Исчезла из прихожей его квартиры рамочка со списком предоставляемых им услуг.
Исчез и сам Чижиков.
Говорят, он переехал.
Только адреса он не оставил.
Вот мы и думаем: где же этот Чижиков-Пыжиков теперь поселился?..
Вернее…
В ком?
Кот-наследник
Жил-был во втором подъезде на шестом этаже длинного дома Виктор Иванович Курочкин. Он ходил в сером пиджаке помятом и в клетчатых рубашках. И у него была жена Маша, у нее была некрасивая бородавка на щеке, а во всем остальном она была красивая и хорошая женщина (Мария Константиновна тоже Курочкина, завлабораторией по анализам районной 62-й больницы).
А сам Виктор Иванович был художником (он в 1966-м закончил Строгановское училище по отделению Керамики) и писал на холстах большие зеленые картины, а также картины цвета «Закат» и «Рожь», с видами на речку Поганку, где была у них с женой старенькая развалюшка с забором.
Сын у них не пил, он у них и не курил даже никогда, но все равно в девяносто шестом повесился в сарае у друга (там вышла у них какая-то стервозная история с замужней женщиной, этим другом и сыном).
Так что их Саша повесился, не оставив родителям даже записки, а только детские свои черно-белые фотографии и еще две цветных, полароидных, что принесли на поминки Сашины школьные товарищи Лева Гречкин и дурак Мишка.
Фотографии цветные (дрянь порядочная все же были эти заграничные полароиды) скоро выцвели и стали бледнее, чем черно-белые.
От Саши еще им достался пластилиновый ослик, скатанный из шариков, с ножками из спичек, и пушка (тоже из пластилина и с ядрами, как хлебные катушки). Пушка и ослик стояли у них на низеньком холодильнике на кухне.
Еще у Марии Константиновны в картонной коробке, в шкафу, Сашенькины голубые и розовые вязаные пинеточки, тетрадки с прописями 1 класс «А» и дневник за 6 класс «Б», когда они уже переехали и Сашенька пошел в новую школу.
А дочка у них (Маечка, красавица) утонула уже давно (шести лет), в 82-м, в этой самой речке Поганке, где у них развалюха с забором и которую все рисовал на картинах Виктор Иванович.
И они с Машей остались одни-одинешеньки, жить на белом свете.
Виктор Иванович преподавал в средней № 833 школе рисование в младших классах, а в старших он преподавал черчение (еще он вел дополнительные занятия, после уроков по рисованию и, кто отстает, по черчению).
Правда, на них никто никогда не ходил, а на уроках Виктора Ивановича приклеивали к стулу клеем «Момент-гарант» и кидались в пиджак тряпкой.
Но они жили, они жили как-то (хотя им по утрам, сразу с Сашеньки, ни разу не захотелось ни проснуться, ни встать), но они себя как-то держали.
Они молодцы. Они заставляли себя друг другом, по очереди: то он все же крякнет и встанет, то она вдохнет и…
И тут она, Маша (Мария Константиновна), ему говорит, она в тот момент, пока это говорила, его пиджак от мела утюгом отпаривала.
Но тут она поставила утюг на дыбы и говорит ему: «Витюша!» – она ему говорит.
«У меня что-то больно сегодня весь день вот тут, (она ему указала, где у нее болит), и я…»
И все. И больше она ему ничего не сказала, и она села на стул и умерла.
И больше у него на всем белом свете ни единого человека. А только, знаете, как бывает? – люди.
И больше никого.
Ну ладно. У него было скоплено несколько, на сберегательной книжке. У нее еще то же.
У него еще оставался, к тому же, кот Маня, Мяунья (которому имя было дано по звуку, производимому его голосом).
Маня, еще с котятского детства, говорил не простое «Мяу», а «Мяу-нья» и «Ма-нья», в общих чертах у него выходило «Мяунья» (Марек, Мотя, Мармуга, Маргалис, Мурасус, Макарус, Маргалус) и просто, как мы уже говорили, Маня. Настоящий породистый кот (неизвестной породы), но серо-буро-рыже-белых полос, с черным сердечком на грудке, в белых валеночках и с серым хвостом. Глаза у Мани были желтого цвета, но добрые.
Такой был их с Машей совместный кот Маня, и Маня очень любил Машу, и вот, так выходило у Виктора Ивановича, что ради Мани опять ему жить, вставать по утрам, варить на двоих геркулесовую кашу и идти на работу по синему хрусткому снегу…
По серой ноябрьской чавкоти.
По желтым кленовым коврам.
По запаху зацветавших черемух.
Невозможно, невыносимо.
«…А летом они с Мяуньей уедут на дачу, и Виктор Иванович снова станет писать свои „Закаты“ и „Рожь“, а Мяунья будет ловить в камышах лягушек, а в подполе мышь.
А на зиму они обратно в московскую квартиру на свой шестой этаж, в четвертый подъезд длинного дома», – рассказывал Мяунье Виктор Иванович, когда тот начинал плакать по Маше и ходить по квартире и мякать…
«Мяу-нья!..» «Мяу-нья!..» «Мя-ша!» «Мя-ша…» – заводил похоронку кот, и Виктор Иванович брал похуделого котика на руки и, прижимая к себе, садился на стул, где умерла его Маша.
И так, в таком положении не очень возможно и совсем не хотелось жить, и, наверное, должно было в этот момент произойти хоть что-то хорошее, но что оно могло быть, а, Мяунья?
…А дети рисовали мелом на классной доске свои обычные гадости, стреляли в спину из ручек бумажными катушками, приклеивали учителя рисования «Момент-гарантом» к стулу, и у Виктора Петровича опустилось в пиджак лицо, и с мелом дрожали у него руки.
И он решился, что нужно ему все-таки просто отравиться. «Газом. Это очень просто выйдет, и получится хорошо, главное, чтобы Мяунью сперва отдать кому-то, в хорошие руки, пристроить его, а потом…» – думал Виктор Иванович, возвращаясь домой с работы, и это его успокаивало, потому что жить очень долго, а так можно раз, и все.
И он дал объявление в газету, что отдаст хорошего кота в добрые руки.
На объявление не позвонили.
Виктор Иванович стал думать дальше, и наконец сообразил, что нужно делать.
Он написал в газете, что даст за котом приданое: квартиру, дачу и денег. У него было на сберегательной книжке около двадцати тысяч. И еще от Машиных оставались.
На такое объявление «добрые руки» сразу, конечно, нашлись и даже пришли по адресу. И даже не одни.
Но Мяунья забился под шкаф и не вылезал даже при помощи фонаря и швабры.
Наконец, пришла по объявлению вполне симпатичная, немолодая женщина (она Виктору Ивановичу даже показалась чем-то похожа на Машу).
И у нее тоже была бородавка.
И они с ней попили на кухне чай, все обсудили как следует, и хотя Мяунья так и не показал носа из-под шкафа, Виктор Иванович и эта дама договорились, пошли в среду (у Виктора Ивановича по средам был выходной) к нотариусу и оформили кошачье наследство как надо.
Провозились, правда, долго, месяца полтора тянулась эта нотариальная бумажная свистопляска. Но наконец все бумаги им выдали с печатями и завереньями на руки, и Виктор Иванович хитростью изловил на кухне Мяунью, запер в переносную корзинку, и, пока ехали с Мяуньей в метро и троллейбусе к новой хозяйке, Мяунья кричал истошным голосом «Мяу-нья!» «Ма-ша!» – спасите, помогите! И даже один-единственный раз за всю свою котовью жизнь Мяунья крикнул «Мяу!»…
А после он сдался и затих…
А Виктор Иванович плакал и гладил кота по прутьям корзинки…
Вот все так хорошо получилось, кота Виктор Иванович пристроил, и пора было наконец «до свидания».
Он попил чаю, взял альбом (это такой толстый семейный у них был альбом, в хорошей с тиснением бархатной обложке, с фотографиями, где все было собрано счастье: и Саша, и Маечка, и Машенька, и Мяунья, и папа Виктора Ивановича, и теща Елена Николавна, Сашкины классные фотографии… В общем, вся жизнь).
Он подложил себе этот фотоальбом под голову, и он показался ему мягче подушки, и он открутил газу ручки, и распахнул духовку, и он лег на пол, возле старого холодильника, где стоял Санин пластилиновый ослик и пушка, и стал засыпать, потому что у него больше не было сил жить дальше.
И все его, кто были на фотографиях, стали к нему приходить, и они улыбались ему приветливо, и все они, оказывается, еще были живы, хотя Виктор Иванович не удивлялся нисколечко этому, потому что он так и думал, что где-то то они должны быть, даже если их больше нету…
(Как с Мяуньей, которого больше не было в квартире, а он был в добрых руках, две остановки на троллейбусе от метро Измайловская, в доме № 24.)
Виктор Иванович не знал, кто может только прийти за ним из этой духовки, но они очень были похожи на всех его людей, без которых он больше не мог, и он лежал на фотоальбоме и улыбался с облегчением и радостью…
И тут телефонный звонок.
Такой оглушительный. Такой треск, и все звонит, все звонит, и кто-то такой упрямый попался!..
И все, кто из духовки, вдруг зашипели и обратно попрятались…
От этого звука.
Знаете, в этот момент очень удивительное произошло. Да.
В длинном доме, где жил Виктор Иванович, в тот день проводились профилактические ремонтные работы по газовому обеспечению, и о том висело на подъезде, у домофона, бумажное объявление. Но Виктор Иванович объявления не заметил. Ему было не до того.
И газ по 4-му подъезду перекрыли на три часа (с 17.00 до 1900) и принесли свои «извините» за временные неудобства.
Да. Такие вот дела.
И Виктор Иванович полежал еще немного, а телефон все кричит! Все дребезжит, и звук так и впивается в уши. Мешает. Будит.
Он подумал: «Ладно, отвечу, и потом… А то так невозможно…», и он встал и снял телефонную трубку.
А оттуда эта дама, новая хозяйка Мяуньи, кричит и плачет, и он сквозь ее всхлипы еле что сообразил и собрал…
Она, эта женщина, кричала, что кот у нее умирает. У него изо рта пена идет, и он лежит под дверью у нее и хрипит.
И побежал Виктор Иванович со всех ног, и пока до метро, пока на троллейбусе (до метро Измайловской от метро Октябрьское поле очень долго, с пересадками), он только молился Маше, молился Саше, молился Маечке, чтобы Мяунья не умер…
И они его услышали. Наверное.
И Мяунья дождался Виктора Петровича, и поехал в переноске обратно, в свою оставленную ему по нотариально заверенному завещанию квартиру.