В антракте Альве и Вилли компанию составил Оливер Бельмон, в этот вечер сопровождавший мисс Луизу Болдуин – потрясающе очаровательную дебютантку с волосами медового оттенка. Сейчас в популярности с ней могла сравниться разве что Кэрри Астор. Альва подумала, что Оливер и Луиза великолепно смотрятся вместе и что сегодня вечером Оливер, в шелковом цилиндре и белом шейном платке, особенно привлекателен. За последний год его лицо утратило детскую пухлость, черты обрели резкость, обозначился волевой подбородок. А глаза у него и впрямь были чудесные. Чудесные и печальные. Альве вспомнилось, как они танцевали на ее балу и он сказал ей, что она напоминает ему его самого, никогда не успокаивается на достигнутом. Сейчас и она заметила в нем свойственную ей самой неугомонность. Интересно, скоро ли он променяет мисс Болдуин на очередную светскую красавицу.
– Вы сегодня совершенно бесподобны, миссис Вандербильт. – Оливер поклонился, целуя руку Альвы, как обычно, но в этот раз от его прикосновения она неожиданно ощутила покалывание во всем теле, словно между ними пробежала искра.
– Ба, мистер Бельмон, вот уж никак не ожидала встретить вас здесь сегодня, – сказала Альва. – Я была абсолютно уверена, что вы сейчас в Академии со своим папочкой. – Улыбаясь, она склонила набок голову и захлопала ресницами, не сразу осознав, что кокетничает с ним.
– Примите мои самые сердечные поздравления по случаю открытия театра, – обратился Оливер к Вилли. Сдержанно поклонившись ему, он снова повернулся к Альве. – Не волнуйтесь, миссис Вандербильт. Я непременно передам отцу, что у его театра появился достойный конкурент.
Оливер и Луиза Болдуин откланялись и смешались с толпой в фойе, а Альва, глядя им вслед, пыталась представить реакцию отца Оливера, когда тот узнает, что его сын посетил ее премьеру. Ее премьера. Именно так она воспринимала открытие нового театра. И нет-нет, да подумывала, не из-за нее ли Оливер отдал предпочтение спектаклю в Метрополитен.
Только они с Вилли хотели вернуться на свои места, Альва заметила, что чета Стайвезант Фиш пытается украдкой покинуть театр перед четвертым актом.
– Куда же это вы собрались? – спросила Альва Мэйми полушутливым тоном.
Стайвезант покраснел, а Мэйми, издав пронзительный смешок, взмахнула носовым платком.
– Ты же знаешь, я не выношу оперу. С трудом высидела три акта «Фауста».
Альва улыбнулась шире. Три акта «Фауста». Смешно. Ни для кого не было секретом, что Мэйми, при всей ее нелюбви к опере, как она утверждала, спектакли по понедельникам посещала столь же ревностно, как воскресные службы в церкви. Альва точно знала, куда направляются мистер и миссис Фиш. Другие, она видела, включая Кошечку, Тесси и леди Пэджит, тоже планировали ходить попеременно в оба театра. Все стремились подстраховаться: вдруг Музыкальная академия затмит новый оперный театр. Каждый хотел оказаться в нужном месте в нужное время.
– Если поторопитесь, как раз успеете на четвертый акт, – сказала она Мэйми. – Да, и, пожалуйста, передай от меня поклон миссис Астор.
Глава 34
В другой стороне города те из нас, кто переметнулся в лагерь противника, теперь, явившись в Музыкальную академию, пробираются к своим местам в партере. В дорогих туалетах сложной конструкции, мы протискиваемся по узким проходам к своим откидным креслам со скрипучими петлями и изношенными пружинами, которые помнят очертания наших тел.
Мы видим миссис Астор в ее ложе. Рядом с ней, разумеется, Уорд Макаллистер. На миссис Астор зеленое бархатное платье с корсажем, расшитым бриллиантами. Те, кто наблюдал, как она входила в театр, говорят, что ее шлейф украшен бусинами из 14-каратного золота. Даже из партера мы видим на ней три бриллиантовых ожерелья и бриллиантовую брошь в виде лиры. А если кто вдруг не заметил этих украшений, бриллианты на ее парике уж обязательно привлекут внимание. Каждый раз, когда она меняет позу в кресле, ее усыпанный драгоценностями туалет сверкает и переливается в свете театральных ламп, приковывая к себе взоры, так что все вокруг меркнет на его фоне.
В антракте миссис Астор и Уорд Макаллистер остаются на своих местах, а перед ложей гранд-дамы выстраивается очередь из желающих засвидетельствовать ей свое почтение. Сегодня очередь короче, чем обычно. Но, думаем, и Уорд Макаллистер, и сама миссис Астор отказываются это признать, а также стараются не замечать пустующие места в театре. Должно быть, неприятно сознавать, что столь большое количество приверженцев их любимой Академии отдали предпочтение новому оперному театру. Вероятно, обоих переполняет сентиментальная грусть, ведь было время, когда ни перед кем не стоял вопрос, где следует провести вечер понедельника. Но обстоятельства изменились. Благодаря Альве Вандербильт.
Многие годы мы слушали, как Альва распинается о новом оперном театре. Она позаботилась о том, чтобы все знали: идея его возведения принадлежала ей. И не скромничала по поводу своих побед: в лицах рассказывала, как спорила со свекром и другими акционерами. В свое время мы насмехались над ней, но теперь, сознавая, что своим появлением новый театр обязан ей, что это она была движущей силой, что на нее была возложена огромная ответственность, мы умолкаем. И даже завидуем. Но в то же время преисполняемся надежды. Переводим дыхание и – хорошо это или плохо – переоцениваем свою жизнь.
Каждая из нас по-своему начинает задумываться, на что мы растрачиваем себя. Пока наши мужья и отцы проводят время на яхтах, в джентльменских клубах или за дверями своих кабинетов, мы убеждаем себя, что у нас тоже полно важных дел. В конце концов, балы и званые обеды с ужинами, на которых подают по девять блюд, сами собой не организуются. Но если б мы не занимались устроением приемов, чем еще можно было бы заполнять день за днем? Изучать философию или древнегреческий язык? Писать романы? Сочинять оперы? Разрабатывать лекарства от оспы и малярии?
Если Альва сумела построить оперный театр, вы только представьте, каких свершений способны достигнуть мы, будь у нас шанс.
Глава 35
6 июля 1884 года у Альвы с Вилли родился Гарольд Стирлинг. А 15 июля, едва окрепнув после родов, Альва уже принимала в Petit Chateau представителей прессы, которые пришли познакомиться с самым маленьким наследником капиталов Вандербильтов. По крайней мере, такое объяснение она дала Вилли, приглашая в дом журналистов.
Беременность Альва переносила тяжело, последние три месяца – по ее меркам, все равно что три года – по настоянию врачей не вставала с постели. Не имея возможности посещать званые обеды и ужины, чаепития, балы и театр, она чувствовала, что с каждым днем все больше отдаляется от привычной жизни. Альва боялась, что, не показываясь в свете, она утратит завоеванные позиции в обществе. Или что Мэйми и Тесси займут ту нишу, которую она с таким трудом отвоевала для себя. Нужно было напомнить о себе, пока ее окончательно не забыли. С этой целью она и позвала журналистов.
И вот в огромном холле Petit Chateau собрались репортеры «Нью-Йорк таймс», «Уорлд», «Сан», «Ивнинг телеграм», «Таун топикс» и других газет. Несмотря на то, что многие уже бывали здесь, все, открыв рты, обозревали окружающую их пышность. Сама Альва привыкла к своему новому дому и больше не замечала его величия. Напротив, то одно, то другое вызывало у нее недовольство: лепнина в одной из гостиной не соответствовала общему стилю; в кабинете шторы некрасиво висели. Эти маленькие несовершенства в ее восприятии принимали уродливые формы. Полезно было взглянуть на свое творение глазами прессы. А в тот день солнечный свет, лившийся в арочные окна, падал именно так, как надо, словно Альва самолично направляла лучи, чтобы они наиболее выгодно подчеркивали изысканность интерьера.
Она стояла у подножия парадной лестницы с маленьким Гарольдом на руках. Милый младенец с красным личиком, он был обернут в тонкое кашемировое одеяльце. По левую руку от матери стояла семилетняя Консуэло, по правую – Малыш Вилли. Репортеры засыпали Альву вопросами: Как ваше самочувствие? В честь кого нарекли Гарольда? Как Консуэло и Малыш Вилли относятся к тому, что у них появился братик?
Гарольд беспокойно закопошился, засучил ручками и ножками в одеяльце, потом заплакал. Его младенческие крики становились пронзительнее. Вилли завертелся на месте, Консуэло заткнула уши. В конце концов Альва передала новорожденного няне и отпустила старших детей. Теперь она осталась одна с журналистами, чего, собственно, она и добивалась. Однако по мере того, как в вопросах акцент смещался с новорожденного на вопросы светской жизни, в душе и сознании Альвы тоже произошел некий сдвиг.
Она и сама не понимала, что изменилось. Ее спрашивали, планирует ли она вернуться в Ньюпорт на оставшуюся часть сезона, намерена ли принять участие в увеселительной поездке, организуемой Ливингстонами, и посетить ежегодный пикник, устраиваемый миссис Астор, а Альва, отвечая, чувствовала, как ее охватывает усталость. Свет, которым она восхищалась еще несколько минут назад, теперь слепил, резал глаза. Она слышала свои ответы, но казалось, что слова исходят откуда-то вне ее.
Она осознала, что больше не жаждет находиться на виду. Внезапно все, от чего она была спрятана во время беременности, все, по чему, как ей думалось, она скучала, вновь хлынуло на нее. Она знала, что никогда не получит приглашения на пикник миссис Астор, но в тот момент, как ни странно, ей было все равно. В общем-то, она была этому даже рада. Альва начала понимать, что она очень утомлена. На время отгородившись от общества, она еще не совсем была готова вернуться в него.
Альва поблагодарила журналистов, они ушли, и она осталась одна. Ее окутало безмолвие. Обволокла пустота. И она была этому рада. Та самая бездеятельность, что едва не свела ее с ума, теперь дарила чувство защищенности, безопасности. Теперь она, хоть убей, не могла взять в толк, чего ей не хватало все те месяцы.