ободе.
– Откуда ж три?! – не выдержал Шишов.
– А сколько? Первая – это Верочка. Темная дамочка. Чего-то прыгает, порчу снимает, а потом и вовсе испортилась – взяла и потерялась. Зачем? И, между прочим, заметь, Шишов, – потерялась именно после того, как я созналась, что мы детективы.
Шишов так задумался, что даже остановил машину.
– Продолжай, продолжай… А кто второй?
– Вторая – это Милочка.
Шишов снова тронул педаль газа.
– Он еще не верит! – дернулась Серафима. – А я, например, сразу насторожилась – девчонку-то в закрытом гробу хоронили. И опознавала мать Милу только по плащу да по остальным вещам. А в свои вещи кого угодно нарядить можно. И Вера мне говорила, что теперь Милочка наповадилась ее навещать. Это она сказала, когда еще не знала, что мы детективы. И вообще – книжки надо читать! Там, между прочим, частенько кто-то специально умирает, чтобы потом незаметно остальных в гроб вогнать. А чего, умненько придумано – ходи себе, круши всех, все равно на тебя не подумают. Да только я взяла и подумала!
– Дура потому что, – буркнул себе под нос Шишов и стал слушать дальше еще внимательнее.
– А третья претендентка на роль преступницы, это… Догадайся, ну… – лукаво заиграла Кукуева глазами.
– Ты? – недолго думал Шишов.
Улыбка с лица Серафимы сползла вниз, лицо вытянулось, а подбородок обиженно взлетел вверх.
– Извозчик! Остановите, мне здесь выходить! – по-царски похлопала она Сеню по плечу на самой середине дороги.
Тот так резко тормознул, что она впечаталась в стекло.
– Ты что, с ума съехала? Я ж тебя на Тельмана брал! Серафима, так ты не сказала, третья-то кто?
Всплеск кукуевской обиды прошел для Шишова незамеченным.
– Ой, господи, с кем приходится работать… – в который раз вздохнула Серафима и объяснила, как трехлетнему малышу: – А третья кандидатура – сама Алиса Гавриловна. Понял?
– Нет, не понял. Зачем ты ее-то приплела, она и так судьбой обижена – мужа потеряла, сына тоже… Жестокая ты баба, Кукуева, – не одобрил версию Семен. – Вот я б на тебя посмотрел, когда б ты свое дитя сначала в животе носила, потом кормила, поила, а потом взяла и саморучно в могилу отправила! Ты не подумала – а вдруг у нее все надежды вместе с родственниками померли? Она ж наверняка на старость свою рассчитывала, что сын ее кормить, содержать будет!
Серафиме стало стыдно. И как в самом деле такая мысль проникла в ее светлую голову?
– А потому что… Я, может быть, тоже о ней подумала! – яростно оправдывалась она. – Потому что… а вдруг она узнала про Милочку? Поэтому взяла и… ну, в порыве ревности долбанула любимого супруга?
За недостойные версии Шишов теперь разговаривал с Серафимой только через стиснутые зубы и злобно шипя.
– Если бы она в порыве ревности, тогда бы это где-нибудь в кровати случилось, если бы застала их в неприличном ракурсе. А он под кустом валялся. Пьяный, ты сама знаешь. И ни на что не способный. Чего ж она, дура совсем, ни с того ни с сего любимого мужа по голове долбить? А сына, по-твоему, тоже из ревности?
Серафима насупилась и только старательно вытягивала нитку из чехла на своем сиденье.
– Чего молчишь, позорище мое?
– А того! Сын ей вовсе и не надежда был. Наркоман он был.
– И что? – прищурился Шишов. – Теперь и вовсе никого не осталось. Сиди уж, недотепа…
Расстались напарники друг другом очень недовольные. По-хорошему, надо было уже укладываться спать – завтра начиналась смена, а времени натикало изрядно, однако Серафима решила основательно утереть нос противному Шишову и разложила документы. Ничего особенного. Какие-то счета за свет, за квартиру, рецепт пирожного «картошка», переписанные красивым почерком песни давних лет, еще какие-то ненужные бумажки… Только и удалось выяснить, что Верочка имела красивое имя – Вероника Михайловна Звонцова.
– И где искать эту Звонцову? – тупо разглядывала ворох «документов» Серафима. – Завтра все бумажки притащу к Шишову, пусть любуется. Все равно там нет ничего.
Шишову же в его порции бумаг удалось нарыть совершенно сногсшибательную новость.
Едва Серафима появилась в автобусе, как он кинулся к ней, как к родным котятам:
– Симка, ты представляешь… Нет, я тебе все по порядку! – заговорил Шишов, удобно устраиваясь на кондукторском кресле, его буквально распирало от гордости. – Значит, я прихожу домой, а там мои еще не спят, меня ждут. Ну, я поел, руки помыл…
– Ты про Веру рассказывай, чего ты мне свой режим диктуешь? – не выдержала Серафима.
– Не перебивай! – рявкнул Шишов и снова степенно продолжал: – Значит, руки помыл, а потом разложил все документы на полу. Хотя, какие там к черту документы, одни каракули. Ну, разложил, а тут мои чертята – Симка и Фимка – как давай носиться…
Серафима напружинилась. Как пить дать, сейчас сообщит, что котята у него бумажки порвали!
– Ну и ухватили книжицу какую-то! Представь – таскают ее, по полу волочат, друг у друга отбирают, а сами… кхм… – Шишов закашлялся от сурового взгляда Симы и петушком проорал: – Да если б не они! Они знаешь чего нашли? Ее больничную карту! Только я не понял сначала, что это карта, а тут Татьяна подошла и говорит: «Чего это ты, пап, больничными картами разбрасываешься?» Потом подняла, прочитала, и глаза у нее как тарелки сделались. «Это, говорит, не твоя, тут какая-то Звонцова болеет…» И ты знаешь, Серафима, она мне такую мудреную болезнь назвала, что я не понял и не запомнил. Но она пояснила, что это, проще говоря, шизофрения. Понимаешь, дурья твоя башка? Наша Вера – шизофреничка! У нее какие-то там… ох, опять умные слова выскочили… короче, она немножко повернута на всякой магии. Ясно?
Серафима только моргала глазами. Нет, что-то такое она и сама в костеренковской соседке усмотрела, но не догадывалась, что все так серьезно.
– И что теперь нам делать? – посмотрела на Шишова Сима. – Куда нам ее, эту информацию? Информация ценная, слов нет, но… А что с того-то значит, если она больная?
Шишов был возмущен. Он пыхтел, надувался, дергал бровями, но потом как-то разом сник.
– Вот в этом твой минус, Кукуева, – почесал он затылок. – Если бы ты была опытным сыскарем, ты бы такие дурацкие вопросы не задавала. Я тебе такие новости принес, их осталось только к делу подшить, а ты не знаешь, с какой стороны! А была бы ты…
Кем бы он мечтал видеть Кукуеву, ей так и не суждено было узнать – в салоне автобуса показалась разряженная Лилька.
– Во! Все на линию спешат, а эти голубки все никак наворковаться не могут! – фыркнула она и по-свойски уселась на первое сиденье. – Я ведь чего пришла, Кукуева…
Шишов, видя, что у дам назревают секреты, спешно удалился к Федорову – тот обещал ему новый аккумулятор, а Шишов уже столько дней не мог с другом встретиться.
– Какой догадливый! – покривлялась ему вдогонку Лилька и перескочила на кондукторское место. – Ой-ей-ей, чего-то так сидеть неудобно… Хм, пакет какой-то… Чего ты носишь в этих пакетах?
Лилька беззастенчиво залезла в пакет, в котором лежали бумаги Веры, и вытащила на свет тонкий конверт. Серафима и вчера его видела, ничего интересного.
– Ого! А ты себе чего, сотовый телефон купила? – выкатила глаза Лилька. – Чего моргаешь, не твой, что ли?
Серафима рывком отобрала пакет и накинулась на Федорову:
– Что за дурная привычка – по чужим сумкам лазить? И вообще, с чего ты взяла, что я что-то там купила?
– А чего ж я, совсем неумная? Нам, когда мы Федорову телефон купили, тоже такой конверт дали. Тут вот и номер написан твоего сотового, – ткнула Лилька крашеным ногтем в целую череду цифр. – Дай-ка запишу, может, понадобится…
– Ну уж нет! Для тебя у меня домашний есть. – Серафима быстро засунула конверт обратно в пакет и уселась на него сверху. – Лилька, ты бы шла, а? Нам работать надо.
Лилька мялась, уходить не хотела. Она ковыряла носком сапога пол и поглядывала на Серафиму из-под густой челки.
– Сим, ты этих-то ищешь? Преступников?
– Ну, и чего?
– Так я спросить хотела: если найдешь, мне деньги платить не станешь, что ли? – поинтересовалась Федорова.
Серафима по-гусиному вытянула шею.
– Какие… деньги? Какие еще деньги, Федорова? Ты опять пришла меня доставать?
– А чего ты кричишь-то? – испуганно оглянулась по сторонам Лилька. – Какие деньги, какие деньги… Такие! Мне на операцию! Кто мне их заплатит-то? Я и пришла к тебе… с предложением. Знаешь, Сима, давай так: ты поймаешь преступника и скажешь мне, а я заявлюсь уже к нему и потребую деньги с него. Здорово?
– Обалдеть! – перекосило Серафиму. – А за что он тебе платить будет?
Лилька вскочила и возмущенно стала вскидывать руки к люку.
– Господи! Ну, ничего не понимает! Ни-че-го! Да за молчание мне платить, за молчание! Поняла? Я ему скажу, преступнику, что все знаю, но буду молчать. Естес-ственно, за определенную цену. И все хорошо будет. Он даст деньги, а я буду молчать.
– Ну уж это ты промахнулась, – геройски выпятила грудь Серафима. – Я-то ведь молчать не буду. Я сразу же побегу в милицию, и этого гада…
Лилька устало отмахнулась.
– Да и беги, кто тебя держит? Тебе же никто не собирается платить. – И вдруг закручинилась: – А я буду молчать. Просто-таки могилой. Никому ни слова! Чего пялишься? Здорово же придумала…
– Иди, Лилька, тебе еще до операции работать и работать, – с тяжким вздохом выпроводила подругу Серафима.
Когда Шишов вернулся в автобус, своего кондуктора он не узнал. Серафима сидела с плотно сжатыми губами, с прищуренными глазами, а руки нервно рвали билеты.
Весь рабочий день Кукуева провела в подозрительном молчании. Пассажиры, видя коварно притихшую кондукторшу, без напоминаний проходили вперед, уступали старикам места и передавали плату. Некоторые, особенно нервные, такого молчаливого натиска не выдерживали и платили за проезд дважды.
– Господи, неужели вразумил? – гнал автобус Шишов, прижимаясь к рулю и благодаря всевышнего. – Господи, вот бы еще денек помолчала, а? Ведь не работа, а душевные Багамы! А как выручка прет!