От прерванного дня рождения остался праздничный стол. Мы выпили водки. Я много рассказывал. Она ластилась, говорила, что журналисты умнее художников. Спали в разных комнатах. Но с утра она пришла ко мне.
Иногда Анфиса уходила на работу. Она не была проституткой, она была переводчицей.
Она говорила, что хочет от меня ребенка. Но не сейчас, а через три года, когда мы уже расстанемся.
Это был дом ткачей — хрущевка. Наступила весна.
Я сидел на скамейке перед подъездом, курил и следил за беременной белой кошкой — она охотилась в траве. Сигарета кончилась, я затушил бычок о ствол березки. Из окна первого этажа высунулась старушка:
— Не смей портить дерево! Это дом ткачей! Щенок! Я ткачиха! Мой муж был ткачом!
Я не заметил, что сзади подошла Анфиса. Но увидел, что старушка испуганно закрывает окно, и тут же двойное стекло одной из створок лопается. Это Анфиса метнула бутылку с пивом.
— Что ты хочешь? — шептала в постели Анфиса, — как тебя поласкать? Скажи, не стесняйся.
Наш сосед собирал на помойке вещи и складывал их около своей двери. Птичья клетка, карбюратор, газеты, мотки проволоки, каркас от велосипеда «Кама», книги и еще много чего. Анфиса однажды задела ногой дюралевый остов детской коляски, когда уходила на работу. Порвала колготки. Вечером она подожгла соседский хлам.
Анфиса успокаивается только в двух случаях: когда смотрит на небо сквозь крону дерева и когда спит со мной. В такие моменты я тоже спокоен.
Нас не выселяют. Анфиса говорила с хозяином квартиры, тот согласился подождать с оплатой. Я устроился на хорошую работу — пишу статьи для спортивного интернет-сайта. Теперь я могу сам платить за жилье.
Анфиса спит до трех дня. У нее часто болит голова. Старушка с первого этажа, наш сосед и еще несколько жителей, кому Анфиса успела насолить, часто вызывают милицию, если Анфиса буйствует.
Когда у нее месячные, я уезжаю жить к родителям в Подмосковье.
Я очень привык к Анфисе. Если я задерживаюсь с оплатой квартиры, она не спит со мной.
— Понимаешь, между нами нет страсти. Мне теперь даже не хочется ласкать тебя ртом.
Вчера она кинула в меня вилку.
Меня приняли в штат одного популярного журнала. Анфиса разрешила устроить у нас дома вечеринку. Но видно было — недовольна. Но может потому, что гонораров давно не было, а зарплата в журнале только через месяц? Нет, вряд ли.
На вечеринку пришел главный редактор. Кроме него две сотрудницы, еще какие-то люди и молодой стеснительный звукорежиссер из академии телевидения. Анфиса даже не переоделась. Сидела на кухне в своих старых джинсах и зеленом свитере с «плечиками». Гости говорили о журналистике. Звукорежиссеру было скучно, он вышел покурить на кухню и долго не возвращался.
Услышав свист кипящего чайника, я понял, что мне пора уходить.
Еще месяц я приезжал к Анфисе — потихоньку забирал вещи.
КОТ И ЭЛЛИС
Эллис… красивое имя. Эллис — милейшая вислоухая псинка из Детского Мира, с силиконовым брюшком, живым на ощупь. И еще серый пушистый кот. Не облезлый бездомный котяра — боец и выпивоха, не расплывшийся кастрат, а годовалый котик, для пушистости вскормленный яичным белком.
В день рождения хозяйки кот встречал в прихожей гостей. Хозяйка, старшеклассница, ждала возлюбленного из параллельного класса. Он пришел последним. Подарил букет и игрушку — Эллис. Кот посмотрел в ее глаза и сразу влюбился. Весь вечер он сидел около косметического столика и любовался ею. Хотел запрыгнуть, но хозяйка с ухажером были рядом — целовались.
На следующий день, когда родители хозяйки ушли на работу, а сама она в школу, кот пробрался в комнату к Эллис. Он вскочил к ней, сбросил на пол, обнял… но тут же отпрыгнул. Эллис электронным голосом заявила:
— Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя!
Кот походил вокруг нее, голос ему не понравился. Эллис замолчала. Кот подождал, и, не справившись с вожделением, приник к Эллис. Она опять заговорила:
— Я люблю тебя! Я люблю тебя!
Коту было неприятно, что Эллис разговаривает. Он сбегал на кухню, полакал молока, поймал муху, поспал. Эллис не забывалась. Он пришел к ней, лег рядом, придвинулся ближе, еще ближе, — и схватил лапами.
— Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя! — заверещала Эллис.
Кот выпустил когти, зашипел и стал бить игрушку.
Изорванная, она, наконец, замолчала. Везде были клочья. Кот не удержался и пометил преступное место.
Хозяйка увидела останки Эллис, мокнущие в лужице, и не стала спорить с родителями, когда те решили кастрировать кота.
Через неделю его повезли к ветеринарам. Там были собаки, кошки, и даже сова с перебитым крылом. Кот видел, как еще какого-то кота занесли в кабинет здоровым, а вынесли явно больным. Кот почувствовал угрозу. Хозяйка гладила его, но это не помогало.
И тогда кот решился. Он метнулся в коридор, вниз по лестнице, и выскользнул на улицу.
Два года он скитался, пока не осел у подъезда в кирпичном доме на Люблинской улице. Его подкармливала старуха с первого этажа, звала барсиком. Дети не трогали, потому что сын старухи был участковым. Летом у кота была картонка для отдыха, эмалированная миска с вареной рыбой и кошки.
Однажды, на вещевом рынке в Капотне кот встретил Эллис. На прилавке были и другие похожие на нее игрушки. И когда Эллис щупали покупатели, она говорила:
— Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя!
КОТ НА ВЕТРУ
Пожилой негр курит, высунувшись из дверей стриптиз-бара «Шпилька» рядом с парком «Коломенское». Видно, как он жмурится, подставляя свою коричневую лысую голову весеннему солнцу.
— Уганда! Сжалься! Дай на баб поглядеть!
Это орет Вовик. Он любит подшучивать над иностранцами. Этой зимой ездили к нему домой на Перерву, там у складов китайское общежитие. Спускаемся с платформы, и Вовик, увидев кого-то впереди, кричит: «Кимченыр! Кимирсен! Нопасаран!» — И несется по обледенелой тропинке к трассе. В тот раз спас его китаец. Кажется, я даже услышал боевой шаолиньский выкрик, и тут же крепкая рука схватила, вылетевшего перед машиной, Вовика.
В Коломенском никого — будни. Выпить совсем нету, мне скучно, и я поднываю. Вовик бодрится, тащит меня через овраг с родниками, и наверх по лестнице.
Там при церкви старое кладбище. Бродим среди замшелых надгробных плит с древними надписями.
Давай возлежим, — предлагает Вовик.
Ложимся на соседние плиты, похожие на гробы.
На улице уже весна и тепло, только ветрено. На камне холодно, не спасает даже густой буро-зеленый мох.
Тем не менее, лежим, молчим.
— Хорошо лежим. Как мертвые, — говорит Вовик.
Соглашаюсь.
Обходим церковь. У забора на склоне кладбище еще заброшенней, сюда снесло прошлогоднюю листву, и кое-где остался снег.
Хочется рассказать Вовику что-нибудь такое, что ни за что не придумаешь даже спьяну… но мне тоскливо.
Идем дальше вдоль высокого берега Москвы-реки. На повороте замечаем синий треугольник, похожий на палатку. И вдруг треугольник срывается вниз, потом набирает высоту, и видно, что под крылом кто-то болтает ногами.
Мы подбегаем к месту взлета и ждем, пока воздухоплаватель опишет несколько кругов над берегом, приземлится и вскарабкается к нам.
Он усат, в теплом комбинезоне.
— Главное, поймать ветер, — объясняет он.
— А в реку унести может? — интересуется Вовик.
— Может, — подумав, отвечает воздухоплаватель. — Главное, поймать правильный ветер.
Воздухоплаватель готовится к новому полету. Я сажусь на корточки у него за спиной.
Вовик отходит и приносит ржавый штырь с диском на конце.
— Держи, — протягивает мне штырь, — подними над головой и сделай умный вид.
— Зачем это?
— Держи, узнаешь!
Я слушаюсь.
Воздухоплаватель, дождавшись сильного порыва ветра, взлетает. А я, как дурак, стою со штырем над головой, будто измеряя что-то или направляя полет.
Мимо едут велосипедисты, тормозят.
Вовик рядом, дает указания:
— Не заваливай! Возьми на фрахт! — оборачивается, сердито смотрит на велосипедистов, и опять мне: — Заланцуй! Тебя что, учить надо?!
Вокруг нас собирается маленькая толпа.
— А чего вы тут? — спрашивает кто-то.
— Работаем, — хмурюсь я.
Синее крыло кружит, снижается.
— Ну, все! Пошли! — Вовик отнимает у меня штырь.
Велосипедисты разъезжаются в недоумении.
С краю яблоневого сада небольшое хозяйство. За сеткой виден сарай, поленница, и большой верстак с циркуляркой. Рядом с пилой лежит, поджав лапы, кот. Сильный ветер с реки лохматит его длинную серую шерсть, но кот только шевелит ухом и лежит дальше.
— Смотри, какой кот, — говорит Вовик, — прям, кот на ветру.
— Ага, красивый…
— Да нет, причем тут — красивый. Старый он и облезлый. Ты видишь, как на него дует? Ведь он мог бы залечь где угодно, но устроился тут…
Вовик сворачивает в сад. Я плетусь за ним.
Мы выходим на поляну, оттуда близко до выхода из Коломенского. На свежей траве лежат с десяток диких собак. Крупный пес поднимает голову, рычит.
— Обойдем? — предлагает Вовик.
Но поздно: стая поднимается и с лаем подступает к нам.
Мы бежим обратно к реке. По пути я замечаю выброшенный Вовиком штырь, поднимаю его, разворачиваюсь лицом к собакам…
— Ты чего?! — кричит Вовик.
— Ничего! Сейчас мы их навоюем!
Вовик подбирает палку, и мы гоним псов до забора, за которым уже проспект Андропова.
Перед выходом садимся на скамейку покурить. Я замечаю, что от частого пульса у меня, как метроном, дергается правая нога.
— Навоевали, — говорит Вовик.
Ветер катит по дорожке пластиковую баклажку из-под пива и тащит откуда-то с юга, в сторону метро, грозовые облака.
ЩУЧИЙ «ТЕЛЕВИЗОР»
Мы с Вовиком договорились, что последнюю сигарету я выкурю перед электричкой. Вовик уже занял места, а я стою в тамбуре, и, как проводник поезда дальнего следования, встречаю опаздывающих пассажиров. Затягиваюсь. Действительно, пока дым клубится и оседает в моей груди, кажется, что курю я в последний раз, что больше никогда я не буду просыпаться, кашляя и отхаркиваясь, что теперь смогу бегать дальше, чем на двадцать метров, не