Обогнав их, мимо промчался «джип» и исчез в сумерках.
– Ну? – вопросил Гордеев замолчавшего Меркушку.
– Не нравится мне этот «джип», – отозвался он после паузы. – Не гоняют здесь вечером на таких тачках.
– А если Кавказ поехал?! Люди лихие!
– Не скажи! Лихие, да осторожные. Это наш брат, русский дурак, голову за полкопейки в любую петлю сунет…
– Если это про меня, то ты, наверное, прав.
– Не боись! Я-то тебя не сдам!
– Ну спасибо! Так что там у Славки не сложилось в пятницу?
– Что тебе, повторять? Он сам тебе расскажет…
Выдержав паузу, Гордеев вновь зашел на очередной круг.
– Просто парня жалко! Заказали одного, а уложили другого.
– А мне совсем не жалко! Это же он, легавый, своего, можно сказать, кореша по местам водил, где ему указали! Да его все равно мочить надо было, даже если бы баба эта суматоху не навела и не сбила ему все дело!
Попав в этот автомобиль, Гордеев уже не хотел дожидаться никаких встреч с киллером, а пытался для начала, на всякий случай, выудить у Меркушки как можно больше о специфической «работе» Ландышева и понять, почему о нем ничего не знал Пантелеев, который знал все.
Однако оруженосец все время давил в себе желание поговорить, и до того, как они затормозили, Гордеев смог понять только, что стрелял Ландышев по Живейнову и Николаеву действительно из винтовки Драгунова и что он несколько лет назад служил прапорщиком в Западной группе войск.
Меркушка остановил свою машину в неприметном, только ему известном месте. С двух сторон к шоссе подступал лес.
Двигатель умолк.
– Долго ждать? – осторожно спросил Гордеев через две минуты.
– Недолго, – откликнулся Меркушка.
Сидели в молчании.
Через минут пять Меркушка посмотрел на часы.
– Выйдем, – сказал он и первым вылез из машины.
Мгновение помедлив, вылез и Гордеев.
Меркушка закурил, предложил Гордееву.
Тот почти механически взял сигарету.
– Едет, – через несколько затяжек сказал Меркушка, прислушавшись.
И вдруг, всмотревшись в появившиеся со стороны Усть-Басаргина два огонька, закричал:
– Это не он! – И следом: – Быстрей садись в тачку, – а сам распахивал дверцу.
Но Гордеев уже понял, что, если он заскочит в «жигуленок», а мчащиеся им навстречу окажутся не теми, кто им нужен, и не случайными проезжающими, эта машина станет для него катафалком.
– Быстро в тачку! – заорал Меркушка, уже сидя за рулем. – Попишу!
Но Гордеев что было сил бросился от шоссе к лесу и едва успел добежать до первых деревьев и рухнуть в траву, как услышал, что стук заведенного Меркушкой двигателя «жигуленка» угас в шуме двигателя «джипа», а затем все потонуло в треске автоматной очереди. Поскольку Меркушка успел не только завести двигатель, но и тронуть автомобиль с места, он еще проехал несколько метров, пока не скатился с шоссе вниз.
Гордеев, побежавший что было сил в глубь леса, только мог догадываться, что происходило на шоссе. «Джип», развернувшись, вновь появился на месте расстрела, и вылезшие из него люди переговаривались, вновь звучали выстрелы, дважды по лесу пустили очереди…
Тяжело дыша, господин адвокат сел у подножия толстенной лиственницы и, привалившись к стволу спиной, закрыл глаза.
Глава 40. ОБИЖЕННЫЙ МАНАЕВ
Я не слишком ему верил, но он сказал это так, что мне оставалось только промолчать.
В Булавинске Гордеев объявился в четверг вечером.
Меркушка был убит, а Ландышев так и не показался.
Как выяснилось, Юрий Петрович уехал довольно далеко от города. Он шел обратно вдоль шоссе почти всю ночь, потом проспал несколько часов в сторожке заброшенного сада, наверное некогда принадлежавшего совхозу или колхозу. Снова шел, не помышляя о том, что можно попытаться остановить автомобиль и побыстрее добраться до Булавинска. У каждого человека, даже молодого и сильного, есть пределы возможностей, есть иссякание запаса бодрости и стойкости духа, и этот запас требуется восстанавливать.
Места здесь были красивейшие, и даже на этом шоссе, большей частью проходившем то ли сквозь лес, то ли сквозь тайгу, ощущался необозримый простор земли, которого нет ни в Подмосковье, ни в ближайших к нему областях. Гордеев уже увидел, что цивилизация съела немало земель вокруг Булавинска, но этот лес пока стоял – стоял надеждой на спасение живого…
Одиночество и устремленность к цели погружают странника в философическое состояние. Господин адвокат с готовностью дал себе достаточно времени, чтобы размыслить и о собственной судьбе, и о судьбах тех людей, которые оказались заверчены в эту историю.
Поездка исчерпала себя.
То, что можно было собрать, было собрано, а сказать, что Вялин стал нервничать, – означало ничего не сказать, поскольку ежедневные смерти уже не только превращали его криминальное досье в безысходное, они заставляли Гордеева задуматься над своим участием в булавинских событиях последней недели.
Возникал горький парадокс этого, как его назвал философ, противостояния злу силою: не он фабриковал обвинения, не он арестовывал Новицкого, а затем Андреева, не он передавал Живейнову компромат на Вялина, не он выбирал в подручные киллеру щуплого Меркушку и так далее и так далее. Но именно его появление в Булавинске стронуло гору с места, и она, эта гора, оказалась сметающим все на своем пути оползнем, бедоносной силой, среди последствий от движения которой фингал вокруг Володиного глаза был самым невинным происшествием…
Гордеев прекрасно помнил все постулаты о причинно-следственной связи, все эти «одно после другого», однако их логическая стройность рассыпалась лишь при намеке на воспоминание о погибших – не только о Павле Живейнове, но и о смутном Георгии Николаеве, даже о мелкой шушере – Меркушке, за каким-то чертом избравшем себе эту экзотическую профессию, как видно востребованную временем, – «ассистент киллера»…
То, что Николай Новицкий не сообщил конкретный московский адрес хранителя кассеты или хотя бы не намекнул на него, свидетельствовало, скорее всего, об отсутствии копий откровений киллера и боязни, что кассета пропадет безвозвратно. Но, возможно, он попросту не знал, что Инга исчезла, и полагает, что она может эту кассету передать… Впрочем, здесь оставалось много неясного, и Гордеев уже раздумывал над тем, не запустить ли в прессу сообщение, аккуратно намекающее хранителю кассеты, что неплохо было бы представить ее для ознакомления соответствующим инстанциям.
Сделав крюк по лесу, чтобы обойти пост ГАИ, располагавшийся при въезде в город, Гордеев оказался среди бараков и ветшающих домов Собачьей слободки. Печальная окраина, к счастью, имела несколько форпостов культуры и, в частности, школу. Конечно, вид у Юрия Петровича был не самый свежий, но все-таки для лета не очень подозрительный.
Поздоровавшись со сторожихой, сидевшей у входа и ловившей последние лучи июньского солнца, господин адвокат поинтересовался, откуда может позвонить в Москву.
Оказалось, что в вечернее время Собачья слободка такие услуги не предоставляла. Однако, немедленно сочинив доходчивую историю с неожиданно сломавшейся поблизости от школы машиной, с необходимостью немедленно позвонить в Москву на службу, откуда вот-вот может уйти нужный позарез человек, и, главное, показав свое адвокатское удостоверение, Гордеев получил от сторожихи разрешение пройти в учительскую и попытаться позвонить оттуда.
Здесь завершали приготовления к завтрашнему выпускному вечеру три учительницы… После недолгих переговоров разрешение было получено – господин адвокат числил среди главнейших качеств юридической профессии умение очаровывать женщин и постоянно проверял этот пункт своей профессиональной пригодности.
Разговор с Турецким был недолгим, но вполне содержательным. Александр Борисович полагал, что происшедшего в Булавинске за последнюю неделю вполне достаточно для того, чтобы ставить вопрос перед Меркуловым о создании следственной бригады Генеральной прокуратуры по Булавинску. Пантелеев уже передал ему по факсу копии всех документов из конверта, переданного Живейнову. И хотя это всего лишь копии копий, при взгляде на них наворачиваются не слезы на глаза, а вопросы к Вялину – и очень неприятные вопросы.
Гордеев сказал, что он сделает последнюю попытку получить свидание с Андреевым или Новицким, после чего вылетит в Москву.
Были, правда, затруднения и с печатью. Вадим Райский, которому Гордеев тоже позвонил, рассказал, что, как и предполагала Ирина Федосеева, начальство устроило ей взбучку за раскручивание булавинской темы. При этом главный редактор, что можно было понять, исходил не из защиты интересов Вялина или его высоких покровителей, а попросту не хотел лезть в очередную криминальную историю, которая не давала ему каких-либо дивидендов. Вместе с тем, конечно, тема уже была заявлена, и другие издания и информационные агентства, которым надо было раскручиваться, проявляли к ней ежедневный интерес. «Так что не удивляйся, если там у вас появятся шустрые московские репортеры», – усмехнулся Райский. Правда, при этом он не мог не заметить, что к вялинскому правлению стали присматриваться и политические силы, которым эти края виделись очень сытным пирогом.
«Но об этом мы поговорим при встрече», – заключил Вадим.
Наконец, Юрий Петрович сообщил, что он через час-полтора будет в гостинице, и просил сделать ему в номер несколько контрольных звонков – и сегодня в полночь, и завтра пораньше…
Ведя разговор с Турецким, Гордеев краем уха слышал и то, о чем переговаривались учительницы, выклеивавшие на полу учительской огромную фотогазету, очевидно посвященную выпускникам этого года.
В пятницу вечером в киноконцертном зале «Космос» на выпускном балу должен был появиться Вялин со свитой. Слух об этом, понял Гордеев, прошел по школам только сегодня.
Гордеев, как они и условились, расплатился за телефонный разговор наличными, заодно разговорившись с этими тремя женщинами, довольно привлекательными, хотя и выглядевшими устало.