– Бойся своих желаний, Уолдорф. – Внешне Каролина оставалась спокойной, двигалась грациозно, с величавой медлительностью, но внутри у нее все кипело. Она покинула бильярдную и поехала домой, обдумывая план мести.
По возвращении она сообщила Томасу, что намерена переехать из своего дома и сделать из него конюшню.
– Будет знать, – сказала она. – Пусть постояльцы «Уолдорфа» дышат навозом.
– При всем уважении, миссис Астор, мне трудно представить, чтобы конюшня носила ваше имя.
Каролина улыбнулась.
– Вы заходили в отель? – нерешительно поинтересовался Томас.
– Разумеется, нет. – Она наградила его сердитым взглядом, словно спрашивая: «Как вам вообще такое в голову могло прийти?!». Потом, подумав с минуту, уточнила: – А вы? Заходили?
– Один раз, – пожал плечами дворецкий. – Вполне приличный отель, но, думаю, вы могли бы его затмить.
– Каким образом?
– Ну, если мистер Уолдорф Астор желает видеть рядом со своим отелем нечто более похвальное, ублажите его.
– И что вы предлагаете?
– Тоже постройте отель. Более грандиозный. Более шикарный. – Он улыбнулся, покручивая усы.
– Томас! – У Каролины округлились глаза. – Вы не перестаете меня удивлять.
На другой день Каролина заручилась поддержкой сына, и вдвоем они наняли Ричарда Морриса Ханта, поручив ему построить на углу Шестьдесят пятой улицы и Пятой авеню новый дом – для Каролины и Джека с его семьей.
А весной они собирались снести ее старый особняк и начать возведение нового отеля на Тридцать четвертой улице, прямо рядом с отелем «Уолдорф». Только планировалось, что гостиница Каролины будет представлять собой более высокое здание; в нем будет семнадцать этажей, а не тринадцать, как у отеля «Уолдорф». Предполагалось, что бальная зала в ней будет более просторной, более роскошной – на 1600 человек. А на крыше будет разбит сад. Ричард Хант сказал, что строительство займет два года. Каролину сроки не пугали. Главное, чтобы ее отель во всех отношениях затмил, превзошел гостиницу Уолдорфа. А называться ее отель будет «Астория».
Глава 58
– Вот, возьми, – сказала Альва Консуэло за день до свадьбы, вложив в руки дочери нитку жемчуга.
– Еще и это? Нет, мама, не могу. Это же первый папин подарок, первое украшение, что он тебе подарил.
Альва уже отдала Консуэло все остальные драгоценности, купленные ей Вилли. Оставалась только эта нитка жемчуга, некогда принадлежавшая Екатерине Великой.
– Я не могу это принять, – отказалась Консуэло, возвращая украшение Альве.
– Разумеется, можешь. После свадьбы этот жемчуг тебе непременно понадобится. Не забывай, ты станешь герцогиней.
– Герцогиней, – с трудом выдавила из себя Консуэло, будто это слово весило пятьдесят фунтов.
– И в чем же дело?
– Прости, мама. Просто я… я уже ни в чем не уверена.
– Абсолютно нормальное состояние, – отмахнулась Альва, укладывая жемчуг.
– Но я все время думаю об Уинти… Я причинила ему боль.
Альва застыла на месте.
– И… я по-прежнему люблю его, мама. Люблю.
Жемчуг выпал из рук Альвы.
– Я знаю, что у нас не могло бы быть детей, – продолжала Консуэло, – но ведь есть столько сиротских приютов. На свете столько бездомных детей…
– Усыновление?
– Я понимаю, это не то же самое, но…
– В твоих детях должна течь кровь Вандербильтов. Это не обсуждается.
Консуэло помолчала, собираясь с мужеством. Потом:
– Но ты же развелась с папой. Потому что перестала его любить.
Альва вертела в руках изумрудные серьги. Ее глодала совесть. Неотступно преследовала мысль, что она – лицемерка. До этой минуты ей удавалось находить себе оправдание: Консуэло не понимает. Она молода, ей всего восемнадцать. Она не знает, что такое настоящая любовь…
– Я не люблю Санни, – промолвила Консуэло. – И я знаю, что он не любит меня.
Альва положила серьги и замерла. Наконец-то ей пришлось посмотреть правде в лицо. Факты копились, наслаивались один на другой, но она пыталась игнорировать очевидное. Притворялась, что не замечает печали в глазах дочери. Не слышит критики, исходившей от Вилли, от его семьи, от его сестер – даже от Оливера. Все в один голос умоляли ее отменить свадьбу. И теперь Альва была вынуждена признать, что этого брака не желает никто – никто, кроме нее самой. Она устроила замужество дочери вопреки воле родных и близких. Да, жених хотел денег, но любая невеста из состоятельной семьи могла бы стать герцогиней. Это был не брачный союз, а деловое соглашение.
После всего, что она выстрадала… Альва убеждала и себя, и других, что она терпела бесчестье развода ради женщин. Ради всех женщин. А к собственной дочери повернулась спиной. Как она могла допустить, чтобы все зашло так далеко? Она отстаивала права женщин – безымянных, безликих женщин, – а родную дочь продала.
– Послушай меня. – Альва взяла Консуэло за руки. – Я люблю тебя больше всего на свете. И желаю тебе счастья.
Консуэло заморгала, и по щекам ее заструились слезы.
– Если он тебе неприятен, – сказала Альва, – если ты уверена, что брак с ним будет тебе невыносим, мы отменим свадьбу. Но…
У Консуэло вытянулось лицо.
– Но если мы расторгнем помолвку, выйти замуж за Уинтропа тебе все равно будет нельзя. Иначе ты совершишь самую большую ошибку в своей жизни, и я этого допустить не могу. Более того, – продолжала Альва, – ты должна знать, что тебе придется нелегко. Пойдут сплетни. Над тобой будут насмехаться. Твое имя будут полоскать в прессе. Что существенно сократит твои шансы сделать хорошую партию в будущем. Ты готова к этому?
Плечи Консуэло затряслись. Она расплакалась, пряча лицо в ладонях.
– Мама, я в растерянности. Мне так страшно. Я не знаю, как быть.
Альва обняла дочь, давая ей выплакаться, чувствуя, как у нее намокает плечо. А в голове свербела одна мысль: Господи всемогущий, прости меня за то, как я поступила с этой несчастной девочкой!
– Не сказать, что мне Санни не нравится, – произнесла Консуэло, силясь овладеть собой. – Мне он нравится, но я его не люблю.
– Порой одной любви недостаточно. Я безумно любила твоего отца, – отвечала Альва, вспоминая свое знакомство с Вилли, когда она впервые увидела его. – Оказалось, что нам одной любви было мало. По крайней мере, с Санни у тебя есть шанс быть счастливой. И дети… ты будешь замечательной матерью. Ты получишь титул. Тебе не придется опасаться за свое будущее и будущее твоих детей. Потому я так упорно и настаивала на этом браке.
Шмыгая носом, Консуэло отерла глаза.
– Мы с Санни неплохо ладим, – сказала она, словно уговаривая себя.
– Прекрасное начало, – подбодрила дочь Альва. – Любовь придет потом.
По щекам Консуэло снова потекли слезы.
– Мама, вот ты бы как поступила на моем месте?
Альва молчала. Вопрос непростой, сразу не ответишь. Альва по характеру была совсем не такая, как ее дочь. Она вспомнила, через что ей пришлось пройти после развода с Вилли. Пресса склоняла ее имя на все лады. Бывало, журналисты стояли лагерем перед ее домом, ждали, когда она выйдет, чтобы наброситься на нее с вопросами. А бывало, Альва сутками не вставала с постели, ей кусок в горло не лез, она только и могла что плакать. Если ее дочь бросит жениха – герцога, ни много ни мало – перед алтарем, имя Консуэло вымарают в грязи. А Консуэло не столь крепкий орешек, как Альва. Она боялась, что дочь не переживет критику и такое пристальное внимание к своей особе.
Глубоко вздохнув, Альва заключила лицо Консуэло в свои ладони и ответила:
– Честно тебе скажу: будь я на твоем месте – даже если бы меня мучили сомнения и страх, – я вышла бы замуж за герцога Мальборо.
И дочь вняла ее совету. На следующий день Консуэло Вандербильт сочеталась браком с Его светлостью Чарльзом Ричардом Джоном Спенсер-Черчиллем, девятым герцогом Мальборо.
Глава 59
Нью-Йоркский особняк Каролины Астор был снесен и на его месте возводился отель «Астория». Строительство нового дома было еще далеко от завершения, и потому она пока жила в Ньюпорте. Каролина была рада уехать из Нью-Йорка. После двух лет траура морской воздух и неспешный темп жизни курорта помогли ей постепенно окунуться в атмосферу светского общества.
Однажды она приняла приглашение на прием в саду особняка Маквикаров. Хозяйка дома, Мод Маквикар, очень обрадовалась, что миссис Астор почтила своим присутствием ее мероприятие. Вдвоем они сидели в плетеных креслах под большим зонтиком и, лениво переговариваясь, наблюдали за шумной игрой в крокет. Вдруг к ним подкатился крокетный мяч. Мод остановила его ногой и, только встала, чтобы вернуть мяч игрокам, к Каролине подскочил симпатичный молодой человек.
Сняв соломенную шляпу, он галантно поклонился и произнес:
– О, Лина, где же вы пропадали всю мою жизнь?
Каролина в изумлении вытаращила глаза. Ее сто лет никто не называл Линой.
Потом мужчина подмигнул и поцеловал ей руку. Каролине было приятно его прикосновение, и она незаметно поежилась. Не дожидаясь приглашения, мужчина уселся в кресло миссис Маквикар. Звали его Гарри Лер. Двадцати восьми лет, он был невероятно хорош собой, обаятелен и остроумен. Не принимал всерьез ни себя самого, ни общество. Еще до кончины Уорда Макаллистера все знали, что тот попал к ней в немилость, и находилось немало джентльменов, пытавшихся занять его место. На Каролину они не производили впечатления. Но в Гарри Лере она усмотрела нечто особенное. Прежде всего, от остальных он выгодно отличался тем, что не робел и не заискивал перед гранд-дамой. До конца вечера он оставался рядом с ней, осыпая ее знаками внимания. После двух лет траура по Уильяму и Эмили общество Гарри было столь же живительно, как свежий ньюпортский морской воздух.