До деревни осталось не больше полукилометра, но преодолевать это небольшое расстояние пешком писательнице ничуть не хотелось. В отличие от зловредного джипа она была обута не в резину.
– Я так и знала! – заключила бабуля так громко, что ее слышно было и в лесу. – И что теперь мы будем делать?
– Звать на помощь, – решила мамуля. И, опустив стекло, заголосила: – По-мо-ги-те! Спа-си-те!
– Вот как услышит тебя снежный человек! – припугнула ее бабуля.
– Думаешь, он к нам выйдет?!
Писательница обрадовалась, добавила в призывный крик децибелов и почти не удивилась скорому появлению на лесной опушке рослой мужской фигуры.
– А что это вы тут делаете? – узнав знакомых, с подозрением спросил майор Кулебякин.
Наша дача находится на самом краю деревни. Шероховатый язык гравийной дороги едва дотягивается до ворот, а дальше курчавятся заросли кустарника, плавно переходящие в лесные дебри. Между ними и собственно дачным участком тоже нет жесткого стыка: дикая ежевика и некогда культурный, но изрядно запущенный малинник весьма органично сливаются воедино.
Среди моих родных, скажу вам честно, нет Мичуриных. Ныне живущие и здравствующие Кузнецовы сплошь лишены похвального интереса к растениеводству. Лично меня отчасти увлекает только финальная стадия сбора урожая сладких ягод и плодов – когда они лежат, уже мытые, в тазу для варки варенья. Остальные члены нашей семьи тоже не любят махать граблями и тяпками, поэтому в тылу жилого дома наш дачный участок имеет вид заповедного уголка живой природы.
Это обстоятельство позволило мне пересечь условную границу родовой усадьбы незаметно, но до дома я не дошла, вовремя углядев на тропинке препятствие в виде сидящего человека.
По буйным мелированным кудрям я безошибочно опознала Зяму и расстроилась. Встреча с любимыми родственниками в мои планы на ближайшее будущее не входила. Какого черта братец делает в деревне?! Чего ему в городе не сиделось?
«И почему он тут сидит?» – конкретизировал вопрос мой внутренний голос, акцентировав местоимение «тут».
– А и в самом деле? – Я почесала в затылке.
За смородиновым кусточком Зямка, с непонятной целью угнездившийся на тропинке по пути к местному памятнику деревянного зодчества – резному деревянному сортиру, – виден был фрагментарно.
Я потихоньку раздвинула веточки и с трудом удержалась от истерического смешка. Известный художник и модный дизайнер, гламурный красавец и знатный сердцеед Казимир Кузнецов, спустив штаны, восседал на эмалированной посудине, в которой я с умилением признала памятный с детства ночной горшок!
При том что в доме давно уже имеется вполне современный санузел, это было странно вдвойне. Я, разумеется, подумала, что Зяма спятил, и издаваемые им звуки укрепили меня в этом предположении. Сидя на горшке, братец громко хихикал и трясся так, что всерьез рисковал упасть, перевернув тесноватую для его седалища емкость.
Пока я раздумывала, не требует ли от меня сестринский долг забыть о своих проблемах и срочно озаботиться передачей Зямы в заботливые руки психиатров, по песчаной тропке, приближаясь, зашуршали шаги.
Я присела, прячась в кустиках. Зяма же ничуть не встревожился и даже, наоборот, обрадованно воззвал:
– А это, это как тебе?
И он выразительно продекламировал:
Богатства языка родного
Ценю и знаю с давних пор,
Как много вложено в три слова:
Студент, старушка и топор.
Я тихо хрюкнула в ладошку. Причина Зяминого веселья стала понятна: очевидно, братец по русской народной традиции коротал время на горшке за чтением, в отсутствие поблизости газет и книг используя как источник знаний мобильник с выходом в Интернет. И вполне разумно взялся почитать не «Войну и мир», а малые литературные формы – популярный образец сетевой поэзии «стишки-порошки».
– Перестань немедленно! – без тени веселья потребовал знакомый голос, услышать который на отчей даче я совершенно не ожидала.
Интересные дела, а что тут делает наш комдир Горохов?! И почему Зяма, всегда такой утонченный, как ни в чем не бывало сидит без штанов в его присутствии?!
«О нет, только не это!» – застонал мой внутренний голос, выдавая застарелый страх.
Признаться, в глубине любящей сестринской души я всегда боялась, что наш красавчик однажды сменит ориентацию, переметнувшись в ряды ухоженных бородатых Кончит. Хотя Горохов в пузырящихся на коленках «трениках» и старой тельняшке нисколько не похож на гея… Тут я подумала, что не следовало так уж отваживать от братишки мадам на красном «Пежо». Уж лучше она, чем какой-нибудь он!
– Тебе не нравится стишок? – удивился Зяма. – По-моему, это очень смешно.
– Смешно, но перестань трястись! Поаккуратнее с продуктом! – непонятно ответил Горохов, вручая Зяме рулон туалетной бумаги.
Предвидя крайне интимный процесс, я отползла назад, отвернулась и даже заткнула уши. Ничего не вижу, ничего не слышу…
Минуты через две я разлепила ресницы, заглянула в просвет между смородиновыми листьями и обнаружила, что на тропинке уже никого и ничего нет. Зяма с Жорой ушли и горшок унесли.
– Борис Акимович, номер первый есть! Готовьте второй! – донесся с веранды довольный голос Горохова.
Хм, и папуля тут? Не могу сказать, что мое понимание ситуации прояснилось, а любопытство улеглось, зато стало понятно, что залечь на дно в Буркове мне не удастся. У этой троицы тут какое-то затяжное дело – вон, номер второй готовят, а сколько их еще будет у них, этих номеров?
Здравый смысл настоятельно советовал мне потихоньку ретироваться и поискать убежище в другом месте. Но любопытство, погубившее кошку, просто жаждало довести до беды организм покрупнее, и я не смогла сопротивляться желанию выяснить, чем тут занято странное трио «Папа, Зяма и Горохов».
По опыту зная, что любомое Зямино место на даче – гамак под вишнями, я меж буйно цветущих люпинов шустрым ужиком скользнула в садочек. Братец действительно покачивался в сетке, рассматривая облачко в небе. Оглянувшись на дом – там бубнили папуля и Жора, я подобрала с земли сливу и запустила ее в крону дерева, затеняющего Зяму.
Тугая слива с пугающим треском и шорохом проломилась свозь листья, стукнула братца по плечу, отскочила и покатилась по траве. Зяма с некоторым удивлением посмотрел на сливу, потом на дерево, по всем видимым приметам являющееся вишней, потом снова на странную сливу.
– Да, не Ньютон ты, Зямка, не Ньютон! – смекнув, что он не понял сигнала, посетовала я и выглянула из-за дерева.
– Че сразу не Ньютон? – вместо того чтобы удивиться, обиделся братишка.
Говорю же, он слегка туповат.
– На Ньютона яблоко упало, так он сразу закон всемирного тяготения придумал, – напомнила я, подобрав и протерев о рукав чуток помятую сливу. – А ты не понял, что это был знак свыше. Есть что поесть?
Зяма почему-то поморщился и непонятно ответил:
– Да, скоро будет второй номер.
– У тебя тут сколькоразовое питание? – заинтересовалась я, слопав сливу и искательно оглядевшись.
– Это не просто питание, – вздохнул братишка, тревожно покосившись на домик, где оркестровой медью громыхали кастрюли. – Ладно, раз уж ты здесь, то все равно узнаешь, так что я лучше сам расскажу: у вас украли высокохудожественное дерьмо!
Я не сразу поняла, о чем он.
– Те какашки, которые для выставки привезли! – раздраженно пояснил Зяма.
И зачастил – видать, накипело:
– Их из музея сперли, а я-то нес за них моральную ответственность, да и с владельцем галереи, ты же знаешь, художнику отношения портить нельзя, вот ваш Горохов и придумал, что надо воссоздать шедевры заново, и это без меня никак, ведь произведение так и называется «Дерьмо художника», а кто у нас самый известный художник…
– Не продолжай, мне все понятно!
Я моментально постигла суть аферы и улеглась на травку беззвучно поржать.
– Ох, блин, горька твоя судьбина, братец!
– Ну, почему же, не так уж она и горька, – с достоинством возразил Зяма. – Второй номер, например, это роллы из тунца с икрой морского ежа и ледяное шабли.
Я перестала смеяться и шумно сглотнула слюну.
– Голодная? – правильно понял братишка. – Слушай, а ты здесь почему и вот такая?
Он изобразил руками что-то вздыбленное, как оленьи рога, показывая – какая.
– У меня, Зям, своя печальная история, но я тебе ее не расскажу, – вздохнула я. – Не сейчас. Не буду рисковать, ибо ты можешь проболтаться. Запомни: ты вообще меня не видел.
– Да кому я проболтаюсь? Тут, считай, и нет никого, – молвил Зяма и как сглазил.
С дороги донесся бодрый сигнал клаксона, гудящего имперский марш из «Звездных войн».
– Мамуля?! – в один голос удивились мы с братцем.
Бодрый громовой голос на четвертом такте заглушил звездный марш и развеял наши сомнения:
– Есть кто дома? Мы приехали!
– И бабуля! – Мы с Зямой дружно вздохнули.
О сохранении тишины и тайн теперь не стоило даже мечтать.
– Бася? Мама? – перестав греметь посудой, заторопился к воротам приятно удивленный папуля.
– Добрый день, Борис Акимович, – прогудел еще один знакомый голос.
– О, и Кулебякин с ними? – Зяма с интересом посмотрел на меня.
– Так, еще раз: ты меня не видел и не слышал! Собери какой-нибудь еды и приходи, когда сможешь, к дуплистому дубу! – поспешно проинструктировала я братца и отступила в малинник.
Не рассказав Зяме все сразу, я сделала ставку на наше фамильное любопытство и вскоре была вознаграждена за предусмотрительность большим куском сыра и краюхой хлеба. Братец уже через полчасика примчался к дуплистому дубу, помнящему босоногими малышами не только нас с Зямой, но и папулю, и даже бабулю.
– Непросто было раздобыть харчи, – пожаловался он, разгружая карманы. – Горохов следит, чтобы я не съел чего лишнего. Боится нарушить художественную концепцию!
– Правильно боится. – Я отняла у него румяное яблоко. – Зачем они приехали?