И то новое, с чем они столкнулись, было более чем странным…
Вика рассказала мне, что они вылезли из воды и по берегу направились ко второй ритуальной вехе – еще одному дереву. Горгона вела ее. Она уже прежде бывала в этих местах с другими своими клиентами, адептами. Там на дереве когда-то она вырезала свой знак. Лидка – сестра Изида, по словам Вики, так «ужралась колес» и еще какой-то дряни, которую им дала Горгона, что осталась на противоположном берегу никакая. Они были лишь вдвоем там.
А потом, когда они еще немного отошли от дерева, ища новый песчаный пляж, а не тину, по которой было неприятно ступать, они увидели…
– Надо же, кто явился на наши призывы, – шепнула вдруг Горгона, оборачиваясь и жарко дыша в самое ухо Виктории. – Юный бог леса… смотри… Из темной чащи… Какой красивый… Но, кажется, тоже под кайфом…
Горгона захихикала и схватила мою дочь за руку, останавливая ее в зарослях ивняка и одновременно указывая куда-то вперед – на берег реки.
Вика сказала, что было темно, несмотря на то, что светила луна. И она увидела сначала только силуэт. Поняла, что это мужчина. Почти голый, в одних трусах-боксерах. Вроде молодой, высокий, плечистый. В руках его что-то было. И он вышел из леса к самой воде. Странной походкой, словно ему трудно было идти. Он был один. А они затаились в кустах в нескольких метрах от того места, где он остановился.
– Надо же, какой… молодой, нет, правда под кайфом, – все хихикала Горгона на ухо Виктории. – Искупаться решил под луной. Пойдем поиграем с ним в воде? Совратим его. Нет, подожди… постой…
Горгона вытягивала шею, стараясь лучше рассмотреть незнакомца. Виктория различала лишь силуэт, белое пятно вместо лица. А вот Горгона видела его ясно, она же обладала уникальной способностью. Так мне Вика сказала – у Горгоны-Ангелины была врожденная способность видеть в темноте, причем при лунном свете она видела все очень четко, как днем».
Дочитав до этого места, начальник Главка вопросительно глянул на полковника Гущина.
– Ноктолопия, – пояснил тот. – У Ангелины Мокшиной было так называемое «кошачье зрение» – ноктолопия, генетическая особенность. Она действительно все видела в темноте. Об этой ее особенности мне говорили свидетели.
«– У него в руках сапоги, – шепнула Горгона моей дочери, – писала Клавдия Первомайская дальше в своем дневнике. – Он что-то пихает туда… у него в руках что-то замотанное в платок, он запихнул это в голенище сапога. И еще у него в руках топор… Вот он его уронил…
Что-то взметнулось в темное небо и плюхнулось в воду. Вика услышала всплеск.
Горгона шепнула ей, что юный незнакомец выбросил в воду сапоги. И наклонился, поднял топор с земли, взял за лезвие и…
– Ничего себе… он себя режет… Я вижу, – шептала исступленно Горгона. – Режет себе плечо… потом бедро… опять плечо… кровь у него потекла… Ненормальный, что ли, режет себя… такое тело великолепное и резать по живому. Ну, точно, парень под кайфом. И выглядит он странно, его всего шатает. Такой же сумасшедший, как мы? Юный бог здешнего леса…
Вика не видела этого в темноте. Она знала все это со слов Горгоны. Но она, как она мне призналась, внезапно испытала там, в кустах, трепет. И чего-то испугалась сильно.
Возможно, того, что последовало сразу за тем, как этот незнакомец взял в руки свой топор.
– У него кровь течет из ран, – шептала Горгона. – Что же он ее не останавливает? Застыл как статуя. О, а теперь он…
– Что? – спросила ее моя дочь, стараясь тоже разглядеть, что же там происходит с ним.
– Он взял топор за рукоятку, заходит в воду подальше… отводит топор в сторону… ОООО!
Вика сказала мне, что она внезапно услышала глухой удар и хриплый вопль боли.
Горгона, вцепившись в нее, шептала, что парень только что на ее глазах размахнулся и с силой ударил сам себя топором в бок! Фонтан крови!
Он пошатнулся, но устоял на ногах, размахнулся из последних сил и швырнул топор далеко в воду. А потом словно срубленное дерево рухнул на мелководье.
Вика рванулась из кустов. Она хотела видеть его, помочь ему. Она не могла взять в толк, что же такое случилось. Но Горгона поймала ее, схватила грубо, развернула к себе.
– Подруга, подруга… стоп, стоп… не лезь… Он себя прикончил. Это плохой знак… Но как-то на самоубийство не очень похоже… Тихо, тихо, нам не надо туда… Это не наше дело. Посмотри на нас – какие мы… Ты хочешь в таком виде звать на помощь? Чтобы явились менты? Чтобы они нашли наш костер, все наши жертвы? Чтобы они допрашивали нас – кто мы такие и откуда? Чтобы разрушили наш ритуал, наш Орден?
Вика сказала, что она не хочет этого, но тот парень… он же умирает там. Горгона ответила, что он, скорее всего, уже мертв. От такого удара топором по себе, по своему телу. Она потащила Вику назад, к дереву. Они снова переплыли реку Истру. Нашли Лидку, которая все валялась в траве в отключке. И вернулись к костру. Вика сказала, что ее колотила дрожь – и от воды, и от ночной прохлады, и от того, чему она стала свидетелем, не видев всех деталей в ночной тьме. Но Горгона намешала снова чего-то, какой-то особый наркотик, и дала ей. И Лидке. И выпила сама. И они заснули, как праведники. А потом их утром разбудили менты».
Начальник Главка закрыл дневник Клавдии Первомайской.
– Не было никакого дезертира в ту ночь, дезертир просто смылся из части, – сказал полковник Гущин. – А ОН… Герман Богушевский… ныне Лебедев – он в шестнадцать лет убил свою семью. А затем изобразил из себя жертву нападения. И избавился от всех улик – сапог, ценностей, что забрал из дома, инсценируя грабеж. И главной улики – топора. Его ведь так и не нашли тогда. А топор там – на дне Истры.
Начальник Главка с минуту размышлял, а потом потянулся к телефону – всем, всем, общий сбор.
И в этот миг мобильный Гущина разразился новым звонком.
– Федор Матвеевич, это дежурный по ГУВД. Сейчас только что позвонили из фитнес-клуба «Аркадия». Дежурный менеджер Нелли Ухватова. Она сказала – в клуб приехала наша сотрудница. Она просила ее позвонить, дала этот номер, если… Менеджер в истерике – сказала, там происходит что-то плохое. Сработала сигнализация в зале исторического фехтования, и все внутренние камеры отключились. Охрана ничего не может сделать, она бессильна.
Как больно…
Боль пульсирует в голове, в шее…
Глаза не открыть…
Свет…
Может, ТАМ его и нет, но это первое, что видишь, когда возвращаешься оттуда…
Из темноты…
Катя с великим усилием…
С титаническим усилием…
Открыла…
Глаза…
Желтый электрический свет… Стены серые… Пол тоже серый… Блики…
Она пошевелилась, обнаружила, что не лежит на полу, а сидит в углу, словно куль, прислоненный к стене.
Рядом – дверь. Железная дверь. Не банковская, но очень массивная.
А напротив – шкафы-витрины сплошь из стекла.
Комната без окон.
Она в комнате без окон… свет под потолком… витрины… а в них оружие, как в музее. Клинки… мечи… сабли… рапиры… шпаги…
Шею не повернуть – так больно.
Она скосила глаза, оглядывая свое новое пристанище.
Она здесь не одна…
Черный Лебедь… он все же прилетел к ней. Не зря даются такие прозвища. Черный Лебедь…
Он стоял боком к ней у витрин с оружием. Содрал с себя футболку, обнажаясь, намотал ее на левую руку и ударил по стеклу. Стекло осыпалось осколками на пол. А он достал с витрины два клинка. Две сабли.
Оружейная комната, хранилище-музей – гордость фехтовального клуба, гордость «Аркадии». Боевые клинки. Чему вы теперь послужите? Какой резне?
На его обнаженном рельефном торсе – шрамы, шрамы… Белые полоски на груди, на плечах… След ножевой раны ревнивца Титова – уже заживший. И старый глубокий ужасный шрам на боку от топора под ребрами – длинный, захватывающий часть живота. Почти смертельная рана, а он выжил…
Катя слабо пошевелилась, села, согнула ноги, уперлась спиной в угол. Давай, давай… Голова лопалась от боли, ее тошнило. Но она ощущала себя живой. Мог бы убить, если бы ударил в сонную артерию, но он не бил туда. Она пока не нужна была ему мертвой.
Но живой…
Для чего? Нетрудно догадаться. Оружейная комната… и они внутри за железной дверью. Почти как в сейфе.
Где-то далеко за этими толстыми стенами выли полицейские сирены. А потом до Кати донесся шум. Топот, глухие, еле различимые команды.
Собираются когорты, выставляют оцепление, отдают приказы, трубят трубы, смыкаются пластиковые щиты, опускаются прозрачные забрала полицейских шлемов. И все для того, чтобы спасти одну дуру… одну безмозглую идиотку… Которую жизнь ничему не научила…
Катя стиснула зубы. Нет, не от боли. От великого стыда. Сама, сама виновата… Так подвести всех. Так подвести его, Гущина. Так стыдно перед ним… Что же она наделала?
Топот, команды, вой сирен… И все как-то нереально, словно сквозь вату. Или у нее что-то со слухом после его удара?
Он поранился о стекло, но не обратил на это внимания, швырнул футболку на пол, оставшись полуобнаженным, прислонил оба клинка к стене. Теперь он стоял спиной к Кате.
Сумка-чехол на колесах – в таких фехтовальщики возят свою экипировку. Она появилась здесь, в этой душной оружейной. Он что-то искал в ней. И нашел.
Пистолет.
Положил на пол рядом с сумкой. В этой комнате не было никакой мебели – лишь стены и витрины.
Стоя по-прежнему спиной к Кате, он снова взял оба клинка. Скрестил руки на уровне груди, словно пробуя острые тяжелые сабли.
А Катя впилась взглядом в пистолет, что так доверчиво, так наивно лежал рядом с сумкой всего в каких-то пяти шагах от нее.
Все искали старую «беретту», а это не она. Даже смутных Катиных познаний хватило на то, чтобы определить, что это травматический пистолет, переделанный для стрельбы боевыми патронами. А эксперт-баллистик ведь предупреждал их о возможности такого варианта. И вот она – травматика-самодел…
Катя раздумывала лишь секунду, а потом она буквально распласталась на полу, наклоняясь, бросая всю себя в этот дикий рывок, она тянулась к пистолету, намереваясь схватить его и…