– В густой шлейф духов «Ма петит» я попадала дважды: в тот день, о котором ты говоришь, на работе и несколько позже, когда блуждала в коридорах замка-отеля, – припомнила я и села. – Стоп, а ведь и красный «Пежо» мне перед тем являлся… Значит, вот кем мог быть тот пахучий розовый призрак, который мне мерещился в коридорах? Тамарой Руслановной Кулишевской! Хм… Это любопытно…
– Любопытно то, что сегодня она была не в розовом, а в черном с ног до головы! – веско сказала Алка.
– И что? – не дошло до меня.
– Повторяю: она была в черном. Вся. С головы до ног. И покупала только черные вещи. У нее было два больших пакета с покупками, и все тряпки – черные!
– Откуда ты знаешь? – автоматически уточнила я.
Трошкина молча указала подбородком на свой пакет из «Модного стока». Он был таким же произведением искусства, как творения модельеров: почти квадратный, прозрачный, как ледяной куб, в который вмерзли золотые веревочки. Разноцветное содержимое Алкиного пакета просвечивало сквозь стенки яркой радугой.
– То есть Зямина баба в «Модном стоке» набрала два мешка черного шмотья?
Алка кивнула, не сводя с меня выжидающего взгляда.
– И что? – все еще не догадалась я.
– Смерть с косой, – просуфлировала Алка одними губами.
Так она подсказывала мне в школе, когда я тупила у доски.
– Ты хочешь сказать… Смерть… Траур?! – Я вытаращила глаза и хлопнула себя по коленкам. – Блин, Трошкина! Выходит, Зямина баба овдовела?!
Тут я вспомнила: братец клятвенно уверял меня, будто он не связан с Тамарой Руслановной Кулишевской никакими иными отношениями, кроме исключительно деловых! Не очень-то верится, конечно, но выражением «Зямина баба» я сейчас порочу родного брата в Алкиных глазах, а это не дело.
– То есть эта тетка, конечно, не во всех смыслах Зямина баба, – попыталась я отыграть назад. – Мадам Кулишевская просто заказчица дизайнера Казимира Кузнецова, так что вовсе не важно, овдовела она или нет.
– Ошибаешься, это может быть очень важно, – зловеще молвила Трошкина. – Видишь ли, мадам – брюнетка.
– И что?
– Брюнетка с длинными прямыми волосами.
Я начала сердиться:
– Трошкина! Какая разница – мадам брюнетка с прямыми или блондинка с кривыми? Это ее как-то компрометирует?
– Ты вдову Маковеева вспомни.
– Как я могу ее вспомнить, я ее толком и не видела под кружевной мантильей, все, что могу сказать, – она брюнетка с длин… Ой!
– Вижу, дошло, – кивнула подружка, ухмыляясь в мое ошарашенное лицо.
– Не может быть! – Я потрясла головой, прогоняя невероятную мысль, возникшую у меня с подачи Трошкиной. – Она же Кулишевская, а он был Маковеев!
Алка фыркнула.
– Согласна, это не аргумент, – признала я. – Но вчерашняя вдова «Ма петитом» не пахла!
– Кто же душится на похороны?! Это был бы вопиющий моветон! Но и у вдовы на кладбище, и у пропахшей ароматом «Ма петит» брюнетки в «Модном стоке» все пальчики, кроме безымянного на правой руке, были в кольцах с бриллиантами! – выложила Алка последний аргумент.
За ним явно должен был последовать математически точный вывод. Я посмотрела на подружку, которая выглядела и довольной, и сердитой одновременно.
– Я думаю, пора нам встретиться с Тамарой Руслановной, – объявила она и с силой врезала по музыкальному дивану кулаком.
Он взвыл и подбросил Алку в воздух, как батут. Она ловко приземлилась на ноги и решительно одернула на себе курточку:
– Вперед! Пойдем найдем эту подозрительную бабу и выясним, кто она Маковееву, Зяме и нам с тобой!
И мы без долгих сборов и предварительной артподготовки двинулись в наступление. Пороть горячку – не лучшая тактика, но на этот раз нам повезло. Бабки на лавочке во дворе гомеопатическую аптеку знали, только называли ее «гомикопатической». Этот легкий уклон в сексуальное извращение не испортил нам навигацию, и по указанному адресу («На Воровского, между магазином игрушек и бывшей молочной кухней, где сейчас ресторан с носатым брунетом») мы нашли искомое.
Ресторан, правда, назывался не «Где Толик», как полагали дворовые бабки, а «Де Толли», но носатый мужик с бакенбардами черной мочалкой на вывеске имелся, и символический крест расположенной рядом аптеки смотрелся на нависающем над тротуаром итальяно-грузинском шнобеле как нашлепка из зеленого пластыря, то есть вполне органично.
В аптеке было чисто, пусто и красиво, как в музее. Сияла солнечными прожилками белая с золотом венецианская штукатурка. Масляно блестел натуральный, из светлого дерева паркет. С плакатов, украшающих простенки между стеклянными шкафами, тепло и мудро улыбались ухоженные дамы бальзаковского возраста. В нише витрины у небольшого стога из сушеной лаванды стояло чучело белой козы, улыбающейся точь-в-точь как дамы. Хотелось надеяться, что бедное животное тоже имело счастье благополучно дожить до преклонных лет. От золоченых копытец расходились круги из разноцветных пузырьков и коробочек с препаратами на козьем молоке и жире.
Я глубоко вздохнула. В просторном зале умиротворяюще пахло сушеными травками. На высоком, до потолка, стеллаже поблескивали золотыми крышечками баночки дико дорогих притираний с непритязательными названиями типа «Бабусин крем для рук». Ценник был такой, что спекулянтке-бабусе, предлагающей крем для рук по цене самолета, хотелось эти самые руки оторвать и выбросить.
– Здравствуйте, можно увидеть вашего директора? – с разбегу воткнувшись головой в полукруглое окошко, спросила целеустремленная Трошкина.
– А вы по какому вопросу? Может быть, я могу вам помочь?
К прилавку выступила бледно-зеленая и гладкая, как молодой кабачок, девушка в форменном сатиновом халатике.
– Мне нужно видеть вашу директрису! – уперлась Алка.
– К сожалению, это невозможно. Хотите, я приглашу дежурного менеджера?
– Не хочу менеджера, хочу директрису! – Трошкина заупрямилась, как та коза.
Это было неразумно. Я решила попробовать другую тактику и отступила к выходу, пока меня не заметили.
Расположенный по соседству магазин «Игрушка» в советские времена был флагманом торговли, а ныне большую часть помещений сдавал арендаторам, так что купить в двухэтажной галерее можно было самые неожиданные вещи – от часов с кукушкой до дисков с эротическими фильмами. В игрушечном отделе я приобрела большой пиратский флаг, а в цветочном – букет матерчатых роз цвета густой томатной подливки.
Глядя в зеркало витрины, я повязала черный флаг на манер монашеского платка, постаравшись, чтобы череп и кости спрятались в складках, сделала постную мину, прижала к груди букет и вернулась в аптеку.
Тыльная часть Трошкиной по-прежнему торчала из окошка, нервически подергиваясь, но за прилавком никого не было. Бледно-зеленая девушка то ли просто ретировалась, то ли пошла за подмогой, чтобы выдворить приставучую Алку.
– Посторонись, – я потеснила подружку у барьера. – Тут нахрапом взять не получится, нужна тонкая провокация. Смотри и учись, как надо, пока я жива!
– Но кто-то умер, – смекнула Трошкина, оценив мой экстрерьер.
– Угу, – я кивнула. – Говорю же – попробуем тонкую провокацию. – И возвысила голос: – Кгхм-кгхм, извините! Добрый день, тут есть кто живой?
– Ничего себе – тонкая! – фыркнула Алка.
Я лягнула ее ногой, отгоняя подальше – за колонну.
– Добрый день! – Из внутренней комнаты явилась бледно-зеленая девушка.
При виде меня, всей верхней половиной облаченной в строгий траур, она перевернула приветливую улыбку и сделала грустное лицо.
– Мне бы Томочку повидать, – тряхнув матерчатыми розами, поведала я печально. – То есть Тамарочку Руслановну, она директором у вас, бедняжка, тут работает.
Если бы наше предположение о том, что Кулишевская недавно овдовела, оказалось ошибочным, аптечная девушка наверняка не согласилась бы с тем, что ее богатая начальница бедняжка. Но девушка охнула:
– Ох, вы родственница?
И мой внутренний голос людоедски обрадовался:
«Бинго! Точно, у Кулишевской есть повод для траура!»
– Я не родственница ей, я свойственница. По мужской линии, – ответила я и фактически не соврала, поскольку Тамара Руслановна предположительно путалась с моим родным братом.
За колонной горько хмыкнула Трошкина, оценившая сермяжную правду.
– Я, знаете, издалека ехала и на похороны опоздала, – пожаловалась я, для пущей убедительности изобразив легкий вологодский акцент. – Вот, принесла Тамарочке цветы и соболезнования.
– К сожалению, Тамары Руслановны сегодня не будет, она взяла небольшой отпуск.
– Ясное дело, такая трагедия и столько хлопот! – окая и охая, я сокрушенно покачала головой и почувствовала, что скользкий шелк сползает мне на лоб. – Передадите ей цветочки?
Я с трудом затолкала пышный букет в окошко. Будь цветы живыми, это им сильно повредило бы, но тряпочные розы от экзекуции не пострадали. Зато мой головной убор от энергичного физкультурного упражнения размотался, и аптечная девушка громко ахнула.
– Что? – Я поспешила поправить свой платок-флажок.
– А это… это? – Розовый пальчик сквозь стекло пистолетиком уперся мне в лоб.
– Это самый полный траур, – объяснила я, догадавшись, что на голове у меня предательски проявился череп с костями. – Тотальный!
– Суровая вологодская мода, – встряла с комментарием Трошкина, поняв, что можно ей уже не прятаться, никаких новых сведений мы от аптечной девушки не дождемся. – Пойдемте, Матрена Тимофеевна, навестим Тамару Руслановну в ее хоромах и пенатах.
– Как, как ты меня назвала?! – возмутилась я, едва выйдя на улицу.
– Матрена Тимофеевна, – охотно повторила Алка. И захихикала: – Она же Леля Смеловская, она же Маша Сарахова!
Я стянула с головы флаг с костями, скомкала его и, не найдя взглядом мусорную урну, затолкала в свою сумку.
– Не беги! – придержала меня подружка. – Давай в антракте подведем промежуточные итоги. Что мы выяснили?
– Что наша аптековладелица Кулишевская на самом деле понесла утрату, для оплакивания каковой взяла кратковременный отпуск, – послушно ответила я.