О пожилом уважаемом человеке: "Шелк поизносится, но онучей не станет".
Назойливому: "Иди, не дави на глаза".
О балагуре: "Ради красного словца не пожалеет и отца".
О равнодушном: "Холодноокий".
О щедром: "Широкая душа". *
О надоедливом: "Все кишки переел", "Пристал, словно ржа к железу".
О малодушном: "Хропкотелый".
О спорщике: "Поперечная душа".
О печальном: "Преломленный в свое горе".
О проворном: "Быстрый, как мотыль".
Об осмотрительном: "Тихо ходит, густо месит".
О любознательном: "Для него — все знак, все слово".
О покорном, терпеливом: "Покорностью стену пробьет".
О неуверенном: "Рыбья душа".
О женщине-соблазнительнице: "Ведьмует глазами".
О неуклюжем: "Словно кусок глины".
О сердитом: "Словно цыгане ему приснились".
О лживом: "Лживая губа".
О непоседе: "Играющая кровь".
О неугомонном: "Его мать в кипятке купала и крапивой хлестала".
О скрытном: "Криводухий".
О ловеласе: "Падок к женщинам".
Об успешном: "Набрался, как май меда".
О неумном: "Носит пустую голову", "У него тесный ум".
Об умном: "У него два царя в голове живут".
О несносном: "С живого человека воду варит".
О транжире: "В голове шумит, а в кармане тихо".
О жадном: "В обе пригоршни гребет”.
О красноречивом: "Речистый словом", "Такой, что и змею заговорит".
О беременной: "Зашла на дитя".
О внимательном: "Глазастый".
О легкомысленном: "Пустопляс".
О трудолюбивом: "Трудится до синего пота".
О нерадивом: "И печеного лука не стоит".
О пьянице: "Пропейдух", "Неминай-корчма".
О капризном: "Ищет жареный лед".
О грязном: "Черный, как семь воронов".
О неуклюжем: "Все делает на левую руку".
О недовольном: "Словно и не посолили".
О хитром: "Чует, где волк, а где лиса".
О льстивом: "Говорит, словно в лист дует".
О шустром: "И медведя за ухо удержит".
Об упитанном: "Отпас толстую морду".
О крепком: "Из одних только жил".
О зануде: "Мухи мрут от тоски".
О сообразительном: "Есть у него кукушка в голове".
О бессердечном: "Холодный, словно пятки мертвеца".
О хилом: "Худой, как неурожайный год".
Об удачливом: "Для него и на камне урожай".
О честном: "Хрустальная душа".
О неумелом: "Сам пашет и сам топчет".
О хмуром: "Такой, словно молоко скисло дважды".
О наивном: "Наелся детского ума".
О хвастуне: "Хвост перед людьми ломает".
Об одиноком: "Один, как нос на лице".
О стремительном: "Легкий на ногу".
Об увальне: "Ни рыба, ни мясо, ни гриб".
О лентяе: "Не живет, только дни трет".
Говорит он редко, но едко. Кстати, никогда я не слышал, чтобы он ругался. Разве что единственный раз, когда ударил молотком по пальцу: "А чтобы ты конскую матерь сосал!" Я отошел в сторонку и начал принудительно кашлять, чтобы он не догадался, что это смех из меня прет. Но он догадался, и смеялся вместе со мной. Этот человек умеет находить радость даже в мелких огорчениях.
Монах, который любил дождь
Сбежали годы, но я, возвращаясь памятью в то лето, понимаю, что были это дни светящие. Студии, как сказал бы он, под шатром небес. Дни, наполненные наукой благодарения. Благодарения всему и за все. Даже пню, на который ты присел. И наукой открытости. ("Природа обнимает меня, а я ее". Из синей тетради). И тихая услада простой жизни, когда "каждое твое утро мудрое и доброе". И жадное собирание впечатлений, стающих "ключами к этому миру".
Один из походов привел нас к Обавскому камню. Об этом месте ходила плохая слава, окутанная флером предрассудков. Вокруг мрачного камня виднелись остатки факелов и буйно цвел мак. Только здесь, только в этом месте. Цветы взошли, объяснил старик, из семян, которые разбрасывают вокруг для ведьм и поветрулей, собирающихся в полночь на шабаш. Говорят, они не могут приняться за свои темные дела, пока не соберут все до последнего зернышка. А тогда уже и петухи пропоют о рассвете…
— Люди испокон веков тянутся к каменным истуканам. Наверное, это ведут их закаменевшие от страха и суеверий души. Но я покажу тебе иной камень. Взаправду знаменитый — камень терпения.
Мы нырнули в заросли и шагов через триста уткнулись в обваленную насыпь, заглушенную терновником. Холмик в терновом венце. Возле кустика раковой шейки присели на трухлявую колоду. Он, мой научитель, никогда не садился на голую землю и мне не велел. {"Земля этого не любит и может вытянуть за это всю твою силу. Не годится ее гневить — из земли все произрастает, в том числе и слово". Из синей тетради).
— Раньше здесь была пещера Божьего человека Иллария. Покинул разрушенную обитель и здесь, во схиме, доживал свой земной век. Кормился из леса. Жил, наверное, медовой росой, как пчела. Не знаю, как от голода, но от холода он спасался странным способом — поднимал камень и носил его вокруг землянки молясь. Так и согревался. Целую поляну вытоптал. Да и камень ладонями вытер. Вот он, камень.
В траве виднелась серая голова ноздреватого валуна, испещренная белилами птиц. Что-то и впрямь подсказывало, что это не простой обломок дикой скалы. Какая-то отметина человеческой руки отбилась на нем.
— Можешь потрогать. Еще не выветрилось молитвенное тепло. И Кадочников это ощутил.
— Кто?
— Кадочников, мой побратим по Колыме. Очень ученый человек, геолог. Был у меня в гостях, я водил его по горам, привел и сюда, к монаху. Илларий сказал ему: "Люб ты Богу. Поэтому и открывает тебе добрые пути и добрых людей". Кадочников рассмеялся: "Я не верю в Бога". — "Это не беда, главное — Он верит в тебя". Тот еще пуще засмеялся. Присматривался к камню. А потом мне и говорит: "Это твердый зернистый гранит. Но не понимаю, почему он теплый? На сырой земле, в тени — и теплый! Может, вулканического происхождения? У вас здесь были вулканы?" — "О вулканах не знаю, но знаю, что камень носили возле горячего сердца, шептали над ним молитвы…" Кадочников умер от рака. Успел еще вызвать меня телеграммой на телефонные переговоры. "Я ухожу, брат, — сказал. — Боль уже съела сама себя. Тело не болит, но в душе холодно и темно, похлеще, чем в колымской шахте. Но знаешь, приснился мне старец. С тем теплым камнем, помнишь? Он опять повторил те слова, что Бог верит в меня… Как думаешь, что это значит?" — "Это значит, что Он и впрямь с тобой, брат". — "Спасибо тебе, что повел меня тогда на ту гору, — сказал Кадочников. — Сколько вершин я покорил за свою жизнь, но эта, кажется, была самой главной…"
Я коснулся камня — он действительно казался теплым. И словно сам тянулся к ладони. Как доверчивое плечо родной женщины. В тот день мы много говорили о религии. Собственно, это слово употреблял я, потому что Светован его не очень любил. Заменял другим — "набожность".
"Набожность, говорил, — это, прежде всего, доверие и надежда. То, на чем стоишь и чего придерживаешься всегда и во всем. ("Остов души, твердыня сердца"). Истинная набожность пронизывает всю жизнь, каждый день, каждое мгновение. Она не только в понимании смысла жизни, но и в настроении, которое излучает это понимание. Поэтому она несет радость и свет, в котором живешь, — это и есть причастность к Богу. И с Ним ты живешь в вечности уже сейчас. И всегда. И утверждаешься в этом, потому что есть образец — пример Иисуса".
Спрашивал я и о других пророках — Будде, Конфуции, Лао-Цзы, очень модных по тем временам. Бледные копии их трактатов мы передавали из рук в руки.
— Эти увлечения от культурной усталости и душевной лени. Потому что легче принять пассивную покорность, чем ежечасное сотворение любви, к которому ведет Иисус. Он говорил: "Будьте, как голубь и змея". То есть — не только покорные и кроткие, но и внимательные, и сообразительные, и беспощадные к злу. Любовь — это служение, труд и беспрестанная работа в Божьем саду.
— Почему именно это учение истинно? — допрашивал я, вчерашний корреспондент отдела пропаганды и агитации.
— Потому что у него запах живой правды. Оно всегда свежее и неисчерпаемое в своей глубине, родное для души, потому что несет наичистейшую человечность и' примирение.
— Примирение с чем?
— Иисус принес нам два больших примирения: он примирил нас с Богом и с самими собой. То есть, сделал грех откупным, победимым. И научил: прежде чем принять Господа и возлюбить ближнего, возлюби себя, дитя Божье. Любовь — это и освобождение, и мужество, и сила духа.
— Почему же такие умные люди, как ваш Кадочников, так тяжело приходят к Богу?
— Об этом знает только сам Бог. Все знают, что Он есть. Но принять Его некоторым мешает гордыня и страх. Что, впрочем, одно и то же… Был у меня друг-гимназист. Встретил как-то девушку, в которую сразу же влюбился. Однако боялся знакомиться с ней. Когда мы для него это устроили, он испугался, что не понравится ей. Она открыла ему свое сердце, но он боялся ее любить, потому что считал, что недостоин. Когда наконец сошлись, все время боялся ее потерять… Так и с Богом. Бог — это выбор, раз и навсегда! Выбор спасения. "Научитесь от меня, потому что я ласковый и смиренный сердцем, и найдете покой душам вашим". К Богу идут длинной дорогой. И в уединении…
Разговаривали мы и о грехе, который он называл "большой несвободой", и о молитве.
— В молитве открывается промысел Божий. Иисус очень переживал, чтобы люди молились. Чтобы не были похожи на того нищего, который считал, что все обязаны ему подавать, и за это не надобно благодарить… Только молитва открывает канал к Богу. Только она дает Ему знак, что мы просим о Его вмешательстве. О Его участи в нашей жизни.
Припоминаю, с каким воодушевлением говорил он тогда об этом.
— Жизнь — это путь, по которому ты идешь. Жизнь — это место, на котором стоишь. Жизнь — все, что тебя окружает и в чем ты живешь. Значит от того, что под тобой и как ты стоишь, зависит твоя жизнь. То есть, все зависит от основания. А основание — это Бог.