Еще окутанные ночным туманом, опьяняя запахом цветущего миндаля и лотосов, расстилались перед ними спящие склоны.
Золотые стволы дремлющих тальхов, увешанные плодами счастья, отражались в изумрудных глазах озер.
Медоточивые сидры, в кронах которых плясали лунные зайчики, тянули свои янтарные ветви к зеркальным водам покоя, и тяжелые смоляные капли, стекая по их стволам, падали в тишину, смешиваясь с кругами радости.
Ночные нити серебряных рек вплетались в солнечные паутины и, словно невиданное драгоценное кружево, укрывали низины.
Цвели топазы и турмалины, пурпурные кристаллы рубинов раскрывались навстречу восходу, сверкая алыми гранями, и россыпи опалов покрывали некошеные луга.
Из хрустальных родников вылетали разноцветные брызги и рыбы счастья, а радужные бесчисленные мосты встреч висели в сапфировом воздухе, перекрещиваясь друг с другом.
Светало.
Они шли по горизонту, и когда дорога пошла вверх, они побежали. Побежали легко. Как будто вниз.
Не потому, что им было страшно. Не потому, что они торопились.
А просто так захотелось.
Жил-был Иванов
Жил-был Иван Иванович Иванов.
Жил-был и вдруг умер.
И что хуже всего, Иванов даже не заметил, что уже умер, и продолжал жить дальше.
И вот он идет с работы.
Времени часов около семи.
Ранняя осень. Золото кленов крестит небесную синь.
И Иван Иванович решается пройтись от метро пешочком, подышать и проветриться.
Тепло.
По правый бок от Ивана Ивановича солнце скатывается за новостройки. Пламенеют окна хрущевок по правый бок от Ивана Ивановича.
Все хорошо. В небесном куполе самолеты чертят белые кресты авиалиний.
Закат превращает авиалинии в рваную вату.
По рыжим коврам газонов хромают здоровенные вороны. Неподвижно сидят поперек тротуара туповатые голуби.
Ничто не предвещает беды. Ничто не напоминает Ивану Ивановичу, что он уже умер.
Все как обычно. Перед Ивановым не разверзаются пропасти. В конце туннеля не вспыхивает свет. Никто не поет «Аллилуйя», ангелы не спускаются за Ивановым с небес и в волосы ему не вцепляются черти.
Присев на лавочку, наш герой несколько минут задумчиво смотрит. И, посмотрев немного, продолжает свой путь.
Но что это такое?
У знакомого светофора, на ту сторону Народного ополчения, огорожено.
Мигают сирены. Толпятся люди.
Естественно, Иван Иванович ускоряет шаг. Как всякому человеку, ему любопытно, что там такое?
Однако шагов за десять до перекрестка Ивана Ивановича останавливает (очень вежливо) работник дорожно-постовой службы и (очень вежливо) спрашивает у него какое-то специальное удостоверение. Пропуск.
Такого удостоверения (пропуска) у Ивана Ивановича Иванова (он извиняется) нет.
«Тогда, пожалуйста, отойдите от ограждения и встаньте в общую очередь», – уже менее приветливо поясняет Иванову работник ДПС.
«Тогда, простите, куда мне?» – смущенно спрашивает Иванов.
«Туда», – показывает ему полицейский, взмахивая полосатой палочкой.
И Иванов послушно плетется туда, куда ему указали, и встает в общую очередь за какой-то бабулькой.
«Что за безобразие у них тут творится?!» – мятежно думает Иванов.
«Еще не хватало стоять в очереди на ту сторону!» – мятежно думает Иванов.
«Что не придумают эти дураки сверху, все у них через (сами понимаете что)!» – мятежно думает он. Но пока не решается возмутиться вслух.
И стоит за бабулькой.
Очередь еле ползет.
Вернее сказать, очередь неподвижна.
И как можно увидеть, никого не только не пускают на ту сторону улицы, но и с той стороны улицы на эту также не пропускают никого.
Иван Иванович человек бесконфликтный и законопослушный. Он стесняется полицейских, работников ДПС и собак, справедливо предполагая, что и те, и другие, и третьи могут как следует накостылять ему ни за что. И потому старается ничем не выделяться из очереди.
Тем временем за Ивановым занимает очередь очень симпатичная дамочка в демисезонном пальтишке с беретиком, и неженатый Иванов приободряется.
«Вы не в курсе, девушка, почему мы стоим?» – обращается к ней Иванов (что, мол, тут у них происходит за ерундовина?) и видит на лице дамочки ответное недоумение.
«Понятия не имею! – довольно неприветливо (раздраженно) отвечает Ивану Ивановичу дамочка. – Но я ужасно тороплюсь (мне срочно нужно перейти на ту сторону). Так что вы, мужчина, если что, скажите, что я за вами, а я пойду выясню. Разберусь, что там такое».
И отважная дамочка в демисезонном пальто и беретике решительно направляется к ограждению.
Иванов провожает новую знакомую доброжелательным взглядом («Боевая дамочка, с такой не пропадешь!» – думает Иванов), но в это время подходит еще какой-то в ветровке, и Иван Иванович вынужден отвлечься от дамочки, чтобы ответить на вопрос подошедшего.
– Вы последний? – спрашивает «ветровочный».
– Нет, за мной вон та дамочка. – Иванов кивает в сторону дамочки, но, к его удивлению, ее уже нет там, куда он кивает.
«Что за ерундовина?! – опять думает Иванов. – Неужели пропустили?!» – И видимо, в самом деле пропустили без очереди, и последним теперь снова он.
– Видимо, ее пропустили, – с сожалением поясняет «ветровочному» Иванов, – она пошла выяснить, что там случилось, и ее, наверное, пропустили, – разъясняет произошедшее Иванов, – потому что дамочка очень торопилась попасть на ту сторону.
– Черт меня побери, чтоб мне провалиться! Можно подумать, я никуда не тороплюсь! – огрызается на Ивана Ивановича «ветровочный» – и, поставив в конце своего предложения восклицательный знак, прямо на глазах Иванова проваливается сквозь землю.
Иван Иванович изумленно откидывает челюсть и протирает глаза.
Еще бы! Ведь человек только что (прямо на его глазах!) провалился на ровном месте сквозь землю!
Иванов растерянно оглядывает тротуар: нет ли там хоть какой-нибудь дыры или канализационного люка? Быть может, люк просто припорошило осенней листвой?
К несчастью, ничего подобного. Тротуар хоть и припорошен осенней листвой, но никакой дыры или люка на нем нет.
«Куда же он подевался?» – в смятении думает Иванов, даже думая позвать к месту произошедшего работника ДПС. Но по здравом размышлении все-таки не решается.
«Примут за сумасшедшего», – разумно предполагает он, и тут в очереди происходит движение.
«Ура!» – думает Иванов и делает один шаг вперед, следом за старушкой, за которой занял.
«Теперь наверняка дело пойдет поживее!» – несколько минут продолжает радоваться Иван Иванович. Но ничего подобного – очередь опять встала.
Однако благодаря смещению на один шаг в сторону перехода очередь (как и Иванов) приободряется, и в ней намечается оживление.
Народ начинает роптать. Оглядываться. И перешёптываться.
Стоящие в первых рядах, видимо, сообщают, что они видят, следующим за собой, и по очереди в хвост, где стоит Иван Иванович, приползает очень неприятный слух, что «что-то случилось».
– Что-то случилось! – оборачивая к Иванову сушеную мордочку, встревоженно лопочет бабуся, заискивающе вглядываясь Иванову в лицо. – Как вы полагаете, может, не стоит стоять? – спрашивает бабуся.
«Как будто я знаю!» – сердито думает Иванов. «Что-то случилось! – как будто это и без них не понятно!» – сердито думает Иванов.
Тем временем бабуся доносит до Иванова новый слух, что спереди передают, чтобы сзади больше не занимали.
«Говорят, – лопочет бабуся, – сегодня на ту сторону всех пропустить не успеют!»
«Говорят, тот, которого пропустили, стоял девять дней…» – лопочет бабуся.
«Говорят, тут все стоят по девять дней, а некоторые даже по сорок…» – лопочет бабуся.
«Как это? – ужасается Иванов. – 40 дней?! Этого мне только еще не хватало!»
«Это какое же будет число, когда подойдет моя очередь и меня пропустят на ту сторону (и начинает подсчитывать по пальцам)?!
Сегодня 3 сентября, плюс 40 дней (30-3 = 27) получается… (40–27 = 13)..
13 октября! Нет, это категорически невозможно! Безобразие!»
И пока он так размышляет, подсчитывает, сколько стоять, и возмущается, за ним кто-то без спросу занимает снова, несмотря на то что за ним велено было не занимать…
На деревню дедушке
Дорогой дедушка Мороз!
Забери меня отсюда!
Я буду помогать тебе во всех делах. Я умею мыть пол и знаю наизусть таблицу умножения. Есть мне тоже много не надо. Только завтрак, обед, полдник, на полдник можно только молоко или только булочку, можно компот без печенья и без вафли. И ужин.
Дорогой дедушка! Я мешать тебе не буду!
Я учусь хорошо, по русскому языку у меня пять. И по родной речи четыре. Я очень хорошо рисую и пою в хоре.
Занимаюсь в кружке художественной самодеятельности.
Анна Андреевна говорит, что у меня талант. Я знаю наизусть стихотворение Александра Сергеевича Пушкина «Евгений Онегин» «Письмо Татьяны», где отрывок про мальчика, который отморозил себе пальцы и ему и больно и смешно. И его зовет домой мама. Стоит мороз.
А мамы у меня нет. Я родился без мамы. Хотя Алешка Бегемот и говорит, что так не бывает. Он про это все знает, потому что он из пятого класса.
И у них там одна девочка родила выкидыша. И ее теперь держат за это в морозильной комнате, где ее сгрызут за это крысы.
А крысы там есть, и одну девочку они уже съели.
Дорогой дедушка Мороз!
Вчера ты забрал к себе на небо моего друга Кошку.
Ее повесили в душевой комнате на вешалке для вафельных полотенец старшие мальчики.
Но сначала ее сожгли, потому что она была мокрая. Поэтому ее потом полили из душа, чтобы не горела.
И в процедурной комнате было очень накурено. Хотя нам не разрешают курить.
Моего друга Кошку мучили. Но рот ей завязали изоляционной лентой, чтобы она не кричала, и лапы тоже.
Я снял Кошку с вешалки для вафельных полотенец и понес ее к медицинскому кабинету.