Александра НиколаенкоСветофор, шушера и другие граждане
Проза со своей неповторимой формой и содержанием.
У Николаенко фразы действительно похожи на тонкие штрихи черной капиллярной ручки, которой она создает свои незабываемые графические фантазии.
Не каждый может похвастаться собственным миром. Даже если это писатель. Иногда откроешь и – ба, знакомые всё лица! Здесь, у Льва Николаевича (Николая Васильевича, Михаила Афанасьевича, etc), ты уже бывал. А вот про Александру Николаенко такого не скажешь. Мир у нее точно свой. Кого-то он оставит равнодушным. Кто-то даже ногами затопает от возмущения – что, мол, за бред?
Но кое-кто, уверен, непременно захочет там поселиться.
Светофор, шушера и другие граждане
Мы жили по ту сторону неба, и вам иногда казалось, что нас нет вовсе.
Но мы были рядом. Мы плакали вместе с вами, и вместе с вами мы улыбались.
От ужаса, стоя с вами на крыше, мы закрывали глаза. И крылья не спасали нас от падения.
Мы помним запах асфальта после дождя.
Мы слышим, как скрипит под вашими ногами крещенский снег.
Как волны набегают на берег.
Как оглушительно в топленом июльском солнце у воды стрекочут кузнечики.
Как белы березовые струны.
Как тянутся к звездам рыжие языки костра.
И как щиплет глаза от дыма.
Как пахнет в доме яблочным пирогом.
Что лежит в бабушкиной шкатулке.
Как сквозь кленовое золото сверкает сапфировый атлас.
Как июньский ветер гонит вдоль тротуаров тополиную вату.
И как на черную землю ложится черемуховая скатерть.
Мы знаем, как больно.
Мы знаем, как страшно.
Мы слышим, как поздней ночью воет за вашими окнами вьюга.
Как вязнут ваши шаги в осенней, ноябрьской стыни.
Как крутит февральская поземь.
Как тихо бывает в доме. Повсюду. На всей земле.
Когда дует ветер, а в глаза летит снег.
Когда нет сил смотреть вперед, и хочется опустить капюшон и повернуть обратно, чтобы утро смотрело в спину.
Когда небо лежит на крышах и не может подняться, как сырое колючее одеяло.
Когда в темноте тают фонари, а под ногами ничего не остается, кроме ржавых люков, чужих следов и льда.
Помните о нас.
Мы всегда с вами.
Мы вас не покинем.
МГКБ 1
«…Вообразите себе, доктор, такую картину!» – говорил, пришептывая и испуганно озираясь, Илья Ильич Покусаев, выпучивая на доктора нижнюю губу и отчаянно взмахивая светлыми ресницами.
Доктор, Асмодей Иштарович Фенриц (заведующий кафедрой досудебной психиатрии «МГКБ» № 1), уютный, румяный человечек, в домашнем вязаном свитере под халат, с брюшком и лысинкой в проборе, смотрел на Илью Ильича ласково и слушал его внимательно, как заботливая мать выслушивает свое больное дитя.
Время от времени Асмодей Иштарович понимающе кивал, с удовольствием прищелкивая языком, и делал пометки в карте больного.
Илья Ильич продолжал:
«Выхожу я вчера вечером, после смены – я по специальности арматурщик (работаю вахтенным методом) и выхожу в седьмом часу – из подземного перехода на метро Октябрьское поле, в сторону торгового центра „Пятое Авеню“, где продуктовые палатки. Думаю купить пирожки с капустой к чаю…»
Асмодей Иштарович прищелкнул. Илья Ильич продолжал:
«…Под ногами снежные хляби. Чавкает. Не знаю, что они добавляют в эти осадки, но у них такая смесь получается, что вся обувь, простите, коту под хвост…» – Илья Ильич выпучил губу в ожидании одобрения.
Доктор понимающе кивнул.
«Под хлябями лед. Ужасный ветрила, в лицо снежные колючки… Порядочная холодрыга…» – Илья Ильич обхватил себя рукавами за плечи и зябко передернулся.
Асмодей Иштарович прищелкнул. Илья Ильич продолжал:
«И тут, не поверите, вижу я их…»
Доктор заинтересованно приподнял бровь и сделал в карте пометку.
«То есть не знаю даже, как и сказать…» – Илья Ильич растерянно умолк, беспомощно размахивая ресницами.
Асмодей Иштарович ободряюще кивнул. Илья Ильич продолжал:
«…Прохожие, конечно, все как обычно, кто на встречу, кто обгоняет в направлении остановки. На углу, у светофора, такси, еще кое-какой народец у палаток топчется, „Табак, пиво-воды-хлеб“, очереденка с хвостиком у „Шурма-хачапури-пончики“, и освещение при этом хорошее. Не экономят на горожанах: фонари, витрины, гирлянды. Вывески. Это, говорю, все как обычно, и тут, значит, простите, вижу я вдруг… Они!..»
Тут Илья Ильич насупился, закопошился. Заозирался. И вдруг притих, пронзительно сверля лоб доктора маленькими злыми, недоверчивыми глазами.
Асмодей Иштарович улыбнулся. Его румяные щеки благодушно поехали вверх, в окулярах сверкнули веселые искорки.
Илья Ильич со свистом вздохнул… И продолжал:
«Можете мне не верить. Я тоже сперва как-то не очень, знаете ли… То есть думаю, все, мол, можете меня выносить вверх кармашками, у меня белая горячка. По земле болезнь – птичий грипп, вчера в новостях передавали, что одна женщина из города Калинина пала жертвой этой напасти. Ну и я, видимо, тоже. Пал. Так я подумал.
Но они… Они себе, скажу я вам, скачут ни на что не взирая. Главная же неприятность в том, что все остальное, кроме них, как обычно. И если бы не они, я и вовсе бы не подумал, что приболел. Горло не болит, в голове не кружится. И все мысли у меня, как у нормальных людей…»
Асмодей Иштарович прищелкнул.
Илья Ильич пояснил:
«…Хочу сказать, я еще помню, что вышел из перехода на эту сторону, где палатки, за капустными пирожками. И что мне потом обратно, через дорогу, к 61-му троллейбусу. Или к девятнадцатому, какой первый подойдет, мне это, в общем, не важно, они после моей остановки только в разные стороны едут: 61-му только до 62-й больницы. А 19-й до Крылатских холмов…»
Асмодей Иштарович внес что-то в карту, бросил взгляд на часы и нетерпеливо защелкал кнопочкой «Паркера».
Илья Ильич понял и заторопился:
«Значит, это я еще помню, и все остальное со мной в порядке.
Если бы, как я и говорю, не они.
Но они скачут. Некоторые сидят на ступеньках. У книжного магазина несколько столпилось. Шепчутся. Что-то, вижу, выдумывают.
Некоторые на козырьках.
На троллейбусных проводах, простите, как обезьяны качаются и под ногами шныряют…»
Илья Ильич опять боязливо оглянулся. Спина его сморщилась. Нижняя губа зашлепала. Замахали ресницы.
Асмодей Иштарович посмотрел на Покусаева с любопытством. Прищелкнул. Одобряюще закивал.
Илья Ильич продолжал:
«На вид они, доктор, скажу я вам, ничего такого особенного. Вроде крысенышей или дамских собачек. Небольшие. То есть не так чтобы очень небольшие. А честно сказать… Всякие.
Например, у табачного киоска такой кабанюка сидел, что не приведи господи.
Пятак, рыло, глазюки красные – угольки, сидит и думает, пакость такая, что я его, собаку, не вижу!»
Илья Ильич вдруг с удовольствием хмыкнул. Но тут же скис, снова опасливо заозирался. И продолжал:
«Потом я смотрю, идет мне навстречу гражданин, вполне себе ничего, прилично одетый, в куртке. А на плече у него сидит такая шушера! На дохлую кошку похожа.
Шушера, в общем, на плече сидит у прохожего, и ничего себе, я вам скажу, шушера… Тоже здоровенная. Правда, чуть поменьше того кабанюки, что у табачного киоска торчал, но тоже ничего себе кикимора.
Вроде как катается. А он, этот бедняга, ни слухом ни духом.
Я ему, конечно, ничего говорить не стал. Я тоже не очень люблю, когда ко мне всякие ненормальные на улице пристают. У нас, особенно у метро, всякие любят приставать к прохожим…»
Илья Ильич взглядом призвал доктора к пониманию.
Асмодей Иштарович понимающе кивнул.
«Если бы вот вам, например, доктор, – продолжал Илья Ильич доверчиво, откупоривая ногтем лак с письменного стола доктора, – кто-нибудь сказал, что у вас на плече сидит шушера? Разве вы бы поверили?..»
Доктор усмехнулся, отрицательно покачал головой, признавая очевидное.
«…И я ничего говорить тому гражданину не стал. Он бы еще подумал, что я того (Илья Ильич покрутил у веска). С катушек в ниточку…
И я иду дальше, только стараюсь на хвосты этой пакости не наступать. Хотя сложно, конечно. До того этой дряни под ногами много. Просто так и шныряют! Так и шныряют!»
Илья Ильич изобразил шныряние шушер глазами. Зрачки его быстро забегали. Ресницы затрепетали.
Асмодей Иштарович понимающе цокнул.
Илья Ильич продолжал:
«…Через дорогу туда-сюда, из пакетов с продуктами высовываются, из карманов торчат.
На остановке тоже видимо-невидимо…
Бегают, значит, они. Копошатся. Думают, их никто не видит. В обнимочку на люках канализационных сидят, греются. Точно кошки.
И вот, я думаю, ладно. Ясное дело, что мне то ли мерещится это все, то ли снится. Проснусь, и никакой больше шушеры…»
Илья Ильич посмотрел в лоб доктора с обреченной усмешкой.
Доктор сделал запись. Илья Ильич продолжал:
«И вот, только я этим себя успокоил. И стал ходить смотреть, какие есть журналы с газетами в палатке печати (и делаю при этом такой вид, что я их не вижу, шушер этих), как все нормальные люди…
Потому что, доктор, я вдруг подумал, что если они, шушеры, вдруг поймут, что я их заметил, то мне несдобровать. Мне почему-то так показалось, доктор, что им это может прийтись не по вкусу. И не понравится. И хожу себе, возле „Союзпечати“, жду троллейбуса и делаю, значит, вид. Что ничего такого.