— Дай мне твой меч, Светомир, — сказал Иероним. — На этом священном для меня знамении нашего искупления, — продолжал он, кладя руку на крестообразную рукоять меча, — клянусь вернуться до зари в тюрьму. Да поразит меня Господь Своим гневом, если я изменю своему слову!
Успокоенный тюремщик помог ему переодеться в черный бархатный наряд и закутал его в широкий плащ с капюшоном, закрывавшим ему лицо, а затем вывел Иеронима и Светомира, сказав, что будет неотступно сторожить у входа возвращение пленника.
Очутившись на свободе, Иероним полной грудью вдохнул в себя свежий, ароматный ночной воздух. После стольких месяцев, проведенных в темной, зловонной тюрьме, у него закружилась голова и он пошатнулся.
Но, энергично подавив эту слабость и страдание, причиняемые больными ногами, он быстро зашагал рядом с Светомиром, благодаря его за оказанную услугу.
— Сегодня непременно надо было вытянуть тебя из этой ямы, иначе ты не увидал бы Ружены. Вок говорит, что она желает повидать в последний раз всех своих друзей.
— Что ты говоришь? Графиня уже так плоха? — вздрогнув, спросил Иероним.
— Сегодня утром врач объявил Воку, что она не переживет ночи. Бедный граф бродит, как помешанный, а все-таки подумал о тебе и просил меня привести, тебя, во что бы то ни стало, — тихо ответил Светомир и, сжав кулаки, послал проклятие Бранкассису, желая, чтобы ему удалось подвергнуть подлого убийцу участи Илария.
Иероним не знал о смерти Илария и Светомир, с особым удовольствием, стал рассказывать ему все подробности повешения негодного монаха.
В этот день, поутру, Бонелли счел своим долгом предупредить Вока, что графине осталось жить несколько часов. Хотя можно было бы заранее предвидеть грустный исход, тем не менее, весть о неизбежной, наступавшей развязке поразила Вока, как громом, и он не в силах был сдержать порыв своего горя. Но эта слабость была мимолетная: он тотчас же убедил себя, что его обязанность — не смущать последние минуты умирающей, а наоборот, окружить ее всевозможным вниманием и покоем. Тут он невольно подумал о Иерониме и упросил Светомира устроить его приход, какою бы то ни было ценой.
Затем он сел у изголовья Ружены, решив не покидать ее ни на минуту до самого конца.
После глубокого, тяжелого сна, молодая графиня проснулась страшно слабой. К этой слабости присоединилось затем странное, тягостное, еще не испытанное ощущение. Холодный ток пробегал по жилам и заставлял ее дрожать. Ружене казалось, что во всем ее существе что-то рвалось; минутами она словно освобождалась от тела и тогда черная завеса затмевала ей взор.
— „Приближается смерть”, — тоскливо подумала она.
Ружена собралась рассказать Воку то, что чувствовала, но встретив боязливый, отчаянный взгляд мужа, не решилась открыть правды. Она закрыла глаза и стала молиться, прося Господа облегчить ей предстоящий тяжелый переход и всей душой призывая дорогого отца и высокочтимого друга — Гуса, прийти встретить ее на пороге неведомого, страшного мира…
Молитва вернула ей спокойствие, и остаток дня прошел без особых осложнений. Но, когда настала ночь, все возраставшая тревога овладела Руженой и она заметалась в постели.
Анна и Вок с трепетом следили за страдальческим выражением почти прозрачного лица больной и за беспокойными движениями ручек по одеялу.
Около половины двенадцатого это тревожное состояние усилилось.
— Поднимите меня. Я задыхаюсь в постели, — пробормотала она, пробуя привстать.
Анна тотчас же принесла широкий, шелковый, ночной наряд, который надела на нее; Вок взял ее на руки, как ребенка, снес в кресло и обложил подушками, а Иитка укутала Ружену.
— Хорошо ли тебе, дорогая? — спросил Вок, опускаясь на колени перед ней и поддерживая жену, голова которой бессильно склонилась к нему на плечо.
— Да, — слабо ответила Ружена. — А где же Светомир? Отчего он сегодня не пришел? Позови его… да и Броду также… Я хочу всех видеть и со всеми проститься.
— Светомир сейчас будет здесь и, может быть, даже приведет еще кое-кого, которому ты очень обрадуешься. Пойдите, милая Анна, и прикажите, чтобы Брода тотчас же шел сюда, как только прибудет Крыжанов со своим спутником.
Глаза Ружены радостно заблестели и, то и дело, взглядывали на входную дверь. Ждать ей пришлось недолго: не прошло и десяти минут, как в соседней комнате раздались шаги и вошла Анна, а следом за ней Иероним, Светомир и Брода.
В помещении Броды Иероним окончательно привел в порядок свой наружный вид, и бледное, истощенное лицо его выглядело еще более страдальческим. Войдя в комнату, он остановился у притолоки, пораженный: такой страшной перемены в Ружене он вообразить себе не мог, и слова не шли у него с языка. Быстро оправившись, он подошел к больной, преклонил колена, и молча прижал к губам ее худую, бледную ручку.
Ружена тоже испуганно смотрела на него.
— Боже мой! Как вы, должно быть, настрадались, мистр Иероним, — прошептала она. — Но что делать! А я очень рада увидать вас в последний раз.
Почувствовав его слезы на своей руке, она тихо высвободила ее и ласково провела по его склоненной голове.
— Не плачьте, Иероним! Горе Вока и ваше делают мне смерть тяжелее и отнимают посланную Богом великую радость — собрать вокруг себя всех, кто мне дорог…
Упадок сил не дал ей договорить, и она закрыла глаза. Вок и Иероним вскрикнули в один голос; услышав этот крик, Ружена усилием воли поборола бессилие и выпрямилась.
— Это ничего! Маленькая слабость и все прошло, — точно извиняясь, прошептала она. — Подойдите ближе ко мне… Анна, Светомир, Брода, я хочу с вами проститься.
Поддерживаемая Воком и Иеронимом, она обняла своих друзей детства и поблагодарила Броду за его неизменную, самоотверженную преданность.
Потом она поцеловала в лоб Иеронима, и долгим прощальным взором, с любовью смотрела на него. Вок судорожно прижал ее к своей груди и, не будучи в состоянии сдерживаться долее, осыпал поцелуями и залил горючими слезами лицо жены. Мужество окончательно покинуло Ружену, и она с глухими рыданьями замертво поникла на руки мужа.
Граф вздрогнул и боязливо прислушался, дышит она или нет. Но вдруг Ружена выпрямилась и встала; широко раскрытые глаза ее, устремленные в пространство, смотрели восторженно и радостно. Вок невольно повернул голову в сторону, куда глядела Ружена, и замер в изумлении…
В глубине комнаты, озаренный широким кольцом ослепительного, голубоватого света, стоял… Ян Гус. Одет он был как в день своей казни, но вместо черного, теперь на нем было белоснежное одеяние, искрившееся вокруг и по складкам. Помолодевшее, дивно прекрасное лицо его дышало покоем; его лучистые, глубокие глаза с бесконечной нежностью смотрели на Ружену.
Легкое, как дымка, но совершенно реальное, видение приближалось к умирающей, маня, в то же время, ее рукой и улыбкой.
— Отец Ян! Ты за мной пришел?.. Я готова!.. — прошептала Ружена и потянулась к нему.
В этот миг видение исчезло, а тело Ружены грузно упало на пол…
Несколько минут в комнате царила мертвая тишина. Все видели и признали друга, давшего им блестящее доказательство того, что земные привязанности сохраняются и в „потустороннем” мире…
Но как ни был уважаем и дорог им таинственный гость, вид его произвел панический страх.
Иероним первым опомнился; перекрестясь, он нерешительно оглянулся кругом. Анна стояла на коленях, ничего, казалось, не видя, что творилось вокруг; глаза ее горели странным, фанатическим возбуждением. Вок откинулся на кресло и лежал без чувств; страх был неведом ему, пока дело шло с живыми, но видение его нервы не выдержали. Иероним хотел было ему помочь, но оправившиеся от своего изумления Светомир и Брода стали поднимать графа; тогда он нагнулся к Ружене. Убедясь, что она мертва, он поднял на руки ее еще теплое тело и, прижав его к своей груди, бережно снес на кровать, где закрыл Ружене глаза, а на ноги набросил одеяло.
Склонясь над телом, Иероним долго, полными слез глазами, любовался очаровательным личиком покойной, на котором застыло удивленно-радостное выражение; затем он преклонил колени и стал горячо молиться.
Вок пришел в себя довольно быстро. В первую минуту стыд, что он поддался чисто женской слабости, заслонил собою всякое иное чувство; но скоро сознание понесенной им утраты охватило его, и страшное нервное напряжение разразилось судорожными рыданьями.
Иероним наружно казался спокойным. Поговорив еще некоторое время со Светомиром и Бродой о происшедшем необычайном явлении, он пожелал возвратиться к себе, в тюрьму, потому что чувствовал потребность остаться один.
— Мой славный сторож будет счастлив вновь увидать меня, да и я хочу поразмыслить и помолиться в уединении, — усталым голосом сказал он.
Отказавшись от того, чтобы Светомир или Брода ему сопутствовали, так как и один сумеет найти дорогу, Иероним попросил только, чтобы его снабдили мечом.
Он простился еще раз с усопшей, обнял друзей, благодаря за оказанную ему неоценимую услугу, и пожал руку Анне, молча стоявшей в стороне, бледной, с блуждающем взором, словно ее только что разбудили ото сна. Затем Иероним завернулся в плащ и вышел с Бродой, провожавшим его до дверей дома.
Неделю спустя, траурный поезд покидал Костниц. На запряженной парой повозке стоял тяжелый, дубовый гроб с телом Ружены, старательно набальзамированным маэстро Бонелли; сзади ехали верхом Вок, Анна, Брода и Светомир, остававшийся в городе и сопровождавший друзей до ближайшей остановки. На первом роздыхе растроганные приятели простились, и поезд двинулся дальше.
Вследствие трудности пути, следовать приходилось шагом, и путешествие совершалось ужасно медленно. Это тягостное бездействие, на которое был осужден Вок, и постоянный вид гроба бередили рану его сердца и угнетающе действовали на нервную, подвижную натуру графа.
Мрачный, убитый, он молчал по целым дням. Наблюдавший за ним Брода решил, что если все так и дальше пойдет, то Вок несомненно заболеет по д