аров, а председателем консорциума назначили Билли.
Но Альва на этом не успокоилась. На следующий день она снова пошла к свекру и поделилась с ним своими опасениями относительно сооружения нового оперного театра.
– …У вас масса дел, вам некогда надзирать за строительством, а заниматься его убранством – тем более. Я предложила бы поручить это Вилли, но, видите ли, все многочисленные мелочи, касающиеся нашего нового дома, он оставил на мое усмотрение…
Она последовала за свекром на его конюшню. Обходя кучи конского навоза, Альва слышала хруст сена и веток под ногами. У Билли было двадцать четыре экипажа разных цветов – у некоторых нижняя часть кузова – синяя, у других – красная или желтая – на разные случаи жизни. Фаэтоны предназначались для утренних прогулок к причалу, где он любовался восходом солнца. Легкие двухместные коляски и ландо – для загородных прогулок с Луизой. В одноконных двухместных каретах он ездил днем играть в карты или инспектировать отдельные участки железнодорожного полотна. Все экипажи были развешаны по стенам, и Альва плохо представляла, как кучера их снимают.
– Исходя из опыта работы на строительстве нашего дома на Пятой авеню, – продолжала Альва, – сразу скажу, что осуществление этого проекта будет процесс трудоемкий. И кропотливый. Я часами выбирала древесину, камень, мрамор для каминов, даже дверные ручки и оконные стекла по толщине… – Она специально перечислила самые нудные позиции, какие с ходу пришли ей в голову.
Билли крутанул колесо одного из экипажей. Альва сомневалась, что он вообще ее слушает. Она проследовала за свекром к стойлам; их было шестнадцать. В одном из окошек показалась голова гнедой лошади.
Альва перешла к эстетическим аспектам строительства.
– Интерьеры, как вы понимаете, должны быть выполнены безупречно. Да вы, конечно, и сами уже представляете большой зал, лестницы, обивку кресел, даже занавес, включая вышивку. – Она улыбнулась, зная, что ни о чем таком Билли даже не думал. – Все мужчины страшно заняты, вряд ли у кого-то из них есть опыт и время, чтобы контролировать весь ход строительства от начала до конца.
Билли взглянул на нее так, словно у него голова разболелась от того, что она ему наговорила. Альва на время умолкла. Думала, он скажет что-нибудь. Не дождавшись от него ответа, она продолжала:
– Как вам известно, над нашим домом на Пятой авеню я работаю с Ричардом Хантом. Я могла бы поговорить с ним и …
– Нет необходимости, – перебил ее Билли, поглаживая морду лошади. – Проект новой оперы мы поручили разработать Джозайе Кэди.[24]
– Вот как. – Альва старалась скрыть свое разочарование. Она зашла с другой стороны, надеясь полностью завладеть вниманием Билли. Значит, работа уже идет, решения принимаются без ее участия, а это неправильно. Тогда хватит ходить вокруг да около.
– Я уже вижу, каким должен быть этот театр. Четко представляю весь проект до мельчайших деталей. Я умею общаться с архитектором, с рабочими, с подрядчиками, с каменщиками.
– Охотно верю, Альва. Даже не сомневаюсь. – Он потрепал лошадь по холке.
– Другим женщинам нравится, когда у них руки в брильянтах. А я свои не боюсь замарать в строительном растворе.
– Ладно. Я понял, – рассмеялся Билли. – Я тебя понял.
– Я уверена, что могу…
– Альва, расслабься. Я же сказал: «ладно». Проект твой. Принимай командование. – Он улыбнулся. – Давай, бери все на себя и приступай.
Альва поблагодарила его, но сдерживала ликование, пока не покинула конюшню. Лишь отойдя подальше от Билли, туда, где он не мог ее слышать, она издала победный вопль, от которого стайка птиц, сидевших на заборе, взмыла ввысь.
Глава 22
Каролина стояла неподвижно, пока горничная застегивала пуговицы на ее очередном траурном платье. Полтора месяца назад скончалась ее мать – во сне, как сама того желала, ровно тогда, когда была готова отойти в мир иной. Ей было восемьдесят девять лет.
Поначалу Каролина не испытывала тех чувств, которые, как ей казалось, она должна испытывать. Ни сокрушительной скорби, ни парализующего горя. Ей удалось отрешиться от эмоций и с головой уйти в устроение панихиды и похорон. Она приводила в порядок имущество матери, решала вопросы наследства, подготовила собственный дом к двухгодичному трауру. Всем этим она занималась с ледяным спокойствием, деловито, прагматично. Младшая из детей матери, все хлопоты она взяла на себя, рассудив, что обе ее сестры пережили слишком много семейных трагедий.
На похоронах присутствовали все слуги матери. Выстроившись в ряд, они стояли в почтительных позах, с опущенными головами. Некоторые лили слезы, оплакивая уход женщины, о которой они заботились почти всю свою жизнь. Смизи самому, наверно, было под девяносто, да и Эбигейл с Сисси были не намного моложе. Остальных слуг Каролина не знала, даже по именам: они были наняты гораздо позже. Но судьба Смизи, Эбигейл и Сисси ее тревожила. Что теперь будет с ними? Есть ли у них родные, которые взяли бы их под свою опеку? Оставаться в прислугах они уже не могут – слишком стары. Никто их не наймет. Именно этими мыслями она занимала себя во время похорон матери.
Первый раз она расплакалась неделю спустя, когда вдруг оказалась не у дел: больше нечего было организовывать или улаживать. Было три часа ночи. В глазах ощущалось жжение, но сама она по-прежнему была возбуждена. Как ни заставляла себя заснуть, сон не шел. В конце концов она сдалась, встала с постели и потихоньку спустилась на нижний этаж. По приближении к гостиной заметила полоску света, пробивающуюся из-под двери. Она ступила в комнату. Хейд при ее появлении вскочил на ноги, выронив колоду карт. На ковер лицом вверх приземлился червовый валет.
– Мадам, прошу прощения. – Дворецкий был в халате и тапочках, как и сама Каролина. Она к тому же была и без парика. И не могла отделаться от мысли, что он смотрит на ее редеющие волосы. Но, возможно, он и сам не знал, куда деться от смущения, потому особо ее и не разглядывал.
Каролина уже хотела повернуться и уйти, но тут Хейд произнес:
– Я просто раскладывал пасьянс и пил теплое молоко. Помогает собраться с мыслями. – Он уже собрал в колоду рассыпавшиеся карты. – Может, вам тоже согреть молока?
– Вообще-то, не откажусь, – не сразу ответила Каролина, недоумевая, что заставляет его бодрствовать в столь поздний час. Наверняка, какие-то свои проблемы: может быть, что-то случилось у дочерей или у кого-то из друзей. Она понятия не имела, какие мысли бродят у него в голове, когда он не сосредоточен на ней. Осознание того, что о слугах матери ей известно больше, чем о Хейде, заставило ее задуматься о Смизи, Эбигейл и Сисси. Смизи пуговицы пришивал быстрее и лучше, чем любой портной. Если уж пришьет, то на века. Эбигейл выпекала самые вкусные маффины на свете – пышные, нежные. Сисси была необыкновенная чистюля. И тут ей в голову пришла одна идея.
– Хейд, я хотела бы взять к нам кое-кого из маминых слуг, – сказала она, размышляя вслух.
– Но у нас сейчас полный штат прислуги, мадам, – отвечал дворецкий, немного подумав.
– Да, знаю. Но еще троих ведь наверняка можно пристроить.
– Как вам будет угодно.
Каролина понимала, что это нецелесообразно, но мама была бы ей благодарна за заботу об ее верных слугах.
– Мне это будет угодно. И чем скорее, тем лучше.
– Хорошо.
Хейд пошел греть ей молоко, а Каролина взяла колоду и принялась тасовать карты, пытаясь вспомнить, когда она последний раз раскладывала пасьянс и вообще прикасалась к картам.
Вернулся Хейд – уже причесанный, в униформе. Может, даже и побриться успел. Он принес поднос с печеньем и кувшином горячего молока.
– Будут еще какие-нибудь указания? – спросил дворецкий, ставя перед ней чашку, в которую он налил молока.
– Вы играете в конкиан?
– Простите, что?
– Конкиан? Вы умеете играть в конкиан?
Хейд кхекнул, прочищая горло.
– Э-э… вообще-то, да…
Каролина протянула ему колоду.
– Раз мы оба не можем заснуть, почему бы нам не сыграть пару конов?
– С удовольствием, мадам. – Дворецкий чопорно опустился в кресло и, вытащив из колоды «восьмерки», «девятки» и «десятки», перемешал карты и сдал.
Оба молчали, но возникшая неловкость Каролину не смущала. Она была благодарна, что может погрузиться в игру, сортируя свои карты по достоинствам. Выложила на стол первую комбинацию: семерку червей, семерку пик и семерку треф.
– Ваш ход, – сказала она, сбрасывая бубновую тройку.
– Благодарю, мадам, – кивнул Хейд, чуть ли не поклонившись. – Боюсь, от того, что у меня есть, толку мало, – произнес он еще более густым басом, беря из колоды верхнюю карту, что позволило ему составить комбинацию из трех карт одной масти и затем избавиться от трефовой шестерки.
Первая партия закончилась вничью. Выиграв вторую, Хейд начал подниматься с кресла.
– Боюсь, я задержал вас дольше, чем ожидалось. Вам нужно отдохнуть…
– Две партии из трех, – напомнила Каролина, вскидывая брови.
– Тогда снова сдаю я. – Дворецкий опять сел.
Каролине показалось, что его губы дрогнули в улыбке, но, возможно, она и ошиблась.
Во время третьей партии – Каролина затруднялась сказать, когда точно общий настрой изменился – Хейд расслабился и забыл про церемонность, воспринимая ее не как госпожу, а как соперника по игре. Выкладывая карту, он с горячностью восклицал «Ха-ха!» или «Эххх!». Каролина играла с не меньшим пылом. «На, получай!» – ликовала она, или, если удача отворачивалась от нее, досадовала: «Вот дьявол!». Увлекшись игрой, она уже и не вспоминала, что сидит перед дворецким в халате и тапочках.
Когда Каролина сбросила пятерку бубен, Хейд, схватив эту карту, радостно вскричал:
– Ага! Именно это мне и нужно! – И принялся выкладывать одну комбинацию за другой. Завершив серию победной секвенцией, дворецкий расплылся в улыбке. – Еще партию? – предложил он, пододвигая к ней карты.