эсфирь на секунду умолкла. – Я ее не осуждаю. Мы ее сами вырастили такой. Но… это же правда. Паразитизм, инфантильность… Те события были сильнейшей эмоциональной встряской для всех нас. И Вика… она вняла тогда голосу разума. Она прекратила общаться с Мокшиной. А потом обстоятельства изменились. Жизнь внесла свои коррективы. Вика встретила будущего отца Анаис. Я говорила вам – он был их соседом по высотке. Сначала случилась свара, скандал, а потом вспыхнул бурный роман, и она быстро забеременела от него. Началась другая жизнь у нас у всех. Родилась Анаис. И весь тот истринский кошмар ушел в прошлое. Мы все, все постарались об этом больше не вспоминать.
– Не вспоминать о двух утопленных детях?
Эсфирь молчала.
– Неужели и вы, Эсфирь Яковлевна, столь черствы сердцем, что… не вспоминали?
– Чего вы от меня добиваетесь, полковник? Я сказала вам все, что знала.
– То, что лежит на поверхности, – Гущин смотрел ей в глаза.
– Я не понимаю.
– Разве вас не вызывали тогда по этому делу?
– Меня?
– Вас. В таких делах, Эсфирь Яковлевна, допрашивают весь круг общения подозреваемых. Всех. Это общее правило работы. Разве следователь не разговаривал с Клавдией Первомайской?
– С ней беседовали, она же мать и… она ездила в Истру. Да.
– А почему вы и это мне не сказали?
– Я забыла.
– А вы ездили в Истру?
– Нет.
– Значит, сотрудник Истринского УВД встречался с вами не там?
– Со мной никто не встречался!
– Неужели? Это невероятно. Я повторяю – в таких делах о детоубийстве допрашивают весь круг. Всех. Только некоторых допрашивают официально на протокол. И протоколы потом фигурируют в деле. А с другими встречаются и беседуют приватно. И обещают, что сведения, которые были оглашены, никогда не попадут на страницы официальных протоколов и не будут оглашаться в суде.
Катя посмотрела на Гущина. Словно молния ударила…
Так вот он о чем…
Четвертый…
Агент в деле…
Некто, обозначенный буквой Z…
Тайный осведомитель.
И он… он уверен, что это она.
– Со мной никто не встречался. И я не давала никаких показаний. Никому.
– Двое утопленных детей. Три года и пять лет. Брат и сестра. Малыши… А она ведь всю жизнь писала для детей свои стишата, учила их, воспитывала… Журнал «Мурзилка», да? «Пионерская правда». Честь, совесть, ум, доброта, «маленький мальчик»… Сказки, сказки… А чуть коснулось ее дочери, сразу кинулась всем затыкать рты, обрывать следствие… Это ведь не писулька по поводу «Канатчиковой дачи» или фильма «Бриллиантовая рука», чтобы туда из КГБ прислали своего дебила-цензора… Это мертвые дети. Есть ведь некий предел, а, Эсфирь Яковлевна?
– Какой предел?
– Преданности. Беззаветной службе. Безграничному оправданию подлости. Есть ведь предел, Эсфирь Яковлевна. Неужели вы, живя в этом доме, не дошли до этого предела?
– Скажите прямо, полковник. Что вы имеете в виду?
– То, что тогда, в июле, вы дошли до своего предела. И сказали самой себе – хватит, Фира. И когда начальник розыска Истры Шерстобитов вышел с вами на негласный контакт, вы… вы тайно дали показания о жизни в этом доме. О Виктории. О том, что вам было известно о ее делах с Орденом Изумруда. И о той ночи.
– Как я могла знать о той ночи?!
– А об остальном-то вы знали?
– Я ничего не знала. Я не давала никаких показаний!
– Есть тайная прелесть в доносе на свою благодетельницу и ее слетевшую с катушек дочурку.
– Да вы что? – смуглое, покрытое пигментными пятнами лицо Эсфири побелело как мел. – Да вы что?! Вы в чем меня обвиняете?
– Разве в этом доме доносы не считались благом? Разве вас с юных лет не уверяла в этом она – ваша хозяйка? Разве это не витало в самом воздухе этого дома и ваших сучьих больших дач?!
– Вон отсюда! – Эсфирь властно указала на дверь.
– А не то что, снова достанете из укромного тайника старую «беретту»? Опять? Они же все мертвы, да? И Клавдия, и ее семейство. И Горгона… и тот олух – сынок опера, который вас тогда завербовал. Это ведь как-то выплыло наружу, да, Фирочка? Ваша роль в том деле. Ваши показания, ваши доносы. Через столько лет. Секрет Полишинеля. И они могли здесь с вами расправиться. За такие дела убивают. Но вы их опередили. Всех.
– Вон! Убирайся вон, мент! – заорала Эсфирь. – Я так и знала! Мало одной тебе смерти. Мало тебе Вани. И Светки нашей, которая как нежить сейчас от горя, что ты ей причинил. Мало тебе этого. Так ты новое придумал. Теперь и меня приплел! Ну точно тот Клавдин из «Крестов» воскрес. Реинкарнация палачей. Тот тоже вот так все сплетал, переплетал. Может, тоже меня в тюрьму бросишь на старости лет? Может, тоже бить меня будешь, как они там, в «Крестах», били?! Выбивали признания, показания?! Сволочь полицейская! Сил уже нет вас терпеть!