«Внимайте, россияне! Третий год, как в сем святом и освящающем царей храме, в сем ковчеге, который вы видите, хранится великая воля благословенного Александра, назначенная быть последнею его волею. Ему благоугодно было закрыть ее покровом тайны, и хранители не смели прежде времени коснуться сего покрова. Прошла последняя минута Александра, настало время искать его последней воли, но мы долго не знали, что настало сие время. Внезапно узнаём, что Николай, с наследствованною от Александра кротостию и смирением, возводит старейшего брата и в то же время повелевает положить новый покров тайны на хартию Александра.
Что нам было делать? Можно было предугадывать, какую тайну заключает в себе хартия, присоединенная к прежним хартиям о наследовании престола. Но нельзя было не усмотреть и того, что открыть сию тайну в то время значило бы разодрать надвое сердце каждого россиянина. Что же нам было делать?
Ты видишь, благословенная душа, что мы не были неверны тебе, но верности нашей не оставалось иного дела, как стеречь сокровище, которое не время было вынести на свет, как оберегать молчанием то, что не позволено было провозгласить. Надлежало в сем ковчеге, как бы в гробе, оставить царственную тайну погребенною и Небесам предоставить минуту воскресения.
Царь царствующих послал сию минуту. Теперь ничто не препятствует нам сокрушить сию печать, раскрыть сей государственную жизнь сокрывающий гроб. Великая воля Александра воскреснет.
Россияне! Двадцать пять лет мы находили свое счастие в исполнении державной воли Александра Благословенного. Еще раз вы ее услышите, исполните и найдете в ней свое счастие».
Ларец был открыт. Владыка достал из пакета и зачитал собственноручные документы – манифест Императора Александра Павловича и отречение великого князя Константина Павловича. Затем началась церемония принесения присяги новому государю, Николаю Павловичу.
Дворянская Москва, подобно невской столице, была потрясена декабрьским мятежом, «нелепой трагедией наших безумных либералистов», по словам историка Н.М. Карамзина. Попытка государственного переворота, убийство генерал-губернатора М.А. Милорадовича, ранение нескольких генералов, попытка убить великого князя Михаила Павловича, открывшиеся планы убийства молодого царя, а возможно, и всей царской Семьи, намерения одним махом освободить помещичьих крестьян и ввести конституцию ошеломили людей. Многие переживали за родных и знакомых, оказавшихся в той или иной мере причастными к мятежу. Одни осуждали заговорщиков за легкомыслие, грозившее кровавой смутой, другие задумывались над иными, ненасильственными способами коренных преобразований в стране. Думал об этом и Филарет.
В письме к наместнику Свято-Троицкой Лавры архимандриту Афанасию он писал: «Более и более открывается, от каких ужасов и мерзостей избавил нас Бог, укрепив Государя в 14 день декабря. Молитесь, чтобы зло сие правдою и мудростию совсем уничтожено было. Но есть люди, которые после посещения Божия, о котором предварительно говорили, теперь еще говорят о таящемся на нас гневе Божием».
Вероятно, владыка Филарет очень хотел донести до молодого государя эту мысль: со злом мятежа следует бороться не только путем законных репрессий, но также «правдою и мудростию», иначе говоря, уничтожением самих основ возникновения антиправительственных помышлений, оснований для гнева Божия.
Спустя неделю после оглашения в Успенском соборе исторических документов владыка Филарет по обычаю отслужил молебен и произнес слово к новоизбранным судьям Московской губернии. Он говорил о законе, явно имея в виду декабрьских мятежников: «Закон есть опытом утвержденный разум не одного человека, но правительства, целого народа, многих поколений: как может сравниться с ним разум одного какого-либо человека?.. Боящийся Господа имеет закон, в котором все множество законов заключается, все разнообразие законов согласуется. Ибо если цель всех законов есть правда, порядок, благо и если всеобщее основание всякого блага, порядка, правды лежит во благой, премудрой и святой воле Божией, то всеобщее основание и корень законов есть не делать и не попускать ничего противного воле Божией, а сие-то и есть бояться Господа».
И очевидно адресуясь к занятому расследованием мятежа Императору Николаю Павловичу, в характере которого имелись и горячность, и мстительность, владыка произнес призыв к милосердию: «Боящийся Господа не повредит суда по любви к другу или по ненависти к врагу, поелику он никого не любит паче Бога и по любви к Нему хранит суд; а врагов он не имеет, потому что, боясь Бога, боится и закона Божия, повелевающего любить врагов».
В событиях декабря 1825 года владыка Филарет явно выступает в двух ипостасях: архипастыря и государственного мужа, равно мудрого и энергичного. Он проявил себя в те дни большим государственником, чем весь Государственный Совет, отказавшийся присягнуть Николаю Павловичу несмотря на открытую волю покойного Александра I. Владыка Филарет, напротив, действовал в соответствии с законами и обстоятельствами: он санкционировал присягу Константину Павловичу ради сохранения порядка, а присягу Николаю Павловичу – лишь после получения официального манифеста о восшествии того на престол.
Стоит заметить, что в планах декабрьских мятежников обнаружилось их намерение после победы восстания и свержения династии Романовых включить в состав временного революционного правительства наряду с М.М. Сперанским, А. П. Ермоловым, Н.С. Мордвиновым и архиепископа Филарета (Дроздова). Конечно же, сам владыка не имел и не мог иметь никаких контактов с заговорщиками, не случайно Николай Павлович распорядился в отношении него не вести даже никакого расследования. Однако очевидно, что к тому времени в общественном сознании уже сложился образ владыки Филарета как мудрого, смелого и дальновидного деятеля, равно способного к различным видам деятельности и пользующегося уважением в народе.
Это, видимо, и насторожило государя Николая Павловича, крайне ревниво относившегося к престижу царской власти, не терпевшего ни малейшей самостоятельности в действиях и мыслях и опасавшегося независимых людей. Не случайна резкая реакция Императора спустя несколько лет после декабрьского мятежа на совет князя А. Н. Голицына:
– Государь, посадите Филарета в Государственный Совет, он там сделает за десятерых.
– Что это ты вздумал мне давать советы, князь? – ответил на это Николай Павлович, – Я знаю, что Филарет настраивает против меня Москву.
Император Николай Александрович
Правда, в благодарность за действия Московского архипастыря Николай Павлович прислал ему бриллиантовый крест на клобук, а в день своей коронации 22 августа 1826 года даровал сан митрополита. Тем не менее отношения между царем и митрополитом Московским сложились непростые: с одной стороны – безусловное подчинение верноподданного, но при твердой верности своим убеждениям, с другой – настороженная уважительность при ревностном стремлении главенствовать. Многозначительно позднейшее признание святителя: «Когда я был в Петербурге, я был свидетелем многих событий, которые не всем доступны были. И начал было я писать записки о том, что мне было известно, и написал порядочную тетрадь. Но потом увидел, что мне не все было известно, и сожег».
Конфликты, подчас возникавшие между царем и митрополитом, нередко прорывались на поверхность, но это уже рассказ о московском периоде жизни святителя.
Часть втораяМитрополит Московский
Глава 1На кафедре святителей Петра и Алексия
Путь святителя Филарета к древней и славной кафедре Московской оказался непростым. Вернемся на несколько лет назад.
Архиерейская хиротония владыки Филарета (Дроздова) состоялась 5 августа 1817 года в Свято-Троицком соборе Александро-Невской Лавры и привлекла большое внимание. Общее мнение было, что новый владыка более чем достоин этого сана. Менее однозначной оказалась реакция самого тридцатипятилетнего архиерея – епископа Ревельского, викария Санкт-Петербургской епархии, ректора Санкт-Петербургской духовной академии и настоятеля Московского Новоспасского монастыря.
Епископское служение в Церкви есть служение особое, и для недавнего воспитанника митрополита Платона (Левшина) оно было окружено ореолом божественности. Епископ – глава Церкви. Но из рассказов митрополита Платона, а еще более – из наблюдений за петербургской действительностью питомец Троицкой Лавры знал о трудностях и опасностях епископского служения. Епископ всегда стоит на границе мира горнего и мира дольнего, он защищает Церковь от угроз извне и борется против угроз внутри Церкви. Сколько преткновений на этом пути, сколько соблазнов и искушений…
Например, спустя месяц после хиротонии владыка Филарет вместе с царским Двором отправился в Москву. Там предстояла закладка храма в честь Рождества Христа Спасителя – дело явно благое. Смущало многих москвичей то, что по мысли молодого архитектора А. Витберга строительство предполагалось осуществить на Воробьевых горах – самой возвышенной точке города и самой окраинной, там и жилья-то поблизости не было. Кто придет туда молиться? А если не будет молящихся – для чего же храм? Наконец, первоначальный величественный проект Витберга был воодушевлен мистическими идеями «всеобщей христианской религии» и выполнен в стиле западных храмов. Не лежало сердце Филарета к этому проекту, но воля царская – закон, и он смолчал, присутствовал на закладке храма.
15 марта 1819 года именным высочайшим указом епископу Филарету повелено быть архиепископом Тверским и членом Святейшего Синода. Несколько месяцев ушло на завершение дел в академии, он не мог пропустить выпускные экзамены в июле. Тем временем навалились дела синодальные, он внимательнейше прочитывал десятки дел и выносил свое суждение, как правило благоприятное, на общее рассмотрение собратьев-архиереев. Он испытывал большое удовлетворение от этих трудов, но, с другой стороны, ощущал вину перед тверской паствой и духовенством.