За ночь море успокоилось. Утром Уильям пожаловался на бронхит, сказал, что он сам не свой и покинул каюту Каролины. Он держался так, будто минувшей ночью ничего не произошло, ну и она вела себя так же. Не хотела обнажать свою душу, выдавать свое разочарование. Сложившуюся ситуацию она оценивала с разных ракурсов. Не исключала даже того, что Уильям, возможно, все еще любит ее, но у него создалось впечатление, что она его не любит, и потому он теперь демонстрировал притворное безразличие.
За обедом она попыталась растопить лед: справилась о его самочувствии, предложила поставить ему на грудь горчичник, если он не против.
– Если хочешь, я буду только рада помочь.
– Нет надобности, – со всей любезностью отказался Уильям.
Каролина чувствовала себя опустошенной.
Даже если в горчичнике не было надобности, Уильям ведь мог бы использовать это как предлог, чтобы побыть с ней наедине. А он отмахнулся, доел обед и ушел к себе в каюту, или в библиотеку. Он не сказал куда. Просто встал и ушел.
Она бранила себя. Пусть он ее муж, но ей следовало отказать ему, чтобы сохранить свое достоинство. И вот теперь он ушел, всколыхнув в ней чувства, которые, как она думала, в ней давно уже угасли. В ее груди снова билось сердце молодой женщины, а это было недопустимо. Каролина злилась на мужа, но еще больше на себя за проявленную слабость.
К тому времени, когда «Амбассадресс» пристала к берегу в Лондоне, Каролина и Уильям уже снова исполняли свои обычные роли. Ни слова не было сказано о том, что произошло на яхте. Теперь их главной задачей было отыскать Шарлотту.
Ожидая вестей от детектива, Каролина с Уильямом два дня кружили по городу, наведывались к друзьям, аккуратно наводили справки. По пути к пристани в низовьях Темзы Каролина носовым платком зажимала нос и рот, чтобы не вдыхать едкую вонь рыбного рынка Биллингсгейт. Позже они зашли на вокзал Фенчерч-стрит. Каролина рыскала взглядом по перрону, ища дочь среди пассажиров, которых доставляли поезда, но Шарлотту так и не встретила. В ту ночь у Каролины перед глазами стояла цветочница, которую она видела на Лудгейт-серкус. Она боялась, что такая же участь ожидала Шарлотту. Представляла, как та стоит на кирпичной дороге в окружении корзин с маргаритками, нарциссами и петуниями, выставленными на продажу.
На следующий день Каролина снова бродила по Лондону, высматривая свою пропавшую дочь. Надежда умирала, она еле-еле передвигала ноги, плетясь по запруженным улицам. На площади Пикадилли взгляд Каролины выхватил из толпы одну женщину, и у нее радостно забилось сердце. Слава богу! Вон она! Шарлотта! Женщина стояла у статуи Эроса. Белокурые локоны частично скрывали ее лицо, но Каролина все равно узнала дочь. Это точно была Шарлотта. Она уже хотела окликнуть ее, но тут ветер сдул завесу из волос с лица женщины, и у Каролины упало сердце. Эту женщину она видела впервые. И та даже не была похожа на ее дочь. Каролина была убита горем и по возвращении в гостиницу заперлась в своем номере. И, когда она уже смирилась с тем, что дочь потеряна для нее навечно, Уильям получил известия от сыщика из агентства Пинкертона.
Утром следующего дня детектив, невысокий мужчина с тонкими усиками и аккуратной козлиной бородкой, повел Каролину и Уильяма к отелю «Сент-Панкрас». Уильям был особенно тих, за всю дорогу двух слов не сказал. Лишь пожаловался на то, что плохо спал из-за боли в желудке. Видимо, съел что-то не то, предположил он и добавил, что английская кухня ему никогда не нравилась.
Готическую часовую башню отеля они заметили за несколько кварталов. Сама Каролина в «Сент-Панкрас» стала бы искать Шарлотту в последнюю очередь. Это был очень дорогой отель, а герцогиня в письме написала, что у Шарлотты нет денег.
Когда они прибыли к гостинице, первым вошел детектив, Каролина с Уильямом – следом. Через вращающиеся двери они ступили в богатый вестибюль: плюшевое убранство, обои с трафаретным узором в виде золотых листьев, огромная лестница. Однако детектив направился не на первый этаж, где располагались роскошные номера с аксминстерскими коврами и большими кроватями, а повел их по лабиринту узких коридоров и служебных лестниц, по которым они поднялись на самый верхний этаж. Уильям пыхтел, обливаясь потом. Тяжело отдуваясь, оперся о косяк, когда детектив медленно распахнул дверь.[30]
У Каролины перехватило дыхание. Вот она. Ее Шарлотта. Сидит к ним спиной на койке в крошечной каморке. Шагнув в комнату, Каролина носком задела деревянный ночной горшок в углу. Шарлотта услышала шум и обернулась. Взгляд ее мгновенно застыл. Каролина подавила судорожный вздох. Ее дочь, осунувшаяся, бледная, с лиловыми кругами под глазами, выглядела ужасно. Шарлотта встала с кровати. Каролина обняла ее и про себя ахнула: казалось, она прижимает к груди скелет. Ее дочь так похудела, что платье на ней висело, словно тряпка. Каролина взяла дочь за руки и обратила внимание, что обручального кольца нет. Позже она узнает, что Шарлотта заложила его вместе с другими своими драгоценностями, дабы оплачивать эту каморку в гостинице.
Уильям, все еще опираясь на косяк, попросил детектива уйти.
– С вашего позволения, нам хотелось бы поговорить с дочерью без посторонних.
Детектив удалился, но Уильям по-прежнему не заговаривал с дочерью. Наконец он вошел в комнату и с огромным трудом закрыл за собой дверью.
Шарлотта снова присела на койку и, спрятав лицо в ладонях, заплакала.
– Ну, полно, полно, – произнесла Каролина, ожидая, что Уильям тоже приободрит дочь, но тот еще не был к тому готов. Упрямый, он сложил на груди руки, опустил голову.
– Главное, ты жива-здорова, с тобой все хорошо, – сказала Каролина.
– Да ничего хорошего, мама. Неужели сама не видишь? – Она подняла на мать мокрые глаза. – Я все разрушила. Всё. У меня ничего не осталось. Зря я за ним помчалась. Я сразу, как приехала, поняла, что совершила ошибку. Халллетт заявил, что наши отношения стали слишком проблемными, слишком запутанными. Что я запятнала его репутацию, что из-за меня его вызвали на дуэль. Что по моей милости он теперь не может вернуться в Нью-Йорк, а если вернется, ему придется драться на пистолетах. Теперь он ненавидит меня, и…
– Довольно! – рявкнул Уильям. – Господи помилуй, Чарли, прекрати жалеть себя. Противно слушать твое нытье. Не падай духом, дочка. Давай-ка выбираться из этой дыры. Бери свои вещи, и мы отвезем тебя домой, к детям и мужу.
– Нет, я не могу… я…
– Не тебе решать, юная леди, – перебил ее Уильям. Он был в ярости. Побледнел. На лбу его проступила испарина. – Ты едешь домой, и точка.
– Я не могу вернуться к Колману, – замотала головой Шарлотта. – Я не люблю его. И никогда не любила. Как я могу вернуться к нему?
– Ты нужна детям, – напомнила ей Каролина.
– Но я опозорена. Мне стыдно показаться в Нью-Йорке.
– Чарли, значит так… – Уильям резко умолк, осекся на полуслове. Каролина решила, что муж отступится, сменит гнев на милость, ибо он крайне редко кричал на Шарлотту. Но потом Уильям выпучил глаза, и Каролина поняла, что муж охвачен паникой. С ним явно что-то было не так, но она не успела ничего предпринять: ни броситься к нему на помощь, ни спросить, что его беспокоит. Уильям схватился за грудь, еще раз судорожно вздохнул и рухнул на пол.
Каролина стояла на верхней палубе яхты «Амбассадресс» и смотрела на водную ширь. Океан был безмятежно спокоен, не то что в тот день, когда они с Уильямом пустились в плавание. Нью-Йорк, казалось, находится за тридевять земель, и, хотя Шарлотта была рядом, Каролина никогда еще не чувствовала себя более одинокой. Не могла отделаться от мысли, что ее муж возвращается домой в гробу, который поместили в трюм.
Столько времени было потеряно, растрачено впустую на то, что в конечном счете не имело значения. Почему они жили каждый сам по себе, не пытаясь приобщить один другого к своим увлечениям и интересам? Почему даже в малом не шли на уступки друг другу? Она сопровождала бы его в Эверглейдс, если бы он посещал вместе с ней оперу. Компромисса можно было бы достичь. Теперь она в этом уверена. Должно быть, неким шестым чувством или интуитивно – как ни назови – Уильям догадывался, что он скоро умрет, осознала Каролина. Иначе как объяснить его сентиментальность и самокритичность за несколько дней до смерти? Зачем же еще он лег с ней в постель напоследок? Но будь он проклят. Будь он проклят, что оставил ее после того, как забрезжила надежда исправить все то, что было не так между ними. За один миг столько всего было подарено и отнято.
– Мама?
Каролина прокашлялась и отвела взгляд, слушая хлопанье наполняющихся ветром парусов, плеск воды, облизывающей борта яхты.
– Ты плачешь? – спросила Шарлотта с недоверием в голосе.
– О, это просто морской воздух. – Каролина не показывала своих слез дочерям и вообще никому, – даже когда скончалась ее мать, даже когда умерла Эмили.
Спустя шесть дней «Амбассадресс» пристала к берегам Нью-Йорка. Джек встречал Каролину с Шарлоттой на причале 12 у доков на Норт-Ривер. Светило солнце. В порту толпились моряки, докеры, рыбаки, пассажиры. Чайки с криками кружили над пристанью. Всюду, куда ни кинь взгляд, Каролина видела яхты и пароходы. Жизнь продолжается, думала она. Ей хотелось завопить: «Вы разве не знаете, что умер мой муж?!».
Джек привез мать с сестрой домой, в особняк на Тридцать четвертой улице. Дом уже был убран в траур. Черные флаги и ленты лишний раз подтверждали, что Уильяма больше нет в живых. Поднимаясь по ступенькам крыльца, Каролина чувствовала, как переносится в прошлое, в ту пору, когда она потеряла мать. И Эмили. Не думала она, что так скоро снова окажется во мраке горя. Она уже ощущала на себе гнет двухлетнего траура.