Я попросил женщину, которая принесла самовар, разбудить меня к заутрени не позже трех часов утра, заперся на ключ и стал молиться. Откуда снизошло на меня это молитвенное настроение? Казалось, вся долго скрываемая сила покаяния вырвалась наружу и пролилась в бессвязных словах горячей молитвы, в потоке невыплаканных, накопившихся слез старого, наболевшего, неизжитого горя.
Я забыл обо всем в эти чудесные минуты: о времени, пространстве, сломавшем меня недуге. Во мне пылала та любовь, то чувство покаяния, которое не могут дать никакие духовные силы человека и которое посылается только свыше, путем незримым и для неверующего непонятным.
Болезнь, как бы отступившая от меня во время молитвы, напала на меня с особенной яростью, когда часов в двенадцать ночи я прилег отдохнуть до заутрени. Я чувствовал, что у меня начинается бред. Так я пролежал в полузабытьи до утра. Ровно в три часа утра в дверь постучали:
— Уже почти все ушли к заутрене, вставайте!
Я встал, надел пальто и вышел. В белом морозном сумраке зимней ночи завывала метель. Утопая в нанесенных за ночь сугробах, я еле доплелся до собора. Народу около закрытых дверей было много. Люди все подходили и подходили, все росла и росла волна жаждущих Христова утешения. Я не дождался открытия собора… В полуобморочном состоянии меня довез до Дома трудолюбия извозчик. Я еле добрался до своего номера — он был закрыт. Ни прислуги, ни квартирантов — весь дом точно вымер. В изнеможении я прилег на каменную лестницу и лежал, пока чья-то милосердная душа, проходившая мимо меня, не отвела меня в незапертую общую комнату, где я и забылся болезненным сном на чьей-то неубранной кровати. Проснулся я, когда уже рассвело. Было около девяти часов. Вскоре стали собираться богомольцы из собора. Кратковременный сон подбодрил меня настолько, что я без посторонней помощи добрался до квартиры псаломщика. Его добрая жена с участием приняла меня, обласкала, напоила чаем и все время соболезновала, как же это я так расхворался в чужом городе и как же я буду говорить с батюшкой, если с ним увижусь, с такой полной потерей голоса!
В десять часов пришел псаломщик. Тепло и ласково он посочувствовал мне, а затем огорчил сообщением, что батюшка так плохо себя чувствует, у него так разболелась рука, что на вопрос, приедет ли он в Дом трудолюбия, ответил: «Когда приеду, тогда увидишь!»
Не прошло и часа после прихода из собора псаломщика, как снизу прибежала, запыхавшись, одна из служащих и сказала:
— Батюшка приехал!
Как меня отвел вниз псаломщик, как он меня там устроил в номере, соседнем с тем, куда вошел батюшка, я не помню. Помню только чувство ожидания, что вот-вот должно совершиться со мной что-то великое, что откроет мои духовные очи, что сделает меня другим человеком. И это великое действительно совершилось!
Быстрой, энергичной походкой вошел в мой номер батюшка. За ним шел псаломщик. Одним взглядом он окинул меня… и что же это был за взгляд! Пронзительный, как молния, прозревающий и все мое прошлое, и язвы моего настоящего, проникавший, казалось, даже в мое будущее. Таким я себе показался обнаженным, так мне стало за себя, за свою наготу стыдно… Как я выстоял молебен, не помню. Когда я подошел к кресту, псаломщик сказал:
— Вот, батюшка, господин из Орловской губернии приехал к вам посоветоваться, да захворал и потерял голос.
— Как же ты голос потерял? Простудился, что ли?
С этими словами батюшка дал мне поцеловать крест, положил его на аналой, а сам двумя пальцами правой руки провел три раза по горлу, и… совершилось чудо. Лихорадка меня в ту же минуту покинула, и мой голос сразу вернулся ко мне! Более получаса, стоя на коленях, припав к ногам желанного утешителя, я говорил ему о своих скорбях, открывал ему всю свою грешную душу и приносил ему покаяние во всем, что томило мое сердце.
Это было мое первое за всю мою жизнь истинное покаяние, покаяние не перед самим собой, но перед Богом! Впервые я узнал, постиг своим существом сладость этого покаяния и впервые всем сердцем принял, что Бог, именно Сам Бог, устами пастыря ниспослал мне Свое прощение, когда отец Иоанн сказал мне:
— У Бога милости для тебя много, Бог простит!
В этот момент я постиг всю тайну исповеди. Я понял это не умом, а воспринял эту тайну всем своим существом. Та вера, которая так упорно не давалась моей душе, несмотря на мое видимое обращение у мощей преподобного Сергия, только после этой моей сердечной исповеди занялась во мне ярким пламенем. Я осознал себя верующим и православным.
Для меня стало ясно все великое значение исповеди у духовника. Прежде всего это отрешение от своей гордости, смиренное и благоговейное покаяние не перед лицом человека, а перед Самим Богом.
С этого времени я осознал себя обращенным в православную веру, и только с этого времени я понял, что вне Церкви и ею установленных Таинств нет спасения. Тогда, наконец, моя жизнь получила для меня и смысл, и значение.