Подруга ему отвечала: «Порыв
Твой пылкий приятен мне!
С тобой под венец пойти наконец
Мечтаю я даже во сне».
– Где вы сейчас, Эли?
В спальне. В спальне Бена. Читаю ему книжку. Лежу на его кровати в виде гоночного болида, но она почему-то трясется. Трясет. Кто-то меня трясет. Крепко хватает за руки. Слишком крепко, больно.
– Вернитесь в бар, Эли.
Сад, я хочу в сад. Костлявые пальцы прошлого тянут меня обратно. Туда, куда я не хочу. Но меня вынуждают. «Тик-так», сказано в записке. Я понятия не имею, сколько у меня времени или что случится, когда оно выйдет. Песок в песочных часах для варки яиц на кухне у Крисси. Песок сыплется у меня сквозь пальцы, когда я открываю крышку пластикового контейнера и протягиваю Мэтту сэндвич с яйцами, майонезом и луком. Мы устроились на одеяле для пикника рядом с разрушенным домом. Сосредоточься. Тик-так, Эли. Я не могу думать! Слова… Мистер Хендерсон говорит, говорит, я хочу, чтобы он замолчал. Заткнись. ЗАТКНИСЬ! Я кричу в баре, голос едва различим на фоне пульсирующих басов.
– Эли, с кем вы сейчас?
Холодно, очень холодно. Я на улице. Барабанит сильный дождь, однако даже сквозь него слышна бухающая музыка. Вонь гнилья из огромных баков перебивает все прочие запахи, но меня мутит не от этого. В переулке темно, за исключением неяркой зеленой вывески «аварийный выход» и прямоугольника света от приоткрытой двери.
«Мы не должны здесь быть. Пойдем обратно».
Поворачиваюсь, но пальцы, крепко схватившие локоть, тащат меня назад. Я спотыкаюсь на каблуках, скользкие кирпичи царапают плечо.
«Я не хочу…»
Кирпич, подпирающий дверь, выбивают, дверь с треском захлопывается, и мне некуда идти.
Я НЕ ХОЧУ!
Кричу. Сейчас. Тогда. Сейчас. Паника сдавливает тиски. Я НЕ ХОЧУ!
– Кто рядом с вами, Эли? Посмотрите.
– Хватит!
Рука у меня на плече. Голос Джулс.
– Достаточно! Эли, все хорошо, не бойся!
– Зря вы ее разбудили, – произносит мистер Хендерсон. – Мы были почти у цели.
– Да вы на нее посмотрите!
Я моргаю. Моргаю и плачу. Плачу и моргаю. Снова в комнате, где мне ничего не грозит. Хотя так ли это? Теперь я точно знаю, что меня к чему-то принуждали, и до сих пор не знаю кто.
Мотор урчит. Стоим на светофоре. Я прислоняюсь щекой к стеклу, чувствуя слабую вибрацию во всем теле вплоть до пальцев ног. Джулс набирает сообщение в телефоне. Рядом притормаживает машина, водитель поворачивается в мою сторону. Это может быть он. Это может быть кто угодно. Когда мы прощались, мистер Хендерсон предложил на следующей неделе повторить сеанс. «Приходите одна», – подчеркнул он, и я поняла, что он недоволен вмешательством Джулс. Почему-то возникло чувство, что я его подвела. Всех подвела. Меня взволновали расплывчатые фрагменты воспоминаний, но я не могу их соединить. Крик. Злость. Кто-то должен знать, с кем я там была.
– Как думаешь, где Крисси? – спрашиваю я, снимая с ручника и давя на газ.
Мысли вращаются так же быстро, как колеса.
– С очередным мужиком.
С тех пор как Крисси рассказала о романе с женатым, Джулс смотрит на нее с презрением.
– Такие вот женщины и разрушают семьи! – заявила она, осушив бокал вина, когда Крисси ушла в туалет.
Интересно, довольна ли она, что Крисси нет рядом и поддерживает меня она одна. Несправедливо. Никому это не нравится, и меньше всех – мне.
Показываю поворот налево и осторожно проезжаю перекресток.
– Она не отвечает на мои сообщения.
– Не волнуйся.
– Надо выяснить, с кем я была на свидании, кроме меня она единственная, кто его видел.
– Господи! – кричит Джулс, и я машинально ударяю по тормозам.
– Извини, я думала, та собака сейчас выскочит под колеса… Забудь, Эли. – Касается моей руки. – Жизнь продолжается.
Я не могу. Не могу жить как ни в чем не бывало. Раньше я думала, если запрятать тяжелые мысли подальше, все постепенно забудется. Но когда не можешь как следует вспомнить – это даже хуже.
Сворачиваю к дому.
– Зайдешь? – спрашивает Джулс. – Джеймс сегодня не в офисе и очень хочет обо всем послушать.
– Нет. Надо в душ, согреться.
Меня все еще трясет от холода. И ужаса.
Поев и сполоснув тарелку, я больше не могу игнорировать красноречивые взгляды, которые бросает на меня поскуливающий Бренуэлл. Иногда я просто убеждена, что он умеет определять время по часам. Моя работа отсюда в пяти минутах, и я всегда прихожу домой на обед. Когда доедаю сэндвич и ставлю тарелку в посудомойку, Бренуэлл кидается по коридору к двери: уши развеваются, язык высунут. Он радостно крутится вокруг своей оси, и мне приходится ждать, пока он угомонится, чтобы пристегнуть поводок. Хотя я на больничном, менять ежедневное расписание не буду. Хочется притвориться, что все нормально.
Дождь брызгает в стекло. Я накидываю куртку и проверяю, есть ли в карманах пакеты для мусора.
Собралась, но выйти не решаюсь. Боюсь отпереть дверь. Холодный острый страх пригвождает к месту. От гипноза стало хуже, а не лучше. Обрывки воспоминаний… Под кожей прорыла ходы тревога, и крошечные насекомые откладывают яйца.
Бренуэлл склоняет набок голову. На его мохнатой морде явственно читается надежда. Прогулка пойдет на пользу нам обоим. Набираю полные легкие воздуха и наконец переступаю порог.
Вздрагиваю от холодного ветра. Голые ветви деревьев – как тени на фоне свинцового неба. Моросящий дождь брызжет в лицо, я наклоняю голову, с трудом продвигаясь вперед. Бренуэлл тянет поводок, сворачивает налево и останавливается на участке дерна, который всегда обнюхивает, прежде чем в первый раз помочиться. По проезжей части медленно двигаются автомобили. Шины шелестят по лужам, свет фар разрезает тоскливую серость. Мимо пробегает спортсмен в толстовке с капюшоном и, поймав мой взгляд, кивает. Черные кроссовки шлепают по бетону. В подсознании что-то брезжит. Сосредоточиваюсь и вспоминаю мужчину около дома. Он гладил Бренуэлла, когда тот выскочил в открытую дверь. Смотрю вслед, пока спортсмен не сворачивает за угол. Меня плотно окутывает пелена паранойи и дождя. Куртка промокла насквозь. Бренуэлл устремляется к своему старому другу, ярко-красному почтовому ящику, подергивает носом и опять задирает ногу.
Мой нос и кончики пальцев онемели от холода. Поводок слабеет, мы на перекрестке. Бренуэлл терпеливо сидит на краю тротуара и ждет, пока я нажму кнопку. Когда раздается пиканье, он поднимается, и когти цок-цокают по мокрому асфальту.
У моря пустынно. Летом здесь обычно толпа туристов, детей, перемазанных мороженым, с ведерками и сетками для крабов, папаш с красными как вареные раки плечами, мамочек, выуживающих из кошельков монетки для зала игровых автоматов, который мигает, точно маяк, когда небо затягивают тучи и идет дождь. Летом я редко сюда прихожу. Местные знают все уголки и закоулки, недоступные туристам: бухточку, к которой можно пробраться только пешком; тропинку в скалах, куда ведет разбитая дорога, не указанная ни на одной карте. Раньше я игнорировала запреты и гуляла там с Бренуэллом. Пробиралась через руины дома, который гордо стоял здесь, пока этот участок береговой линии не подмыла вода. Мы с мамой и Беном часто устраивали тут пикники, глядя сверху на запруженный пляж. Позже я привела сюда Мэтта, поделилась воспоминаниями, рассказала, какое это особенное место. Здесь он сделал мне предложение. Мы занимались любовью в старом доме у голой кирпичной стены. Вспоминаю кое-что из гипноза. Пикник с Мэттом в нашем секретном месте. Смутно чувствую что-то внутри, но не могу идентифицировать и гоню прочь. Может быть, когда наступит весна и город оживет, я опять прогуляюсь там, но сегодня иду только вдоль моря. Пустынно. Волны катятся в галечно-сером море, ветер леденит щеки и уши. Я люблю одиночество. В это время года нет отдыхающих. Спускаю Бренуэлла с поводка. Он мчится по нашему обычному маршруту, уши развеваются по ветру. Когда я выпрямляюсь и вытираю с лица соленые брызги, то замечаю, что кто-то сидит на скамейке, глядя на воду. Странно, сидеть в такую мерзкую погоду… Смотрю на обувь. Черные кроссовки.
– Бренуэлл! – кричу я.
Пульс учащается. Мой черно-белый пес – крошечное пятнышко вдали – стремглав несется к небольшой площадке для игры в гольф и лестнице, по которой мы обычно спускаемся на пляж.
– Бренуэлл!
Ветер уносит его имя, но, к моему облегчению, Бренуэлл вертится рядом со скамьей, где душными летними днями одна и та же пожилая пара сидит с фляжкой и бутербродами, кидая крошки голодным крикливым чайкам. Сначала я не понимаю, почему он остановился. Подойдя ближе, вижу, что он жует брошенный кем-то хот-дог.
Оглядываюсь. Фигура на скамейке исчезла. Взгляд притягивают шелестящие на ветру кусты перед площадкой для гольфа. Здесь легко спрятаться. Вздрагиваю и сажусь на корточки.
– Тоже думаешь, что «быстро поднятое упавшим не считается»? – пристегиваю поводок.
Нет, на пустой пляж я одна не пойду. Выпрямляюсь, смотрю на скамью – и забываю про остальное. Рокот волн, дождь, швыряющий капли в лицо, набережная – все отступает.
Туфли! Мои пропавшие туфли! Черные высокие шпильки с серебристыми бантами. Туфли, в которых я ходила в бар. К планке скамьи приклеен скотчем пакет для бутербродов. В нем – записка.
Два слова.
Беги, Эли.
Хватаю туфли и бросаюсь в сторону дома.
Глава 19
Когда ты в ужасе смотришь на туфли, открывая и закрывая рот как аквариумная рыбка, я замечаю в себе каплю жалости и быстро гоню это чувство. Ты хоть раз жалела кого-нибудь, кроме себя, Эли? Жалела?
Не знал, что ты способна так бегать. Подгоняет неизвестность? Ты понятия не имеешь, кого боишься, от кого спасаешься. Зашкаливает адреналин? Колотится сердце?
Ты так забавно несешься через пустую площадку для гольфа в сторону дороги. Пес, как и ты, ничего не понимает. Машешь руками точно ветряная мельница, поскальзываешься на мокрой траве, роняешь туфли, падаешь на колени. Бренуэлл подбегает и лижет тебе лицо. Ты оглядываешься, как будто за тобой наблюдают. Да, я наблюдаю, Эли. Наблюдаю. Я бы ни за что не пропустил такое зрелище – ужас на твоем лице. Искушение слишком велико, я не выдерживаю и шуршу кустарником. Широко распахнутые глаза глядят на меня в упор, но ты меня не замечаешь. Даже если бы заметила, не узнала бы, да? Мы совсем близко, я вижу влагу на твоих щеках. Надеюсь, это не только дождь, но и слезы.