— Необходимо было как можно скорее пройти пересеченную местность, где мы всегда могли наткнуться на засаду. Наконец, 13 июля мы разбили наш стан в получасе ходьбы от Гильгенбурга, — маленького, но хорошо укрепленного тыном, валами и рвами города. Никто и не думал брать или осаждать его, в виду возможно близкого столкновение с неприятелем, но, сами же собаки-немцы вызвали нас на это. Наши ратники полюбопытствовали взглянуть на укрепление и кучками вышли из стана, а тут гарнизон сделал вылазку и напал на них; но кое-кто из них все-таки уцелел. Когда весть о том дошла до нас, все наше воинство поднялось и бросилось на приступ. На этот раз и я принял участие. Стремительность натиска была такова, что мы одним ударом взяли городишко и разгромили. Получка оказалась славная, так как все окрестное население спасалось там со всеми своими пожитками, да и съестных припасов собрано было громадное количество; весь следующий день король был занят разделом добычи и пленных. А ночью разразился такой ураган, какого я и не запомню. Никто из нас не мог глаз сомкнуть: буря опрокидывала палатки, с корнем вырывала деревья и сметала все на своем пути. Ветер ревел, выл и свистел, словно тысячи голосов плакали и стонали, вперемежку с раскатами дикого хохота…
— Может быть, то были вопли убитых и крики дьяволов, тащивших в ад или чистилище немцев, — заметил кто-то.
— Как знать? — серьезно ответил Светомир, — но только ночь была ужасна и многие старые, бывалые воины говорили тогда, что это — погибшие гильгенбуржцы кричат с того света, и что им не раз уже доводилось слышать такие же вопли после разгрома какого-нибудь города. На заре стало спокойнее, но ветер продолжал еще дуть с такой силой, что во все стороны качал походную часовню короля.
Уступая настояниям великого князя Витовта, король согласился отложить обедню, которую привык слушать обыкновенно перед выступлением в поход. Нас двинули вперед: но не прошли мы и двух верст, как Владислав остановил войско, и, покуда разбивали стан, велел поставить на холме часовню и начать богослужение. Не знали мы тогда, что находимся уже на самом поле, избранным Богом для жесточайшей битвы, какую когда-либо видел мир! Постойте, — добавил он. — Я начерчу вам план местности, и вам будет легче уяснить себе ход боя. Вок, прикажи подать мне кусок мела!
Паж тотчас же бросился исполнять приказание. Светомир нагнулся над большим дубовым столом и стал крупными чертами рисовать план, крайне несовершенный, разумеется, с точки зрение современного офицера генерального штаба, но который заслужил, однако, полное одобрение слушателей рассказчика, пояснявшего то, что чертил.
— Смотрите, вот кружок; это холм, — место стоянки часовни; я беру его за исходную точку, и тогда вы видите перед собой литовцев, которые шли в голове, а дальше на запад — были поляки. На близком расстоянии от литовского стана, впереди, находится, как видите, Лудвигсдорф и от него к селению Грюнфельду, прямо поднимается дорога, по левой стороне которой лежит лес; далее вправо будет Танненберг.
В обоих станах царил еще беспорядок, а король слушал обедню; как вдруг из сторожевого полка донесли, что неприятель выходит из Грюнфельда.
Светомир на минуту остановился.
— Многое из того, что я теперь буду вам рассказывать, я лично не видал, так как вы сами понимаете, что не мог же я быть повсюду; но, тем не менее, я знаю это от очевидцев, заслуживающих полного доверие, как паны Жындрам, Згибнев Олесницкий и др. Кроме того, имея под собой доброго коня, я часто развозил приказание от начальников, до и во время битвы. Но возвращаюсь к моему рассказу. Так как никто из нас не предвидел столь быстрого наступление врага, то я отлучился в литовский стан, по делам, к одному из дружинников Витовта, и видел неприятеля лично. Не мешкая ни минуты, я вскочил на лошадь и помчался предупредить короля. Шла обедня; Владислав стоял на коленях и ничего не ответил на мое донесение. Но все войско было уже в движении. От великого князя к королю, то и дело, прибывали гонец за гонцом с просьбой дать приказ о наступлении; наконец, Витовт прискакал сам. Но не тут-то было: в своей набожности, Владислав ни за что не хотел прерывать богослужение и, только прослушав две обедни, отдал повеление идти в бой. Каждый воин, в виде условного знака, прикрепил к головному убору пучок соломы: отзывом для поляков было слово „Краков”, для литовцев — „Вильно”. Пан Жындрам не упустил времени и построил войско в боевой порядок. В это время около короля собралось значительное число благородных панов, жаждавших посвящения в рыцари, и король не счел возможным отказать в столь законном желании и сошел с коня. Он начал уже церемонию, как вдруг был прерван: прибыли два герольда от великого маршала ордена, Фридриха фон Валленрода, чтобы вручить королю и Витовту два обнаженных меча, в знак вызова.
— Если бы немцы были дальновидны и могли предположить, что готовил им этот день, они не были бы так дерзки, — заметил Ян из Хлума.
— Может быть, но, в то время, они просто задыхались от чванства и в высокопарных выражениях объявили, что гроссмейстер посылает мечи, „чтобы они послужили нам в бою”, предоставляя выбрать время и место.
Король спокойно выслушал дерзкую речь и ответил: „Мечей у меня хватит, но и эти пригодятся, чтобы посбить чересчур спесивые головы, выбор же места и времени я поручаю Господу”. Засим он и Витовт приняли мечи.
Как только уехали герольды, король обратился к присутствующим с речью, в которой перечислил все козни ордена и выразил уверенность, что Бог, в правосудии своем, дарует нам победу над нашим жестоким, вероломным врагом.
— Здесь я покинул Владислава и присоединился к своим, на правом крыле войска. Там стояли королевские полки, предводительствуемые Андреем Чиолеком из Желехова и Яном из Спрова, рода Одровача. Картина была торжественная: моросивший перед тем дождик перестал, выглянувшее из-за туч солнце играло на блестящих доспехах, кони ржали, знамена тихо колыхались от легкого ветра, и все войско запело „Богородицу”.
Когда мы продвинулись вперед, немцы уже стояли в боевом строю, но занимали гораздо лучшее положение, чем мы, так как местность понижалась в нашу сторону, Кроме того, их правое крыло было выгодно прикрыто лесом. Обе рати стояли друг против друга, на расстоянии арбалетного выстрела, и разделяла нас узкая, ровная лощина.
Я пропускаю завязку боя: действие застрельщиков и одиночные стычки между рыцарями; настоящий бой начался, когда оба войска, с оглушительными криками, ринулись одно на другое, и закипела сеча, — страшная, кровавая сеча. Земля дрожала, окрестные холмы гудели от лошадиного топота, боевого клика, лязга оружие и стонов раненых. Копья сломались скоро, бились не только оружием, но и ручной схваткой, задыхались от тесноты, умирали под конскими копытами. Немцы стали одолевать литовцев, дравшихся с нашей правой стороны, первые ряды опрокинулись на следующие, производя сумятицу в тылу. Наконец, они дрогнули и побежали, увлекая за собой соприкасавшиеся с ними отряды поляков. Минута была страшная: наше правое крыло осталось открытым, и напади немцы на нас с этой стороны, успех дня принадлежал бы им. Но храбрые русские полки спасли все дело.
С войском князя литовского, кроме татарской орды, было несколько полков из Полоцка, Смоленска, Витебска, Киева, Менска и др. городов;[65] шли они все под стягом смоленским. Я видел их на походе, с той поры, как соединились оба войска; народ на вид суровый, но смышленый и способный к воинскому делу. Нельзя было на них налюбоваться, когда великий князь обучал свои войска и производил ратные передвижения. Они-то и спасли положение. Пока все кругом бежало, они отлично дрались и упорно стояли стеной, о которую разбивались все попытки немцев; этой своею стойкостью они дали возможность другим оправиться. Наконец, Витовту, который все видел и всюду поспевал, удалось собрать часть своей рати. Увлеченные преследованием, немцы пронеслись мимо нас, как ураган, но на возвратном пути наши встретили их с тыла и частью перебили, частью забрали в плен.
Одержанный в начале успех разжег неприятеля, который, пользуясь, кроме того, выгодным положением, как лавина, обрушился на польские полки и опрокинул чехов и мораван, дравшихся в первых рядах наших войск, под стягом св. Георгия. Считая, что мы бежим, или, по крайней мере, окончательно разбиты, гроссмейстер решил, что настала минута пустить в действие 16 еще не тронутых до сей поры, запасных знамён, которых и повел лично. С высот, где доселе стоял, он неожиданно появился с нашей правой стороны. Главные силы, дравшиеся далеко впереди, не приметили его из-за пыли, а мы, королевские полки, которые были ближе к немцам, приняли их за литовцев, по сходству копий.
Движение гроссмейстера угрожало страшной опасностью королю, который, под охраною лишь 60 копий (около 120 человек), стоял в небольшом леску настолько открыто, что один рыцарь-крестоносец, заметив это, бросился на него с поднятым мечем, но был предупрежден Згибневом Олесницким и выбит из седла ударом копья; затем король с рыцарями свиты его добили. Говорили тогда, что рыцарь этот звался Дипиольдом фон-Кекритцом.
Последовавшие за сим три момента довершили нашу победу. Те, которые бежали к стану, снова перешли в наступление и ударили с такой стремительностью на врага, что немцы были смяты, подались назад и в беспорядке пустились на утек; видя это, несколько отрядов из полков фон Юнгингена, наемники из холмской (кульмской) земли, охваченные паникой, тоже бежали.
Бог был с нами в этот день и вдохновил Добеслава Олесницкого произвести разведку местности на нашем правом крыле, что и дало ему возможность открыть присутствие гроссмейстера и грозившую королю опасность. Весть эта, как молния, пронеслась по рядам. Преследование немцев, бросившихся по направлению к лесу, оставили, а чехи и мораване ударили справа в расстроенные уже ряды войск гроссмейстера, мы же и остальные польские полки били их в лоб. Это уж был конец. Теснимые со всех сторон, раздавленные нашим превосходством в силах, остатки немецкой рати бежали к укрепленному стану; гроссмейстер и главные военачальники были убиты, после отчаянной защиты.