Молодые иной раз и вовсе не замечали ее. Родители боялись. Влюбленные презирали и ненавидели.
Смерть обвиняли во всем. Хотя сами призывали ее нередко как на свои, так и на чужие головы.
Смерть рассказывала, как однажды она прождала одного человека в центре зала, на Пушкинской, четыре часа, а он так и не пришёл.
Как (еще будучи совсем молоденькой девушкой) она старалась выглядеть как можно красивее, красила волосы, делала разные прически и приседания. Говорила, что даже однажды записалась в солярий (тоже ради одного человека), но он умер, так и не обратив на нее внимания. (Смерть всхлипнула.)
Она рассказала, как в 86-м году помогла Елене Николаевне с парализованной матерью, а потом со старшей сестрой, чтобы Елене Николаевне досталась и дача, и квартира одновременно и она не делила ни с кем и без того скромные квадратные метры. Но Елена Николаевна тоже не сказала ей за это спасибо. Как будто все, что делала для нее Смерть, было так, само собой разумеется! (Смерть скромно утерла выкатившуюся из глаза слезу рукавом костюма.)
…Как в 93-м она (несмотря на то, что ее так обидели и не поблагодарили)… «Ничего-ничего, я привыкла», – всхлипывала Смерть. Как в 96-м она приходила к Елене Николаевне за мужем (пьяницей, негодяем и бабником), а неблагодарная соседка даже не пустила ее на порог. Так что пришлось караулить мужа под лестницей.
Как когда Елена Николаевна полюбила снова, в 99-м, она пришла опять, чтобы помочь Елене Николаевне с женой того человека, которого она полюбила. И помогла! Но опять не дождалась от Елены Николаевны даже простого спасибо.
Смерть была безутешна. И достаточно откровенна. Она напоминала Елене Николаевне не только случаи из ее жизни, но и прочие случаи (она много их знала).
Она рассказала, как приходила за дочкой Елены Николаевны Сашей и сыном Сережей, которые (если бы родились) лишили бы Елену Николаевну покоя и личного счастья, сделав ее незамужней женщиной с двумя детьми на руках.
И опять, снова никакой благодарности!
«…Вот и теперь, когда она (Смерть) делает все возможное для Елены Николаевны, та думает только о том, как бы выпроводить ее за дверь…»
Смерть, шлепая тапками, вышла на кухню и накапала себе в рюмочку Елены Николаевны валокордина.
Посидела немного в кресле, под форточкой, и, слегка успокоившись, снова пошла к хозяйке.
Елена Николаевна все спала. Губы ее были непримиримо сжаты. Лицо цвета молочного киселя.
Смерть снова присела к Елене Николаевне в изголовье. Заботливо поправила на хозяйке одеяло. Задумчиво повертела в руках «Анну Каренину» с прикроватной тумбочки и продолжала:
«А впрочем, я и теперь согласна уйти, – неожиданно предложила она, и мучное лицо Елены Николаевны чуть оживилось. – Могу уйти хоть сейчас. И уйти навсегда. Навсегда! – Смерть захихикала. – Мне только нужно знать точный адрес, к кому пойти, вместо вас, Леночка Николаевна…»
Елена Николавна молчала.
– Вы знаете такой адрес? – настойчиво переспросила Смерть.
Елена Николаевна молчала.
– Любой адрес! Можете просто назвать телефонный номер, из вашей записной книжки…
Елена Николаевна молчала.
– Или вот что, Елена Николаевна! (Смерть оживилась и, опустив «Каренину» обратно на тумбочку, живо откинула с больной одеяло.)
– Просыпайтесь Леночка Николавна! Просыпайтесь, и пойдемте к окну! Зачем нам телефонный номер?! Это может быть неудобно (всё-таки ваши знакомые).
Пойдемте к окошку, и просто укажете пальцем на любого прохожего.
Обещаю. Я уйду с ним. И уйду навсегда.
Елена Николаевна молча опустила ноги на пол.
Бережно поддерживаемая Смертью, послушно прошла к окну. Мутным взглядом посмотрела вниз.
Догорало лето.
На площадке играли дети. Сидели на скамейке у подъезда старушки.
Домино. Пара детских колясок. Качели. Малыш на трехколесном велосипеде. Длинный подросток. Голуби. И зеленая тусклая пыль августовских городских листьев.
И маленькая девочка на вершине оранжевой горки.
– Ну? – нетерпеливо поморщилась Смерть, и лицо ее вдруг стало трескаться и стекать восковыми каплями. (Действительно, было душно и жарко.)
Медленно разогнула Елена Николаевна сведенные пальцы. Послушная своей гостье, подняла руку, выпустила из пятерни указательный палец…
И вдруг усмехнувшись, опустила руку себе в карман.
Жизнь
Не знаем, может быть, кого-то и испортил квартирный вопрос. Нас же он нисколько не испортил, а только напротив – закалил.
Слабые гибнут – сильные выживают. То есть сильные духом выживают из квадратных метров слабых (без регистрации и прописки).
Теснят их на дальние позиции; за холодильники и кухонные углы. Указывают им их место под лампочкой. И их хилые возможности, по сравнению с их потребностями.
Молодое поколение в этой войне несет несомненные потери. Ему не хватает гибкости, смекалки и опыта. Оно слишком самоуверенно. И…
Оно вымирает!
Оно еле держится на ногах, его одолевают болезни; сальмонелла и холестериновые бляшки встают на пути молодого поколения к законным квадратным метрам.
Его преследуют вирусы.
Птичий грипп и самый обыкновенный сквозняк косит молодое поколение на корню.
Едва проковыляв лет с тридцать (и то если повезет), молодое поколение смиренно и тихо отправляется к пращурам.
Аминь.
Да! Но каковы эти пращуры! Эти жилистые шустрые старички и старушки, которых не берет ни сквозняк, ни черт, ни грипп, ни холера!
Они бодры. Их не мучает бессонница. По утрам пращуры делают приседания и контрастные души.
Старушки накладывают себе маски от морщин, делают подтяжки лица, липосакции, закрашивают седины, выходят замуж и бегают в парках. Старички пишут мемуары, вставляют новые челюсти и тоже приседают. Пращуры приседают, терпеливо дожидаясь, когда внуки освободят их жилплощадь.
Вот, например, недавно в 36-й квартире умер Вася.
Он переехал в тридцать шестую лет с десяток назад, сразу после смерти родителей сдав их квартиру. Переехал, чтобы ухаживать за своей двоюродной бабушкой, которой на тот момент было 84. На первый взгляд двоюродной старушке оставалось недолго. В худшем случае месяца три. Однако бабулька оказалась не так проста.
Она оказалась живуча.
Просто настоящий вурдалак, а не двоюродная бабуля!
За десять лет Васиного ожидания старушка вытянула из внука все соки, измотала все жилы, истрепала все нервы, после чего переписала квартиру на соседку с верхнего этажа. Кончив тем, что показала Васе это свое завещание, по всем правилам заверенное нотариусом. Заодно двоюродная бабушка (94 лет!) показала Васе крепкий и жилистый кукиш.
«Видал?» – спросила старушка.
В результате Вася схватился за сердце и накрылся крышкой.
А старушка получила, как единственная наследница Васи, ту квартиру, что он сдавал после смерти родителей.
Таким образом, старушка оказалась в несомненном выигрыше. Это только у Агаты Кристи все наоборот. И старички у нее мрут как клопы, целыми стопками, покорные воле племянничков и племянниц, оставляя безутешным родственникам свои миллионы. (Хотя у них, в Англии, может, все это и так.) А у нас не так. У нас пращуры просто так не сдаются…
Хотя бывает и по-другому:
– Куда тебя черт несет, старый леший? – спрашивала Вера Николаевна Мышкина (похожая на кикимору, шустрая старушка 108 лет) своего седого сына, профессора Льва Николаевича Мышкина.
– На конференцию, мама, делать доклад, – отвечал, несмело улыбаясь, сын профессор, отступая от матери в коридорные сумерки.
– Ты моей смерти хочешь?
– Так не холодно мама, 18 градусов на термометре, я смотрел…
– Тьфу на тебя, сквозняк тебя унеси! Надевай, говорят тебе, полосатый свитер! Иначе никуда не пойдешь!
– Мама, мне неудобно в полосатом свитере, у меня доклад по датчикам измерения электронных температур в условиях атомной турбулентности! – бледнел сын, решительно выставляя вперед всклокоченную бороду. – Может, жилет?
– Я тебе покажу жилет! Я тебе устрою атомную турбулентность! Через мой труп ты пойдешь делать доклад без полосатого свитера!
Но тут Вера Николаевна схватилась за сердце и упала замертво.
Профессор с облегчением повесил свитер обратно на вешалку.
Черт в кармане
Пристал как-то к одному хорошему человеку, Александру Сергеевичу Познатушкину, на пожарной лестнице черт. Совсем невезучий. Можно даже сказать, «тьфу!», а не черт. Вот до чего невезучий.
Этому черту как раз в ту ночь из их адской Кляузарии пришла огненная бумага, что если ты, мол, никчёмный такой-сякой, сегодня на смертный грех какого-нибудь доходягу не уговоришь, то булькать тебе в огненной геенне до самого второго пришествия.
А тут еще хозяин этого опального черта, с которым бок о бок тридцать лет прожили, его на улицу выгнал.
Завернули черта вместе с пылью и старыми обоями в рулон и вынесли по дороге на помойку.
Он, клыкастый, конечно, из контейнера вылез и бежать со всех копытец назад. Стучался-стучался, царапался-царапался, мяукал-мяукал, кем только ни прикидывался у своего прошлого хозяина под дверью.
А его не пускают.
Еще вышла хозяйка и правый угол, где черт от нее спрятался, ни с того ни с сего перекрестила, да так, что на черте шкурка задымила, и он, конечно, бегом на пожарную лестницу.
Юркнул там за батарею, копытца поджал, хлюпает, зубами стучит, хвост грызет, а время идет, нужно хоть в кого-то вселиться (уговорить побыстрее на смертный грех), а не то совсем черту геенна.
Такие вот дела были у него безрадостные на тот момент (как, впрочем, и все их чертячьи дела).
И вот, значит, выходит этот самый хороший человек Познатушкин (менеджер отдела продаж) на лестничную площадку утром, часу в седьмом, мусор выносить, а тут наш рогатый за мусорной трубой попискивает, на свою бумагу дёготь роняет.
Увидел черт Познатушкина и думает: Ура! Познатушкин! Обрадовался ужасно, и даже раздумывать не стал, годится ли для его черного дела этот человек или не годится. (Не такая была на данный момент ситуация у рогатого.)