— В Нью-Йорке у людей короткая память, — сказала она напоследок.
Чего еще ждать от женщины, назвавшей распад Советского Союза «маленьким русским инцидентом».
Бетти тоже пыталась утешить меня. Безнадежный романтик где-то в глубине своей циничной души, она передала мне слова Гила.
— Этот Брэд Томпсон не задержался и у Моники. Если это успокоит тебя, он отвалил оттуда не с мисс Фишер, а с другой женщиной.
Третьим был Итан. Его звонка я ждала с особым нетерпением, потому что из всех моих друзей только он был свидетелем случившегося.
— Джо, какая муха тебя вчера укусила?
— Я выставила себя на посмешище, знаю.
— Хуже! Ты возложила на нее венец мученицы.
Потом я долго сидела, спрятав лицо в ладони. Говорят, нет ничего ужаснее сознания сделанной глупости. Не важно, был мой поступок обоснованным или нет, — главное, он был низким, вульгарным. Вчерашний вечер обошелся мне слишком дорого. Во всех отношениях.
Два дня спустя я получила от Ники Трубецкого письмо со словами теплой благодарности и большую иллюстрированную книгу по истории Российской империи с его личным предисловием. В тот же вечер мне на квартиру была доставлена огромная корзина цветов. Судя по небесной голубизне прикрывавшей их прозрачной бумаги, цветы были от Селесты. Она называла себя «дизайнером букетов» и работала только на заказ с ограниченной клиентурой. Я открыла Селесту чисто случайно, много лет назад. Когда я начала рассылать в виде благодарности ее оригинальные букеты, другие взяли с меня пример, и эта флористка вошла в моду — увы, ненадолго, поскольку любила сплетничать о своих клиентах. Многие из-за этого отвернулись от нее, а те, кто продолжал пользоваться ее услугами, были вынуждены мириться и с ее длинным языком. Надо сказать, оно того стоило — Селеста была очень талантлива.
Под бумагой обнаружилось изобилие белых цветов. Букет, оформленный в виде шара, красовался в белом с голубым узором кашпо. Такой подарок вполне мог стоить вдвое больше моей теперешней квартплаты. Я была уверена, что найду среди цветов еще одну записку от Ники (в конце концов, ведь и я как следует раскошелилась на вечер в его честь), но обнаружила только визитную карточку. То, что было на ней вытиснено, кто-то тщательно зачеркнул. На обратной стороне была надпись: «Джо, с благодарностью за прекрасный вечер» — и подпись: «Моника де Пасси».
Глава 25
Рождество и Новый год я встретила в полном одиночестве и унынии. В один прекрасный день, собираясь позвонить, я поднесла к уху телефонную трубку и вместо гудков услышала: «Привет, злостный неплательщик!» Кредиторы сжимали кольцо.
Ничего не оставалось, как принять неприемлемое — потерю имущества, которое было мне дороже всех богатств мира. Приходилось расстаться с ожерельем Марии Антуанетты. Сама мысль об этом прожигала мне душу. Это было все равно что продать горячо любимую кошку или собаку. Ожерелье было не только последней связующей ниточкой между прошлым и настоящим, но и символом счастливых дней. Было время, когда его продажа не могла привидеться мне даже в кошмарном сне, расстаться с ним означало потерять надежду на возвращение в мир, некогда так хорошо знакомый и близкий. Будь у меня выбор, я охотнее передала бы ожерелье Муниципальному музею, чтобы вместе с другим антиквариатом оно красовалось в Галерее Слейтер. Увы, я отчаянно нуждалась в деньгах и не могла изображать из себя леди Щедрость.
Промаявшись несколько дней, я позвонила Ники с просьбой прислать курьера за ожерельем. Часом позже, у двери своей квартирки, я простилась с ожерельем так, как простилась бы с лучшим другом: прижала футляр к сердцу и сквозь слезы прошептала «Прощай!».
Моя последняя драгоценность появилась на обложке апрельского каталога «Чапелза» за 1999 год. Жемчужина предстоящего аукциона очень выигрышно смотрелась на фоне белого бархата. Подпись гласила, что это собственность миссис Люциус Слейтер. Была там и моя фотография былых времен, сделанная на открытии оперного сезона, во всем блеске наряда и с ожерельем на шее. Поскольку все и каждый знали, кто владелец драгоценности, скрывать этот факт не было смысла. Было там и краткое эссе Ники Трубецкого насчет истории ожерелья, тоже с фотографией — на сей раз самой Марии Антуанетты. «Чапелз» оценивал его в двести пятьдесят тысяч долларов.
Друзья отказывались верить, что я и в самом деле намерена расстаться с обожаемым имуществом. По словам Итана, Моника алчно потирала руки и повсюду трубила, что не постоит за ценой.
— Роджер считает, что на этой почве у нее слегка поехала крыша. Она сказала ему, что даст и миллион!
Впоследствии я слышала ту же цифру от Джун, Бетти и Триш. Получалось, что Моника и в самом деле готова была на любые затраты, лишь бы заполучить ожерелье. Это навело меня на идею, которая постепенно оформилась в план.
Прежде всего нужно было прозондировать почву, и я отправилась навестить Джерри Медину, владельца «Нолан Пирс», одного из самых элегантных и дорогих ювелирных магазинов Нью-Йорка. Теперь я не могла и мечтать о покупках в торговом заведении такого ранга, но прежде это было мне по карману, так что мы с Мединой были не совсем чужие друг другу.
Войдя, я увидела его за прилавком — лысого, массивного, весьма учтивого. Он помогал стриженой молодой женщине в черном примерить браслет ар нуво, выполненный в виде кобры так мастерски, что казалось, будто эмалевая змейка кольцами стекает к тонкому запястью покупательницы.
— Лалик изготовил его для Сары Бернар, — сказал Медина.
— Для кого, для кого?
— Для Сары Бернар, знаменитой актрисы. Вы о ней не слыхали? Жаль! Это была личность! Спала в гробу.
— Ночью или днем? — Молодая женщина даже не улыбнулась. — Вот что, Джерри, я не уверена, что этот браслет подойдет. Эффектно, да, но она настаивает на бриллиантах.
Медина адресовал мне приветственный жест, но не удосужился подойти, и вопреки суровому опыту последнего времени я почувствовала себя оскорбленной: прежде ради меня он бросил бы все.
Я прошлась по магазину, разглядывая выставленные на продажу драгоценности. Тут и там можно было видеть отменный образчик ювелирного искусства, но ни один не выдерживал сравнения с ожерельем Марии Антуанетты. Переполненная внезапной тоской при мысли о расставании с ним, я присела на бежевую замшу дивана, закурила и постаралась переключиться на происходящее у прилавка. Женщина в черном оказалась ассистенткой какой-то рок-звезды и выбирала, что взять напрокат для выступления по MTV. Это продолжалось довольно долго. Когда она наконец ушла, Медина приблизился ко мне с каталогом «Чапелза» в руках.
— Миссис Слейтер, вам следовало в первую очередь обратиться ко мне, — сказал он с укором. — Вам должны быть знакомы грабительские цифры их комиссионных, да и деньги — когда еще вы их получите! Поверьте, я бы устроил все к нашему обоюдному удовлетворению.
— Как раз поэтому я и здесь, Джерри. Чтобы побеседовать с вами о моем ожерелье.
— Правда? — оживился Медина и поспешил занять место рядом со мной. — Чем могу служить, Джо, голубушка?
Эта неожиданная фамильярность заставила меня против воли поежиться. «Джо, голубушка» — это отдавало пренебрежением даже в устах весельчака Медины, хотя он намеренно культивировал в себе непочтительность, эдакую добродушную развязность рубахи-парня, таким образом маскируя деловую хватку и страсть к наживе. Меня он в прошлом неизменно величал «миссис Слейтер».
— Одна женщина мечтает добраться до ожерелья.
— На ум приходит сразу несколько имен. — Медина полистал каталог в поисках нужной страницы и несколько минут пожирал глазами вторую, еще более эффектную фотографию ожерелья на черном бархате. — Еще бы не мечтать! Оно великолепно. Значит, там его оценили в двести пятьдесят тысяч? Толковые ребята. Всегда занижают цену, чтобы подогреть интерес. Вы можете рассчитывать на четыре сотни, даже на четыре с половиной… нет, на все пять!
— Похоже, та женщина готова дать миллион.
— Миллион? — Медина оглушительно расхохотался. — Да она свихнулась! Я мог бы вытянуть за него полмиллиона, ну пятьсот пятьдесят. Но миллион? Никогда!
— Ожерелье принадлежало Марии Антуанетте, — напомнила я.
— Да хоть самой Деве Марии! Миллион бабок оно не стоит.
— Для нее стоит, вы уж мне поверьте.
— Допустим. Какой идиот будет набивать цену?
— А если… я?
— Вы? — Медина тотчас насторожился.
— Для того я и здесь, чтобы все подробно разузнать. Строго между нами, законно ли, чтобы владелец набивал цену?
— Нет.
— А собственно, почему? В худшем случае я выкуплю свое имущество и заплачу «Чапелзу» комиссионные.
— Все равно это мошенничество, миссис Слейтер.
По крайней мере мы снова вернулись к «миссис Слейтер». Я поразмыслила.
— Ну хорошо, а если за меня цену взвинтит кто-то другой?
— Закон категорически это запрещает. Ни владелец, ни его родственники, ни его агент не имеют право взвинчивать цену.
— А если никто не узнает, что этот человек имеет какое-то отношение к владельцу?
— Что я могу сказать? Не пойман — не вор.
Наступило долгое молчание. Медина не сводил с меня испытующего взгляда. Нетрудно было предположить ход его мыслей.
— Я дам вам один хороший совет, — произнес он наконец медленно и веско. — Если на уме у вас то, о чем я думаю, лучше хорошенько удостоверьтесь, что на ваше доверенное лицо в самом деле можно положиться. Главное, чтобы этот человек не болтал ни сейчас, ни потом — никогда.
Я покинула магазин в глубокой задумчивости.
Итан не болтает, но стеснен в средствах. Бетти и Джун не занимать средств, но болтовня стала их второй натурой. Дик Бромир? Он достаточно богат и всегда готов прийти на помощь другу. Разве он не помогал мне в былые дни? Помог бы и теперь, если бы сам не был под подозрением. Вдруг он решит поделиться с Триш, а Триш не умеет долго держать язык за зубами. Гил Уотермен? Неплохой вариант. Однако после истории с Моникой он вряд ли решится что-то утаить от Бетти.