Валерий исследовал себя в молчании и ему было смешно вспоминать о том, что считал себя честным, продавая подделки направо и налево. Нет, было бы ложью сказать, что робкая, утлая надежда на освобождение не таилась в душе, хотя Черкасов не считал себя больше невинно осужденным. Он был виноват за то, что сделал с Варей; за то что по жизни мошенничал, врал, выворачивался, поступал с людьми по-свински, ставя во главу угла удовольствие собственной персоны, перетягивал одеяло на себя. Считал, что резиновое. Слишком долго тянул, слишком нагло, оно разорвалось и ударило ему со всей дури в лоб. По ребрам и по почкам.
Валерия высадили из полицейского фургона, провели под конвоем мимо спецназа с собаками, мимо полицейских, нагнанных сюда, как на футбольный матч с англичанами, на телевизионщиков, на людей, толпящихся в зале суда.
В помещении с деревянными панелями и светлым, чересчур высоким потолком пахло напряжением, смазкой для оружия, любопытством и казармой. Черкасова завели в подобие темного шкафа, где одна стена с двумя дверями и отверстиями для воздуха была стеклянной. Наручники так и не сняли. У Валерия очень болела спина после вчерашнего «воспитания» в камере, хотелось сесть, но лавки в «аквариуме» не предусматривалось.
Как на предварительном слушании свое место перед обвиняемым занял Морфин с помощницей, напротив прокурор. Вошла судья с вычурной укладкой и маникюром, в гротескной черной мантии, из-под которой выглядывали рукава тонкого белого свитера. Черкасов присмотрелся к ней: она была похожа на его школьную математичку ехидным прищуром и плотно сжатыми губами. С математичкой в школе была беда, она Валерия ненавидела. Стукнул судейский молоток, и фарс начался. Прокурор, блеклый мужчина лет тридцати пяти, зачитал с листа обвинение, украшенное цветистыми, но плоскими фразами.
«Столько слов, и ни одного настоящего. Гоголь бы повесился».
Валерий окинул взором присутствующих. Среди журналистов он заметил Лию Скворцову, роскошную черную королеву в окружении подобострастных вассалов. Она сверлила его ненавидящими и одновременно торжествующими глазами. Неподалеку от Шиманского толклась Елена Бриннер, поглядывая от скуки и нетерпения на маникюр.
Черкасов усмехнулся: некогда подружка на пару ночей, призванная скрасить неприятную поездку, превратилась в свидетеля обвинения. Увидел Черкасов и Айболита в черном, почти траурном костюме, он краснел и боялся поднять глаза… Поодаль от всех, у самой стены, стояла Саша Морозова. В руках у той почему-то был полосатый рюкзак, ужасно похожий на его собственный, забытый в Ришикеше.
Все в сборе. И он «аквариуме». Зоопарк. Серпентарий.
Валерий отвел взгляд и вдруг увидел воздушную, светлую, не принадлежащую этому месту фигурку, которую ввели в зал суда под усиленной охраной. Варя?!
Сердце Черкасова учащенно забилось, губы пересохли. Валерий приник к стеклу, понимая вдруг, что она идет сама, не выставляя руки, она осматривает людей, помещение… Видит! Это открытие ударило Черкасова по голове горячей волной, сметая прежние мысли и наводняя хаосом новых. Сработало?! Молчание, терпение, упорство и жизнь, превратившаяся в сплошную череду унижений, издевательств и медитаций… — всё это было не зря?!
Варя искала его глазами, и, обнаружив в стеклянной клетке, обмерла. Их взгляды встретились. Лавина мурашек закрутила Черкасова. Внутри, в медленно-тянущемся болоте обреченности и безразличной готовности принять все, что случится, грянул целый оркестр эмоций: ликование, страх за нее, трепет, прилив сил и ни с чем не сравнимое волнение. В этой героической симфонии главное место заняла нежность. Валерий смотрел жадно, словно хотел напиться напоследок, и вдруг за спиной Вари, среди свидетелей увидел Шиманского. Тот следил за девушкой хищно и неотступно. Казалось, он нащупывает в кармане нож, чтобы… — у Валерия перехватило дыхание. — Зачем она приехала сюда?! Зачем?!
Черкасов инстинктивно подался вперед и ткнулся лбом в стекло. Он дернулся, холодная сталь наручников неприятно сдавила кисти. Понимая, что может говорить теперь, но почти позабыв, как это делается, Черкасов судорожно думал, как он оградить Варю от опасности. Выходило, что никак…
Она встала за свидетельскую кафедру, сосредоточенная и очень цельная. Хватило пары секунд, чтобы Варя освоилась на не комфортном месте, выдохнула и будто бы сделала его своим. Хрупкая, красивая и нерушимая, она полностью присутствовала здесь. Ей предоставили слово, и Варя заговорила вполголоса, неторопливо вплывая фразами в судебное производство.
Прислушиваясь к ней, все быстро замолкли. Варя произнесла стандартную присягу так, словно не было рядом полицейских, автоматов, злых и выжидающих лиц, десятков камер и микрофонов, а лишь играло лучами утреннее солнце над тихой бухтой, разливая вокруг покой. В этом было что-то чарующее. Все глаза были устремлены к Варе.
Не зная, куда деться от волнения, Черкасов прикрыл глаза и обнаружил над ее головой теплый, похожий на засвеченное пятно на фотографии, свет. Почти как у Праджни-Джи. Обман зрения?
— Как вы познакомились с Валерием Черкасовым? — спросила у Вари судья.
Она рассказала, возбуждая в памяти ростовский ночной клуб, неудачную попытку поставить Шиманского на место, разговор на ножах, во время которого Черкасов бахвалился связями в Кремле и возможностью стереть полицейского в порошок, если не вернет похищенную со склада партию мобильных телефонов. Тогда Валерий принял Шиманского за мелкую, зарвавшуюся сошку и говорил с ним соответственно. Оскорблял. Полицейский ушел злой, и, судя по показаниям Вари, застрелил меньше чем через час парня, за убийство которого плюс к преступлению над Варей прокурор требовал присудить Черкасову максимальный срок — двадцать лет колонии строгого режима. Ирония…
На специально установленном экране прокрутили видео, где четко был виден убийца.
— Это подделка! — выкрикнули из зала. — Явная подделка.
— Экспертиза доказала, что данная видео-улика не является поддельной, — заявил помощник судьи.
Шиманский ломанулся к дверям, ему преградили дорогу ОМОНовцы.
— Прошу заключить под стражу свидетеля обвинения Шиманского Александра Леонидовича и увести из зала суда, — раздался громкий приказ судьи.
— Меня подставили. Улики — подделка! — закричал Шиманский, оглядываясь на камеры.
У дверей поднялась суматоха. Но через пару мгновений Шиманского в наручниках увели куда-то. Удивление Валерия перевесило злорадство: странная вера в безнаказанность. Отчего Шиманский вообще не скрылся раньше? Не знал о Варе? Или знал, но до последнего считал, что процесс не состоится?
Все нутро Черкасова тут же сжалось от предположения. Он взглянул на Варю. На судью. Одно обвинение можно было считать снятым, но никто не торопился выпускать его из «аквариума».
Допрос коснулся реального преступления Валерия.
— Допустим, Черкасов не похищал вас. Но вы хотите сказать, что это не изнасилование? А что же это тогда? — давил на Варю прокурор.
— Возражаю! Это давление на свидетеля! — подскочил Морфин.
— Возражение принято.
— У меня нет претензий к Валерию Черкасову, — повторила Варя.
— Однако суд должен рассмотреть видео-свидетельство, легшее в основу обвинения против Черкасова, — продолжал прокурор.
Снова включился экран, и все присутствующие увидели, как Черкасов толкает Варю, та падает на пол, он расстегивает ремень, ширинку, изрыгает оскорбления… Она закрывается и плачет. У Валерия поплыло перед глазами от отвращения к самому себе. «Пьяный мужлан! Скотина! Мерзавец!» — пронеслось по залу.
Сгорая от стыда, Валерий встряхнул головой и, превозмогая привычку молчать, выкрикнул:
— Варя! Не надо! Пожалуйста!
Даже не повернув голову к экрану и не взглянув на него, Варя побелела, но качнула головой и сказала твердо:
— Надо. — И еще громче. — Мне нужна была такая практика, и я получила ее.
— Вы обещали не лгать под присягой. А это явное лжесвидетельство. Вас изнасиловали, но вы отрицаете. Вам заплатили за молчание? Угрожали? — не сдавался прокурор.
Варя взглянула на него, поражая на мгновение потерянным, но тут же восстановленным неторопливым спокойствием.
— Тут лучше ответить цитатой: «Кто без греха, пусть первым бросит камень».
— Я никого не насиловал, — почему-то опешил прокурор. — И речь идет об уголовном преступлении, а не о морали.
— Возражаю! — подхватился Морфин.
— Возражение принято, — сказала судья.
— Я все-таки отвечу, — произнесла Варя. — Насилие — скользкий вопрос. Иногда мы неосознанно или сознательно выбираем насилие, чтобы отплатить долг, провоцируем ситуацию, чтобы почувствовать боль, иначе невозможно чувствовать себя живым. Ваша должность, господин прокурор, является насильственной по сути. Насилие психологическое бывает страшнее физического…
— То есть вы подтверждаете, что насилие имело место! — вскричал прокурор, подскакивая с места.
— Среднестатистический человек смотрит фильмы ужасов, боевик с массой убитых, читает книги о маньяках, чтобы получить разрядку, адреналиновый укол, — продолжала Варя, словно не слышала обвинителя. — Только для того, чтобы вздохнуть с облегчением по завершении, и почувствовать себя живым. Мы многое делаем, чтобы заполучить это чувство и загипнотизировать себя. Боль в виде садизма и мазохизма в настоящее время вообще воспевается в популярных песнях, кино, театральных постановках. Ныне это малоприятный, но модный тренд. И никого не судят — ни того, кто воспевает, ни того, кто фантазирует. Почему? Потому что это есть в каждом. И во мне, и в господине Черкасове, и в вас, господин прокурор, — Варя взглянула на обвинителя, и тот почему-то отвел глаза. — Я не приветствую насилие, но иногда боль становится отправной точкой или завершающим аккордом долгого путешествия… В данном случае тиран и жертва определяются навскидку, и не думаю, что в суде, сделанном по ложному заявлению, стоит обсуждать данную ситуацию. Это был мой выбор — оказаться в такой ситуации. Если так называемая жертва себя таковой не считает, состава преступления нет.