В 1815 году выходит в свет книга архимандрита Филарета «Разговоры между испытующим и уверенным о Православии Восточной Греко-Российской Церкви», написанная в соответствии с пожеланием Императрицы Елизаветы Алексеевны, супруги царствовавшего тогда Императора Александра I. Книга была составлена в известной на Западе диалогической форме, подобно знаменитым диалогам святого Григория Двоеслова, в ней чувствуется знание «Точного изложения православной веры» преподобного Иоанна Дамаскина и многих «Слов» святителя Григория Богослова, чья глубокая мысль и чеканная точность стиля явно покорили архимандрита Филарета. В этой книге ректор академии проявил не только незаурядные способности апологета и полемиста, но и немалый художественный дар. Книга легко читается, увлекает читателя.
В 1816 году выходят из печати его «Начертания церковно-библейской истории» и «Записки, руководствующие к основательному разумению книги Бытия, заключающие в себе и перевод сея книги на русское наречие» с посвящением государю Императору Александру Павловичу. Нельзя не поразиться этой работе. Как смог молодой монах, загруженный множеством текущих административных и учебных дел, не только найти время, но и основательно проработать ранее неизвестные ему богословские труды, комментарии и критические издания Ветхого Завета, вышедшие в Германии и Англии? Но прочитал, осмыслил и дал подробнейшее толкование первой книги Библии с использованием известных ему рукописных текстов на древнегреческом, древнееврейском и латинском языках. Надежной опорой в его работе стали книги немецкого теолога Иоганна Франца Буддея, особенно вышедшее в 1727 году в Лейпциге «Историко-богословское введение в мир богословия и его частей».
Стоит оценить и смелость архимандрита Филарета. Он не удовольствовался церковнославянским переводом, а предложил читателю текст Священного Писания на современном русском языке, переведенный с еврейского оригинала и дополненный в соответствии со славянским текстом по греческому оригиналу Септуагинты. Это качество святителя – всегда давать больше того, чем ожидают от него, – неизменно поражало окружающих.
Великий церковный труженик становится известным высшему петербургскому свету и Двору, его узнают и принимают видные сановники и аристократы, авторитет его вознесся на большую высоту и стал бесспорным. В чем причина столь стремительного возвышения? Конечно, не только в богословских заслугах и черновых трудах по духовным учебным заведениям. Причина – в проповедях Филарета.
Глава 5Проповедник
Первой проповедью иеромонаха Филарета, получившей в Петербурге в 1810 году известность, стало слово в день Благовещения Пресвятой Богородицы, произнесенное в Троицком соборе Александро-Невской Лавры. Там собирались слушатели искушенные – монашествующие, представители столичной аристократии, прихожане из торговцев и мещан, все они кого только не слушали, удивить их было трудно. Но вышедший на амвон худой и невысокий монах удивил молящихся. Его слово оказалось выстроенным по привычным законам церковного красноречия, однако было полностью лишено выспренной риторики, столь привычной для церковных людей.
«Так, христиане, сии временные противности Царства Христова и его, так сказать, изгнание из мира, иногда явное и грубое, иногда тонкое и хитрое, суть такие события, которые предопределил человеколюбивый Бог в пользу любящих Его человеков. Он искушает их яко злато в горниле, дабы приять их, наконец, яко всеплодие жертвенное. Мир есть то горнило, в котором огнь искушений, постепенно разрушая плоть, очищает сокровище духовное и возвышает цену его пред очами неба…»
Сознавал ли кто из слушавших молодого монаха, насколько искренним, от горячего сердца было его слово? «Вообразим, например, что Христос внезапно явился бы в сем храме, подобно как некогда в Иерусалимском, и, нашед здесь, как там, продающих и купующих (Мф. 21, 12) – продающих фарисейское благочестие и покупающих славу ревностных служителей Божества, продающих свою пышность и покупающих удивление легкомысленных, продающих обманчивую лепоту взорам и покупающих обольщение сердцу, приносящих в жертву Богу несколько торжественных минут и хотящих заплатить ими за целую жизнь порочную, – всех сих немедленно, навсегда извергнул бы отселе, да не творят дома молитвы домом гнусной купли, и, как недостойных, отсек бы от сообщества истинно верующих…»
Мир сей не царствует, но рабствует! – утверждал проповедник. «Если исключить от него тех, которые всем его званиям предпочитают звание христианина, то в нем останутся одни рабы – рабы честолюбия, рабы злата, рабы чрева, рабы сладострастия и, все вместе, рабы самолюбия… Отврати, верующая душа, очи твои, еже не видети суеты; обратися в покой твой и втайне ищи тихого, безмятежного Царствия Божия в себе самой… В живой вере и в твердом уповании, в чистой совести, в ангельской любви – здесь Царствие Божие… Все сие – начало блаженства, скоро – бесконечность! Теперь оно в меру, скоро без меры! Сие заря утренняя, скоро день невечерний! Сие бдение полночное, скоро торжество брачное!»
Неожиданно для Дроздова некоторые молящиеся подходили к нему после службы и благодарили за проповедь. Они поняли главное сердечное чувство проповедника: не желание обличать и укорять, а призыв обратить свой духовный взор к Богу, поверх житейской суеты служить Богу, не смущаясь своей слабостью верить в неисчерпаемое милосердие Божие.
В 1811 году митрополит Амвросий поручил Дроздову произнести в Лавре слово в праздник Пасхи. «Так, Он воскрес, христиане! – торжественно начал проповедник, – Как одно мгновение изменяет лицо мира! Я не узнаю ада, я не знаю, что небо и что земля. Ад ли это, заключивший рабов проклятия, который теперь отдает сынов свободы? Земля ли это, где Божество сияет пренебесною славою? Небо ли это, где поселяются земнородные и царствует человечество? Непостижимое прехождение от совершенного истощания к полноте совершенства, от глубочайшего бедствия к высочайшему блаженству, от смерти к бессмертию, из ада в небо, из человека в Бога! Великая Пасха!»
Владыка Амвросий был восхищен великолепной проповедью. Сила и поэтичность слова, глубокое раскрытие в нем смысла новозаветной Пасхи привели его в восторг. И не только его.
Дроздова подозвал к себе обер-прокурор Святейшего Синода князь Александр Николаевич Голицын и поздравил с очень удачной проповедью. Князь бесцеремонно разглядывал молодого монаха и пожелал ему почаще проповедовать в Лавре. Дроздов сдержанно поблагодарил его и ожидал возможности отойти. Он нисколько не обольщался таким знаком внимания со стороны близкого друга государя. Он хорошо помнил их первую встречу. Спустя много лет митрополит Филарет не без юмора рассказал о ней своему биографу Николаю Сушкову.
Обер-прокурор князь А.Н. Голицын
Весной 1809 года был праздник в Таврическом дворце. Пригласили и духовенство, которое разместилось на хорах. Митрополит Амвросий взял с собой недавно прибывшего из Троице-Сергиевой Лавры иеродиакона Филарета. Тому показались крайне странными и недуховное празднество, и скачка вперегонку многих карет и колясок четвернёй, и пестрые толпы мужчин и женщин, суетливо рассыпающиеся по залу во все стороны без видимой цели, и громовая музыка, перекрывающая шум и говор. Он впервые в жизни видел все это. На хоры поднимается небольшого роста человек в вышитом мундире со звездой и лентой, вертляво расхаживает посреди членов Синода, кивает им головой, пожимает им руки, мимоходом бросает слово тому-другому. «Какое странное существо!» – подумал иеродиакон. Митрополит подвел его к человеку в мундире, представил, тот о чем-то спросил, но растерявшийся инок молча поклонился ему и отошел. То была первая встреча Дроздова с князем Голицыным. «Каким же неуклюжим дикарем показался тогда я ему! – вспоминал митрополит Филарет, – Что он должен был подумать обо мне? И теперь смешно, как придет на память мое неведение светских условий… Смешон был я тогда в глазах членов Синода. Так я и остался чудаком».
Да, инок Филарет остался чудаком в глазах света, потому что не включался в гонку честолюбий и борьбу за свое благополучие, а просто трудился, но за два года в столице он постиг правила светской жизни и, как даровитый человек, научился следовать им. Поэтому в праздник Пасхи князь Голицын увидел перед собой не диковатого провинциального монаха, а вполне светски держащегося священнослужителя, которого можно и ко Двору представить.
3 октября 1811 года в новопостроенном Казанском соборе отпевали графа Александра Сергеевича Строганова, по табели о рангах – действительного тайного советника, по душевному складу – великодушного мецената: Казанский собор был построен бывшим крепостным графа Воронихиным. Похороны столь знатного и богатого человека привлекли множество молящихся, в храме собрался «весь Петербург». И потому произнесенное иеромонахом Филаретом слово мгновенно сделалось широко известным. «В мире отходишь ты, знаменитый муж, но можем ли мы провожать тебя в мире?..» – так начал он свою проповедь, по содержанию – традиционно нравоучительную, по форме – построенную в традициях церковной риторики, напоминающую проповеди Феофана (Прокоповича) и Платона (Левшина). Но необычными были энергия слова, его краткость, простота выражений, прямое обращение к стоящим в храме людям, а не к абстрактным слушателям. Текст проповеди был передан в Зимний дворец, и там его оценили. Именно тогда Императрица Елизавета Алексеевна обратилась с просьбой к высокоталантливому иноку: составить в письменной форме разъяснения относительно различий в вере Православной Восточной и Западной Римо-Католической Церкви. Ей действительно хотелось разобраться в этом вопросе, и полученное от иеромонаха Филарета Дроздова разъяснение оказалось вполне убедительным. Она похвалила мужу протеже князя Голицына.
Впрочем, князь Александр Николаевич поначалу не понял Филарета, который казался ему просто талантливым самородком из духовенства. Но вот князь пригласил его 23 октября 1812 года освятить свою домовую церковь, послушал еще одну филаретовскую проповедь – о молитве «Отче наш» – и мнение его изменилось.