Снова движение-молния. Он обернулся, и сабельный клинок сверкнул у самого ее лица. А второй у пальцев правой вытянутой руки.
– Отрублю руку. Сядь.
Катя отшатнулась назад. Вжалась в свой угол. Ее колотила дрожь. Еще пять миллиметров, и она бы лишилась пальцев.
Черный Лебедь повернулся к ней. В руках – клинки. Секунду он смотрел на нее, снова словно оценивая. А потом ногой отшвырнул пистолет прямо к ней в угол.
– Бери. Ну, давай.
Она представила себе, как она наклоняется сейчас за пистолетом, а он сверху наносит ей удар саблей, рассекая ее пополам.
Она выпрямилась в своем углу.
– Там нет патронов. Он не заряжен.
– А ты проверь.
Катя медлила.
Сирены полицейские все выли…
Кто-то хрипло кричал за дверью.
Она представила их всех там – по ту сторону. И Гущин там.
Захват заложника в клубе «Аркадия»…
Вот мы все и собрались здесь, в «Аркадии», на наш последний…
Вальс!
Она не коснулась пистолета. Отвернулась.
– Ты какой-то не такой полицейский, – сказал Черный Лебедь.
– Я… криминальный обозреватель пресс-службы.
– Журналистка?
Он приблизился, наклонился и забрал пистолет. Положил его на сумку-чехол. Оставил там и один клинок. Но вторая сабля была в его руке.
– ЛЕБЕДЕВ, ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ! ОТПУСТИТЕ ЗАЛОЖНИЦУ И ВЫХОДИТЕ! СОПРОТИВЛЕНИЕ БЕССМЫСЛЕННО!
Это прогремело в мегафон за дверью так, что они оба разом оглохли.
– ОТПУСТИТЕ ЗАЛОЖНИЦУ! СОПРОТИВЛЕНИЕ БЕССМЫСЛЕННО!
– Еще раз заорете, я отрублю ей палец! – бросил Черный Лебедь двери. – И буду отрубать, пока вы не перестанете орать! И не советую палить через дверь! Она – моя заложница. Она сидит напротив двери. Первой пострадает она.
Катя сидела в углу рядом с дверью. При стрельбе через дверь это было самое безопасное место в комнате. И он сам водворил ее туда, когда она была без сознания. А вот он стоял напротив двери – с открытой грудью, с клинком, словно ждал, когда они вышибут ее снаружи и ворвутся для последней битвы.
За дверью все затихло.
Катя думала – как быстро они приехали в «Аркадию»? Сколько она находилась в отключке? И как они узнали? Кто им сообщил? Нелли? Как Гущин узнал?
Ей хотелось выть, реветь, так ей было стыдно перед ним.
И страшно.
И одновременно она испытывала странное чувство нереальности происходящего. Словно не с ней все это происходило. Словно она видела все это со стороны…
– Мы все выключили. Я один к вам обращаюсь, Лебедев.
Гущин… его голос…
Катя закрыла глаза.
Полковник Гущин в бронежилете стоял напротив железной двери оружейной комнаты. Все остальные отошли назад, в начало коридора. А собралось много народа. Собрали всех по сигналу «Вулкан», только помогло это мало.
Когда они приехали в «Аркадию» на полицейских машинах, охрана клуба беспомощно металась в холле главного здания. От охранников Гущин узнал, что Герман Лебедев отключил сработавшую сигнализацию, камеры и заперся вместе с приехавшей сотрудницей полиции в оружейной комнате зала исторического фехтования, где полно холодного оружия. Целый арсенал. Коллекция клуба, его гордость. У него, как у любовника хозяйки «Аркадии» Аллы Ксаветис, имелись ключи от оружейной, он вообще имел доступ ко всему – и к системе охраны, и к кодам камер.
Какой-то бессмысленный поступок… легко мог бы сбежать…
Или уже просто некуда бежать?
Или он не хочет бежать?
– Моя фамилии Гущин. Я обращаюсь к вам, Лебедев. Отпустите заложницу. Выходите оттуда. Довольно. Вы и так уже… Катя, ты там?!
Катя услышала, как голос Гущина сорвался.
– Катя, он убил своих родителей, отца и мать, в ту ночь двадцать пятого июля на даче! Убил в шестнадцать лет! А потом изобразил из себя жертву нападения! Ударил сам себя топором в бок! И они, те двое – Виктория и Горгона – видели все!
– Она мне не мать! – крикнул Лебедев. – Слышишь, ты? Она никогда ею не была!
– Он не покончить с собой хотел в ту ночь, нанося себе рану! – Гущин повысил голос. – Если бы хотел умереть, не избавился бы от топора! А ты его выбросил, помнишь куда? Мы его поднимем из воды! Ты тогда просто не рассчитал силу удара, поэтому чуть не умер!
– Да я подох там! – заорал Черный Лебедь.
Катя зажала себе рот рукой, чтобы тоже не закричать.
– Отпусти ее, – сказал Гущин уже тише. – Возьми меня заложником. Отпусти ее.
– Какой смысл?
– Ставки сразу поднимутся. Будешь торговаться, требовать. Возьми заложником меня! Я начальник управления криминальной полиции области! Ставки, Лебедев!
– Ставки? Вертолет и чемоданы с золотом? А куда лететь? Может, и маршрут мне подскажешь?
– Подскажу! Вертолет обещаю! Я даю твердые гарантии!
– А я у тебя их прошу?
– Отпустите ее! Пожалуйста! – Гущин действительно просил, почти умолял.
– Она тебе дорога?
– Да.
– Не слышу. Там у вас шумно.
– Да! Она мне дорога!
– Тогда тебе будет больно. Принимаю тебя в свой клуб мазохистов.
– Отпусти ее! Возьми меня!
– Я тебя видел, ты здоровый кирпич. Решительный. С тобой будут проблемы. А с ней – какие проблемы? – Черный Лебедь покосился на Катю, сжавшуюся в углу в комок.
– Причинишь ей вред – я тебя убью. Живым не выйдешь.
Гущин сказал это без всякого пафоса. Просто.
И страшно.
– Ты лучше уйди от двери. И умолкни, – ответил Черный Лебедь. – Я диктата не принимаю.
Шум за дверью. Топот. Голоса команд, громче, громче…
Неужели штурм? Они решились?
Но нет, все стихает…
И Черный Лебедь – он сел на пол перед самой дверью близко к Кате.
– Я хочу подумать! – крикнул он вдруг. – Мне нужно время подумать!
А потом он наклонился к ней и шепнул:
– Журналистка, да?
– Да.
– Истории разные пишешь?
– Да.
– Хочешь услышать мою историю? Или тебе хватит за глаза того, что ты в лапах маньяка?
– Ты не маньяк… ты хуже… что ты наделал? – Катя покачала головой.
– Мы об этом поговорим. Сначала ответь – почему не взяла пистолет, не стала стрелять?
– Ты же не стрелял в меня там, на даче в «Московском писателе». Боялся промазать? Ты стрелок плохой, Лебедев. Мог их всех своей саблей… чище бы вышло и наверняка… Но тебя бы по этому следу сразу нашли. Поэтому этот самодельный ствол, да? Его не капитан- наркоман из Нацгардии тебе продал?
– Он самый. Только это уже почти конец истории. А хочешь знать, как все было в самом начале?
– Да, хочу. Я хочу, – Катя кивнула и заорала сама во всю силу своих легких и глотки. – Пожалуйста, дайте ему время на раздумье! Я здесь! Я жива! Со мной все в порядке! Федор Матвеевич, со мной все в порядке! Скажите им, никакого штурма!
Он сидел, выпрямив спину, расправив плечи. И шрам его был виден. Катю сейчас тошнило от этого шрама.
Но она должна была выслушать его.
Узнать все, перед тем как их… как они здесь…
Умрут.
– Моя мать умерла, когда мне было двенадцать. И мы остались с отцом одни, – сказал Черный Лебедь. – А в тринадцать лет, когда мальчишки меняются, я вдруг стал очень красивым. Откуда что взялось. Отца это бесило. Он говорил, что я стал смазливый, что я вырасту черт знает кем, если он… если он не принудит меня быть мужчиной. Все было – бокс, карате… я ходил весь избитый, в синяках, потом началось спортивное фехтование. Это мне нравилось. Отец и сам хорошо фехтовал. У него были наградные офицерские сабли. Он меня в лес возил и там показывал уже по-настоящему все. Как в бою. Я к шестнадцати годам стал здоровый такой, выглядел старше своего возраста. Девчонки на меня смотрели, а я ни с кем даже не поцеловался ни разу. Некогда было. Я учился как проклятый – хотел в университет поступить, думал, если поступлю – отец этого у меня уже не отнимет. Он ведь решил меня в армию, в военное училище определить. А я сопротивлялся. Его тогда должности лишили, и он злой был на весь мир, пил сильно. Истру, учебный центр выбрал перед пенсией, чтобы дачу нашу можно было приватизировать. Тогда дачи генеральские все в собственность обращали. Мы только поэтому тогда в Истру из Москвы переехали. А до этого он женился. Мне было пятнадцать, когда он привел в наш дом ее – свою жену. Она погоны носила, этакая боевая подруга. И была намного моложе его. Бойкая баба… Она за первого замкомандующего выходила, за генерал-лейтенанта, а оказалась вдруг на задворках в гиблой учебке рядом с пьяницей… без пяти минут пенсионером. Она из-за этого психовала. Отец мой ее уже не интересовал больше. Но и других подходящих не было – офицерье-алкаши в учебке. И тогда она обратила внимание на меня, шестнадцатилетнего парня.
Он помолчал.
– А я был такой девственник-недотрога. Учеба да спортзал – все, что я видел. Фехтование, романтические мечты… В кино ходил на боевики, как все пацаны, но привлекали меня там не драки, а поцелуи… Ну, когда он и она вместе… Я всем этим грезил… Что-то вроде фетиша… Поцелуй… Как я встречу прекрасную девушку, и она… будет нежной со мной. А то ведь меня все били в этих разных спортивных залах и в отцовской учебке – я туда на спарринг ходил с солдатами… спецназ хренов…
Он смотрел куда-то мимо Кати. Хотя рассказывал свою историю ей.
– О том, что она – жена моего отца – хочет меня, я и помыслить не мог. Я лишь начал замечать, что от нее очень сильно стало пахнуть духами, даже дома. Но я домой только вечером являлся, из школы сразу шел в спорт-зал или в часть – фехтовать, драться. А потом наступило это лето. Отец пил как проклятый. Мачеха моя стала одеваться в короткие шорты, как девчонки, мои ровесницы. А потом сбежали те дезертиры из части. И отца и все командование срочно вызвали в учебную часть, там тревогу объявили, казарменное положение даже для руководства. В тот вечер я бегал в лесу долго, купался. Явился домой весь мокрый. Пошел в душ, скинул все с себя, ждал, пока колонка нагреет воду. Ванная и не запиралась у нас – это же дача, пусть и с удобствами. Я был голый, а она вошла ко мне – в таком коротеньком открытом сарафане. Она даже мне ничего не сказала – просто прижалась ко мне грудью и начала меня сразу лапать. Я опешил, растерялся, оттолкнул ее. И она ударилась бедром о ручку дверную. Усмехнулась этак, задрала юбку сарафана – на ней не было белья. И показала мне: «Дурачок, синяк же будет. Я вот сейчас пойду на кухню и ударю себя разделочной доской здесь и здесь, – она показывала на свои ляжки, – и появятся багровые синяки. И я скажу твоему отцу, что это ты сделал мне, когда приставал, когда хотел меня трахнуть в ванной». Она вновь скользнула ко мне, как змея, и шепнула: «Ну, не будь таким гадким мальчишкой, расслабься, это же так сладко… Руки назад… вот… и по стойке «смирно»… Интересно проверить, насколько