— Нашел, да, — согласился он. — Большая часть детей, эвакуированных со Сторожевого Колеса, вы помните, отправились на Землю. Согласно иммиграционным записям, но крайней мере семеро из них находятся в области, обслуживаемой западнотихоокеанской коммуникационной сетью. Именно из этой сети было отправлено сообщение в кугельблитц.
Я пораженно и недоверчиво посмотрел на него.
— Зачем человеческому ребенку работать на Убийц?
— Не думаю, чтобы они это делали, — сказал Альберт, задумчиво принимая вторую кружку, — хотя совсем исключать такую возможность нельзя. Но мы знаем, что дети присутствовали на Колесе, когда наблюдателям показалось, что они что-то обнаружили, а теперь дети на Земле. По крайней мере возможно, что Убийцы прибыли с ними.
Я почувствовал, что дрожу.
— Надо сообщить ЗУБам.
— Да, конечно, — кивнул Альберт. — Я уже сделал это. Боюсь, что это продлит совещание, которое сейчас завершает плотский генерал Кассата.
Я сказал:
— Дерьмо.
— Однако, — Альберт улыбнулся, — не думаю, чтобы задержка была очень длительной, потому что я уже подытожил все данные и представил их комманданту Хавандхи для передачи на совещание.
— Так что мне делать? Смотреть на квейнисов?
— Я думаю, — сказал Альберт, — что остальные тоже утрачивают интерес к квейнисам и готовы перейти к свиньям вуду.
— Я видел свиней вуду!
— Но ничего лучше все равно нет. — Он поколебался. — Я хотел бы, чтобы вы осмотрели резьбу свиней вуду. Мне кажется, она представляет особый интерес.
Глядя на свиней вуду, я не мог решить, что в них Альберт считает особо интересным. Сам я испытывал только отвращение — конечно, не считая нетерпения, которое я с таким трудом сдерживал. Свиньи вуду живут в грязи. Никогда не мог понять, как они не тонут в собственных отходах, но им как будто все равно.
Они настоящие свиньи, эти свиньи вуду. И не в том дело, что они похожи на свиней, Нет, больше всего они похожи на синекожих муравьедов; спереди и сзади их тела заострены. И все же они настоящие свиньи. То, в чем они живут, нельзя назвать клеткой. Это свинарник.
Они живут в собственном дерьме. И окружает их не просто грязь пополам с дерьмом. В ней, как изюм в пудинге из гнилых фруктов и экскрементов, сидят украшения. Это и есть резьба, которую упомянул Альберт.
Так как Альберт заговорил об этом, я принялся внимательней разглядывать резьбу свиней вуду. И не увидел, что так заинтересовало его. Эта резьба есть во всех музеях. Я даже сам держал ее в руках — держал неохотно, потому что вонь свинарника сохранилась, несмотря на кипячение и полировку. Просто кусочки обработанной древесины, или кости, или зуба. От десяти до двенадцати сантиметров в длину, и если статуэтки вырезаны из зуба, то это не зубы самих свиней вуду. У этих свиней вообще нет зубов. У них есть очень твердые режущие поверхности на кончике носа — или рыла, или хобота, в зависимости от того, как вы предпочтете их описать. А зубы принадлежат животным, которыми питаются свиньи вуду. Когда основали колонию, вместе со свиньями вуду привезли и несколько десятков таких животных. То, что они используют зубы животных, вовсе не свидетельствует о какой-то чувствительности: свиньи вуду используют для резьбы и кости, только кости эти принадлежат их убитым и съеденным дорогим усопшим близким. Да и «резьба» не совсем подходящее слово. Свиньи выгрызают свои статуэтки, потому что никаких инструментов для резьбы у них нет. И языка у них тоже нет.
В сущности, у них ай кью[31] суслика…
Но они создали и одержимо продолжают создавать множество предметов искусства.
«Искусство» тоже, может быть, слишком сильно сказано, потому что все эти статуэтки изображают одно и то же. Они похожи на кукол. Насколько могу описать, изображается шестиногое существо с телом льва и головой и торсом гориллы, и ничего даже отдаленно похожего на планете вуду нет.
— Так что в них особенного? — спросил я Альберта.
Он ответил:
— Как вы думаете, почему свиньи продолжают вырезать их?
Остальные приняли участие в игре в догадки.
— Религиозные объекты, — сказал Кассата.
— Куклы, — сказала Алисия Ло. — Им нужно чем-то играть.
— Посетители, — сказала моя дорогая портативная Эсси.
И Альберт одобрительно улыбнулся ей.
Как часто бывает у меня с Альбертом, я понятия не имел, что у него на уме. Было бы интересно проследить за его мыслью, но тут Кассата выпрямился.
— Сообщение, — сказал он. — Прошу прощения. — И тут же исчез.
Назад он не вернулся. А мы перестали видеть и слышать маленькое убежище, которое он для нас создал. И слышали только голос. Вначале не его голос. Вначале мы услышали продолжение перевода песни лежебоки:
Огромны были они и болезненно горячи,
И все живое в страхе билось друг о друга.
А потом возбужденный голос Кассаты:
— Идемте! Вы можете присутствовать на заседании штаба! — Тут появился сам Кассата, сияя от счастья, как солдат, увидевший перспективу схватки. — Они это сделали, друзья! — воскликнул он. — Проследили источник послания Убийцам. И закрыли весь сектор, и мы движемся туда!
13. Дети в плену
Директриса школы была не только человеком, она умела обращаться с детьми. У нее было четыре диплома и девятнадцать лет практики. За это время она встретилась почти со всеми проблемами, какие способны представить дети, то есть примерно одна проблема на ребенка в семестр на все тысячи детей, за которыми она присматривала все эти годы.
Ничего из этого сейчас ей не помогло. Она была растеряна.
Появившись в комнате ожидания консультационной секции, она задыхалась и не верила себе самой.
— Но это фантастика, моя дорогая, — сказала она плачущей Онико. — Как они могли… Прочесть твой дневник… Но почему… — Она бросилась в кресло, по-прежнему удивляясь невероятности происходящего.
— Мэм? — сказал Снизи и, когда директриса бросила на него взгляд, продолжал: — Не только Онико. Я тоже веду дневник, и он тоже был частью передачи.
Директриса беспомощно покачала головой. Она махнула рукой в сторону экрана, и на нем сразу появился школьный пляж: рабочие занимались кострами для шашлыков, и уже начинали собираться ученики. Директриса перевела взгляд от детей на экран, потом снова посмотрела на детей.
— Я должна быть там, — раздраженно сказала она. — Сегодня пир на свежем воздухе, вы знаете.
— Да, мэм, — сказал Снизи, и Гарольд рядом с ним энергично кивнул.
— Жареная свинина, — сказал Гарольд. — Танцы!
Директриса выглядела мрачно. Она немного подумала, потом приняла решение.
— Вы должны все рассказать консультантам, — сказала она. — Все вы трое.
— Но я не веду дневник! — взвыл Гарольд.
— Но, видишь ли, мы не можем быть в этом уверены. Нет, — твердо сказала директриса, — так должно быть. Вам все нужно рассказать. Я уверена, у машин будет немало вопросов. Просто рассказывайте правду и ничего не упускайте — боюсь, на пир вы не попадете, но я прикажу поварам оставить для вас что-нибудь. — Она встала, взмахом руки раскрыла дверь и ушла.
Гарольд с каменным лицом взглянул на друзей.
— Вы двое! — презрительно сказал он.
— Прошу прощения, — вежливо ответил Снизи.
— Прощение! Лишить меня такого пира! Слушайте, — заговорил Гарольд, быстро соображая. — Вот что я вам скажу. Я пойду первым. Тогда, может быть отделаюсь и успею на берег до начала танцев. По крайней мере хоть это вы можете для меня сделать? От вас ведь все неприятности!
Конечно, в тот момент никто из детей не знал, насколько велики будут эти неприятности. Они были просто дети. И не привыкли оказываться в центре событий, сотрясающих всю вселенную.
Снизи решил, что в словах Гарольда есть определенная доля справедливости, хотя существует и второй уровень, на котором все происходящее просто несправедливо. Ни он, ни Онико ничего не сделали! Никто не говори;! что им не следует изучать земные условия жизни. Никто даже не намекнул, что неправильно подводить итоги и систематизировать все изученное в дневнике — да и вообще это не «дневники», в том смысле, в каком вы описываете в блокнотах с позолоченным обрезом свои увлечения и разочарования. Просто дети вводили всю собранную информацию в свои капсулы, как сделал бы всякий разумный хичи (или воспитанный хичи человек).
Они не сделали ничего предосудительного — и как ужасно, что их невинная деятельность была кем-то преобразована в самое запретное из всех возможных действий — в передачу Врагу! Для Снизи это была слишком страшная мысль. Онико рядом. Ей справиться легче. Снизи сказал:
— Есть еще одна кабинка, Онико. Хочешь войти в нее?
Она покачала головой. Ее темные глаза стали еще темнее от недавних слез, но она перестала всхлипывать.
— Иди ты, Стернутейтор.
Он поколебался, потом сказал:
— Хорошо, но я подожду, пока ты не кончишь. Мы пойдем на берег вместе.
— Нет, пожалуйста, Стернутейтор. Когда закончишь, уходи. Я все равно не хочу есть.
Снизи задумчиво зашипел. Ему не нравилась мысль о том, что Онико пропустит веселье на берегу, и еще меньше — о том, как она ковыляет в корсете и с костылями по песку. Онико достаточно трудно передвигаться по ровной поверхности, ее мышцы все еще не привыкли к земному тяготению.
Потом ему пришло в голову, что он может ничего не обещать: просто подождет ее, если даже она об этом не просит.
— Хорошо, Онико… — начал он.
И тут вся проблема потеряла смысл.
Огни погасли.
Гостиная погрузилась в сумерки, единственное освещение исходило от окна, в которое открывался вид на горы; но горы уже скрывались в заходящем солнце.
Из кабинки с Гарольдом послышался рев:
— Какого дьявола?!
Дверь кабинки задрожала, потом чуть приоткрылась, и наружу протиснулся Гарольд. Ему пришлось отодвигать дверь вручную.
— Что происходит? — спросил он, сердито глядя на Снизи и Онико. — Глупая программа просто отключилась на середине вопроса.