— Но, может быть, выход все-таки есть? Почему еще раз не сходить к врачу, не посоветоваться?
— Все это ни к чему, Джеки. Я прожил жизнь так, как хотел, и это первая серьезная неприятность, с которой мне пришлось столкнуться. Мне шестьдесят шесть лет, и немногие могут сказать про себя то же самое. Я жил там, где хотел жить, со всеми в мире, с женщиной, которую любил. Я радовался восходу солнца каждое утро и каждый вечер я был доволен той работой, которую сделал днем. Жалею я только о том, что оставлю Берту одну, но я бы не женился на ней, если бы не знал, что она со всем справится и одна. Ей, конечно, будет тяжело, но она справится, да и ребята присмотрят за ней.
Я тянула виски.
Внутри у меня потеплело, навязчивые мысли на время отхлынули.
— Вы будете продолжать игру? — спросила я.
Они засмеялись.
— Нам нужно побыть вместе, — сказал Лип. — Мы собираемся в кафе уже лет двадцать, верно? И когда что-нибудь подобное происходит, мы обязательно вместе.
— Что-нибудь подобное?
— Строительство коровника или неприятности с друзьями, — сказал Уортон. — Ведь здесь хозяйство, сады, животные. Мы всегда распределяем, кому что делать. Когда умерла Эллен — моя жена — я первым делом попросил приехать Гарри, а потом уже позвонил детям. Так у нас заведено.
— И вы полагаете, что так все и должны поступать?
— Господи, конечно же нет, — сказал Гарри. — Просто мы давно знаем друг друга — еще с тех пор, когда здесь мало что напоминало город. Мы привыкли полагаться друг на друга и нам ни к чему церемонии. Пусть все идет своим чередом.
Я почувствовала, как к горлу подкатил комок и на глаза навернулись слезы.
— Конечно, женщины устроены иначе. Я понимаю, вам очень хочется заставить меня переменить мой взгляд на вещи, но, пожалуйста, забудьте об этом. Если я поддамся на уговоры, доктора замучают меня своими лекарствами, процедурами и прочим. Через короткое время я и помочиться не смогу без их помощи. Кончится дело тем, что я буду лежать, вытянувшись на койке, стонать и глядеть с мольбой в потолок. Здесь, по крайней мере, я избавлен хотя бы от этого. Понимаете?
— Но если ты изведешь себя этим виски, нам легче не станет, — сказал Джордж.
— Или слабительным, — добавил Уортон.
— Чем хороши горы, — сказал Лип, — можно подняться по тропинке на гребень Маунт-Саншайн и скользнуть вниз, как на качелях.
— Нет, — сказал Гарри. — Я обещал Роберте, что ей будет что похоронить.
Я поставила свой стакан и закрыла уши руками. Мужчины продолжали переговариваться.
— Вы нарочно меня дразните, Гарри, и это ужасно.
— Нет, Джеки, все совершенно серьезно. У меня действительно рак, но я думаю, что какое-то время я еще смогу работать. Я не хочу одного — чтобы метр восемьдесят в длину и восемьдесят килограммов веса оказались прикованными к койке. В любом случае до этого не дойдет.
— Но вы делаете нас соучастниками — вы сообщаете нам, что собираетесь совершить нечто незаконное. Мы не можем вам этого позволить.
— Я могу, — сказал Уортон.
— Я тоже, — поддержал Лип.
— Не в моих силах остановить его или заставить его что-то сделать, — сказал Джордж.
Гарри ухмыльнулся:
— Вы напрасно ломаете себе голову — если уж Берта отказалась от попыток меня вразумить, стоит ли пытаться вам?
— А что Берта… то есть Роберта… как она отнеслась к тому, что вы задумали?
— Она сказала, что это мое дело. — Он опустил глаза. — Конечно, она сделала это не так — она была очень нежна со мной. Трудно представить, как мы с Бертой шепчем друг другу нежности. Мы не очень-то расположены к чувствительности. — Он поднял лицо и посмотрел на нас. — Скоро будет сорок лет, как я женился на ней. Мы обещали полагаться друг на друга в радости и несчастье. И она согласна со мной в том, что я для себя решил…
Еще немного — и я бы начала всхлипывать, но Гарри протянул мне салфетку.
— Вы очень ошибаетесь, если думаете, что я допущу, чтобы мои последние дни были жалкими, — сказал он.
— Ну, мне пора, — сказал Уортон. — Завтра увидимся.
— Я тоже пойду, — подхватил Лип, отодвинул свой стул и встал. — Для трехчасового ленча достаточно.
Джордж поднялся молча, и они, не торопясь, вышли. Не было никакой особенной церемонии прощания, они даже не обменялись рукопожатиями — только бросили: «Завтра увидимся» и, не оборачиваясь, вышли.
— Хотите еще виски? Кофе? — спросил Гарри.
Я почесала нос и попросила кофе. Постепенно самообладание вернулось ко мне, да и Гарри успокоил меня умиротворяющими истинами вроде: «Хорошая и короткая жизнь лучше, чем длинная и жалкая», а также: «Вопрос состоит не в том, умирать или не умирать, — вопрос в том, когда умирать и как». Когда я осушила чашку, Роберта вернулась на кухню. Она налила себе кофе, положила журнал и подсела к нам за стол.
— Джеки, завтра утром я собираюсь приехать в контору, — сказала она. — Я не хочу, чтобы вы попадали в затруднительное положение, но мой график должен быть гибким. Я рада, что вы у меня работаете, и вы были правы в том, что потребовали у меня объяснений — ведь мое отсутствие без всяких видимых причин отрицательно сказывается на общей работе.
Я в первый раз слышала, чтобы она говорила о нашей работе как об общей. Таким способом она дала мне понять, как высоко меня ценит.
Мы больше не говорили ни о раке, ни о смерти, ни о пилюлях. Роберта рассказала о том, какую статью по экологии прочитала в журнале. Гарри — об удивительной женщине по имени Глэдис, сделавшей чудесный джем из бузины. А потом они наперебой заговорили о фестивале, который должен был открыться в конце недели.
Я узнала, что каждый год, в конце сентября, в городе устраивают разнообразные празднества: красочные шествия, танцы, приезжают даже гости из соседних районов. Город украшают флагами и праздничными плакатами. До меня это, однако, доходило весьма смутно — я была слишком замкнута на своих собственных проблемах и не замечала, что творится вокруг меня. У меня из головы не шли и таинственные посещения, хотя, казалось бы, ничего прямо угрожающего в них не было. И убийство четырехлетней давности, хотя, кажется, ничто не связывало его ни со мной, ни с кем-то из моих знакомых. И я продолжала с недоверием относиться к Тому, хотя он сам рассказал мне то, что и возбудило мои подозрения. Но должна же я была заметить, что и у других случаются неприятности, не меньше, чем мои, что в мире происходят события, более крупные, чем непосредственно связанные со мной.
— Почему Уортон так плохо относится к Тому Уолу? — спросила я Гарри.
— Кто это говорит?
— Я сама заметила, что Уортон с ним почти не разговаривает.
— А с кем Уортон разговаривает? — не уступил Гарри.
— Ну, хорошо… Том сам говорил, что Уортон его терпеть не может.
— Гм… Он весьма чувствителен.
Я посмотрела на Гарри, а потом перевела взгляд на Роберту. Мне показалось, что им есть, что сказать.
— Вы что-то имеете в виду? — спросила я. — Гарри, пожалуйста, не скрывайте от меня ничего.
— Да нет, ничего особенного. Том хотел, чтобы у него был прямой выезд на шестнадцатую, но для этого нужно пересечь луг Уортона. Уортон был против — считал, что они вполне могут пользоваться общим выездом, но Том не хотел каждый раз проезжать мимо дома Уортона.
— Почему?
— Кто знает? Во всяком случае, сейчас у них общий выезд и это, конечно, и удобнее, и дешевле, чем собственный. — Гарри пожал плечами. — Ему пришлось бы проложить дорогу длиной одиннадцать километров, а так — от развилки до шестнадцатой всего шесть километров, пять из которых у них с Уортоном общие. По-моему, нет никакого смысла в этой отдельной дороге. В другой раз Уортон сказал, что собаки Тома устроили страшный лай, носились вдоль дороги и мешали ему спать. Том ответил, что ничего подобного не было. Уортон сказал, что, возможно, это были его гости, возвращавшиеся домой поздно ночью, но Том утверждал, что никаких гостей у него никогда не бывает. А потом случилась эта история с изгородью — и они до сих пор не успокоились.
— А как по-вашему — кто из них прав?
Гарри ухмыльнулся:
— Видите ли, Джеки, Уортона я знаю давно, гораздо дольше, чем Тома Уола. И я ничего не имею против Тома, но я знаю, что прежде, чем солгать, Уортон отрежет себе язык, и если он говорит, что Том или его друзья гоняли по дороге и шумели, значит, он сам это видел. Уортон говорит, Том хотел бы, чтобы его считали эдаким молодым отшельником, но он проводит в разъездах не меньше времени, чем сидит дома. И я думаю, Уортону можно доверять.
Я наклонилась вперед:
— Почему?
— Почему он уезжает? Мало ли может быть поводов? За покупками, на проповедь, выпить с кем-нибудь виски… Ему нравится, чтобы его считали нелюдимом, но…
— Зачем ему понадобилось гонять вдоль дороги среди ночи? — спросила я.
— Сказать вам правду?
— Конечно.
— Потому что это должно было взбесить Уортона, — ответил Гарри, понизив голос до полушепота. — Вот единственное объяснение: это должно было взбесить Уортона, а доказать ему все равно ничего не удалось бы. С одной стороны, Уортон безболезненно мог разрешить Тому прокладывать дорогу через луг, который он никак не использует, но Уортон — человек старого закала, он ни за что не пустит на свою землю даже лучшего друга. Это его земля и он не позволит ни копать на ней колодцы, ни проводить через нее дороги, ни ставить изгороди. Земля принадлежит ему и мы, старожилы, признаем за ним его право. А для молодых это ничего не значит, они рассуждают, как потребители. Собаки Уортона надрываются от лая, его коровы бродят неизвестно где и на Уортона страшно смотреть. А Том, невозмутимо, как всегда, говорит ему: «Мистер Уортон, я с удовольствием построю вам новую изгородь и даже новый амбар, если вы откуда-нибудь выкопаете свидетеля или доказательство, что я повредил ваше имущество и вашу собственность». Старик Уортон говорит, что никто другой не мог этого сделать, а Том возражает, что, возможно, это дети… Но этого не может быть, там только два дома.