— Мы даже не обсуждали этот вопрос. Ни разу в его присутствии.
— Будет лучше, если вы все узнаете, доктор, — сказал Джек. — Вскоре после рождения Денни я стал алкоголиком. Еще во время учебы в колледже меня тянуло к выпивке. Эта тяга уменьшилась, когда мы встретились с Венди и поженились. Но потом она превратилась в настоящую болезнь в связи с тем, что литература, которую я считал своим настоящим делом, мне не давалась. Когда Денни было три с половиной года, он пролил пиво на стопку моих рукописей, над которыми я работал… Ну и… а, черт! — у него прервался голос, но глаза смотрели решительно. — Теперь, когда приходится говорить об этом вслух, сам себе поневоле кажешься скотиной. Короче, переворачивая его к себе на колени, чтобы отшлепать, я сломал ему руку. Спустя три месяца я бросил пить и с тех пор не притрагиваюсь к спиртному.
— Понимаю, — произнес Эдмондс без всякого выражения. — Я, конечно, заметил, что рука у него была сломана, но она отлично срослась. — Он немного отодвинулся от стола и положил ногу на ногу. — Ясно, что с тех пор его ни разу не наказывали. Не считая укусов ос, у него только пустяковые царапины и синяки, которые обычны для мальчиков его возраста.
— Конечно, мы ни разу не поднимали на него руку. Ведь Джек не хотел…
— Нет, Венди, иногда у меня возникает желание отшлепать его. Я легко теряю над собой контроль. — Он снова глянул на врача. — А знаете что, доктор? Слово «развод» было впервые упомянуто нами здесь, так же, как мой алкоголизм и избиение ребенка, — три запретные темы затронуты впервые за какие-то пять минут.
— Возможно, они-то и лежат в основе проблемы, — сказал Эдмондс. — Я не психиатр. Если вы хотите показать Денни психиатру, могу порекомендовать хорошего врача из Медицинского центра в Боулдере. Денни — умный, впечатлительный мальчик, но я не считаю, что его так сильно расстроили ваши брачные проблемы. Маленькие дети легко приспосабливаются — ведь они не ведают стыда или необходимости прятать свои чувства.
Джек внимательно разглядывал свои руки. Венди взяла его за руку и пожала ее.
— Но Денни почувствовал, что между вами что-то неладно. С его точки зрения, главным была не его сломанная рука, а ваши надломленные отношения. О разводе он упомянул, а о сломанной руке — ни полслова. Когда сестра спросила о гипсе, побывавшем на его руке, он отмахнулся. «Это было давным-давно», — вот что, помнится, он сказал.
— Ну и ребенок, — пробормотал Джек, стискивая челюсти так, что желваки резко обозначились на скулах. — Мы не достойны его.
— Тем не менее, он ваш ребенок, — сказал Эдмондс сухо. — Как бы там ни было, он по временам погружается в мир фантазии. В этом нет ничего необычного, так делают многие дети. И прекрасно. Если жизнь не обломает ему антенны, из него получится дельный человек.
Венди кивнула — конечно, дельный человек, но рассуждения доктора показались ей легковесной болтовней. Эдмондс не жил с ними рядом, а то знал бы, как быстро Денни находит потерянные пуговицы, подсказывает ей, куда запропастилась программа телевидения, которая лежит под кроватью; знал о том, как Денни однажды, собираясь в садик, сказал, что надо бы надеть галошки, хотя солнце утром светило вовсю… а вечером они возвращались домой под проливным дождем, прикрывшись зонтиком. Эдмондс Не может знать, как Денни предугадывает их желания — если ей взбредет в голову выпить в неурочное время чашку чая, часто бывает, что на кухне уже стоит чашка с пакетиком чая, накрытая колпаком. Или ей вдруг вспомнится, что пора отнести книги в библиотеку, она идет в прихожую, а там на столике лежит аккуратно сложенная стопка книг с ее абонементной карточкой наверху. Или Джеку придет фантазия надраить «жука» полировочной пастой, он идет к машине, а там уже на бровке тротуара стоит Денни, готовый понаблюдать за его работой. Но вслух она сказала:
— Тогда почему его теперь мучают кошмары? Зачем Тони велел ему запереть дверь в ванную?
— Я считаю, что Тони перестал быть полезным, — сказал Эдмондс. — Он родился — Тони, а не Денни — тогда, когда вы с мужем делали усилия сохранить свой брак. Муж сильно выпивал. Тут еще сломанная рука. Словом, зловещее равновесие: или — или.
Зловещее равновесие — эта фраза передавала точный смысл событий. Напряженное молчание за семейными трапезами, прерываемое банальными замечаниями типа «Передай масло, пожалуйста», «Денни, доедай свою морковку» или «Извини». Бессонные ночи, когда муж исчезал из дома, а она лежала на диване, уставясь сухими глазами в потолок. А по утрам, когда они ссорились, как кошка с собакой, Денни метался между ними, как дрожащий, испуганный мышонок. Все это было правдой
Бог ты мой, неужели никогда не перестанут ныть старые раны?
ужасной, отвратительной правдой!
Эдмондс продолжал развивать свою мысль:
— Но сейчас ситуация коренным образом изменилась. Мистер Торранс больше не выпивает. Вы живете в таком месте, где условия вынуждают вас сплотиться в более крепкую семью — более крепкую, чем у меня, потому что мои дети и жена видят меня дома не более нескольких часов в сутки. На мой взгляд, сейчас есть все условия для его выздоровления. И я полагаю, его способность отличать Тони от реальности свидетельствует о здравом уме. Он говорит, что вы перестали думать о разводе. Так ли это?
— Да, — ответила Венди. Джек крепко, до боли, сжал ее руку в своей.
Эдмондс кивнул:
— Вот почему ему больше не нужен Тони. Теперь он приносит не приятные сновидения, а кошмары, настолько страшные, что Денни запоминает их только отдельными кусками. Денни создал себе Тони в трудные, отчаянно трудные для него времена, и Тони не так легко отвяжется от него. Но он уже уходит. Ваш сын похож на наркомана, постепенно освобождающегося от дурной привычки.
Он поднялся на ноги. Торрансы встали тоже.
— Как я уже сказал, я не специалист в области психиатрии. Если кошмары не оставят его, настоятельно советую показать мальчика врачу, о котором я говорил вам.
— Хорошо.
— А теперь давайте пройдем к нему.
— Я хочу поблагодарить вас, — сказал Джек страдальчески. — Я уже давно не чувствовал себя так хорошо, как сейчас, после беседы с вами.
— И я тоже, — сказала Венди.
В дверях доктор Эдмондс спросил:
— Миссис Торранс, у вас была сестра по имени Эйлин?
Венди с удивлением взглянула на него:
— Да, ее задавил автомобиль возле нашего дома в штате Нью-Гемпшир, когда ей было шесть лет, а мне десять. Она бросилась на проезжую часть за мячиком, и грузовой фургон сбил ее.
— Денни знает об этом?
— Не думаю. Я никогда не рассказывала ему об этом.
— А он сказал, что вы думали о ней здесь, в приемной.
— Правильно, — произнесла Венди медленно.
— А слово «тремс» — значит ли оно что-нибудь для вас?
Венди пожала плечами, но Джек сказал:
— Да, он говорил это слово вчера, перед сном. «Тремс» — это что-то вроде барабанного боя.
— А слово «свечение» вызывает у вас какие-нибудь ассоциации?
Оба покачали головой.
— Неважно, — сказал Эдмондс. Он открыл дверь в приемную. — Есть ли тут кто-нибудь по имени Денни Торранс, которому хочется поехать домой?
— Привет, папа и мама, — Денни вскочил с маленького диванчика у стола, где лежали книги и журналы, подбежал к Джеку, который подхватил его на руки.
Эдмондс уставился ему в глаза.
— Эй, Денни, если ты не любишь папу и маму, можешь остаться у доброго старого Билла.
— Нет, сэр, — Денни крепко обнял за шею одной рукой отца, а другой мать с таким счастливым видом, что других слон не понадобилось.
16. У дверей в номер 217
Денни запомнил слова горничной, которую уволили из отеля «Оверлук» за то, что
она сказала, что видела нечто ужасное в одной из комнат отеля… там, где это страшное случилось. Это было в комнате 217. Обещай мне, Денни, что ты не заглянешь в эту комнату. Держись от нее подальше.
Это была обыкновенная дверь, ничем не отличающаяся от других, на третьем этаже отеля. Она находилась за поворотом коридора, ведущего из главного холла. Цифры на двери были те же, что составляли номер боулдеровской квартиры, — двойка, единица, семерка. Под номером был круглый стеклянный кружок — глазок. Денни заглядывал в такие. Когда смотришь изнутри, открывается широкий, выпуклый обзор коридора, а снаружи, как ни старайся, ничего не увидишь в комнате.
Почему ты оказался здесь?
После прогулки вокруг отеля Денни с матерью вернулись домой, и мама приготовила ему на завтрак шотландский суп с бобами и бутерброды с сыром и болонской колбасой. Они сидели на кухне и болтали, радио доносило до них тихую музыку. Кухня была его любимым местом, и он догадывался, что и мамы с папой — тоже. После двух-трех обедов в столовой они по общему согласию стали есть на кухне, на разделочном столе Дика Хэллоранна. Столовая подавляла их, даже если были зажжены все люстры и в конторе Ульмана включали кассетный магнитофон. Они сидели за одним из множества столов, покрытых прозрачной полиэтиленовой пленкой. Мама говорила, что обедать здесь — все равно что в романе Горация Уолпола.[6] Денни не имел понятия, кто такой Уолпол, но сразу заметил, что еда стала вкуснее, как только они перебрались на кухню. На ней лежал отпечаток личности Дика Хэллоранна, и от этого у Денни становилось теплее на душе.
Мама съела полсандвича и не дотронулась до супа. Она сказала, что папа, должно быть, пошел гулять, потому что на автостоянке стоят и «жук», и грузовичок. Она устала и хочет прилечь на часик, если Денни не будет скучать, найдет себе дело и вообще не станет проказничать. Денни ответил, прожевывая кусок бутерброда с сыром и болонской колбаской, что скучать не будет, пусть она не беспокоится.
— Почему бы тебе не отправиться на игровую площадку? — спросила мать. — Тебе ведь нравится играть там с машинами в песочнице?
Он проглотил бутерброд, который с трудом пролез в пересохшее вдруг горло.