12 ноября. Вторая половина дня. Станция Гражданский проспект. Кристи, Алекс
— На новом месте приснись жених невесте! Спокойной ночи.
Анна, постелившая ей, ушла, и Кристи наконец-то осталась одна. Она устала. Хотя нагрузка за весь день — пройтись по снегу пару километров. Но все то, что произошло с ней за последние сутки, давило, держало в напряжении, и в результате ощущения были такие, будто она с утра до вечера таскала мешки. Правда, весь день таскать мешки ей так ни разу и не пришлось, и как после такого устают, она не имела представления, но именно так говорила Кристи бабушка, а потом и мама, когда она жаловалась, что устала: «Подумаешь, не мешки весь день таскала». Вот и сейчас она их не таскала. Но измучилась. До конца расслабиться не удалось даже здесь, в Мурино. Да и какая тут расслабуха: сначала парень этот, Андрей, беглец, весь мозг ей вынес, потом троица с поста полвосьмого пришла, и она часа полтора, наверное, с ними по-отдельности с каждым беседовала. А они оказались жуть какие неразговорчивые. Как клещами каждое слово тащила.
Но все равно, она как в сказке побывала.
Да, в сущности, Мурино — это и есть сказка. Наверняка, даже точно, жизнь здесь совсем иная, не такая, как ей показали. (Хотя, что и показали-то? Ничего.) Не зря у Анны в ее двадцать лет такие руки: шершавые, с мозолями. Рабочие руки. Какие были у Кристининой бабушки, каждый год, с весны до поздней осени, возившейся на огороде. Но тут было небо, солнце, чистый (для муринцев, конечно, не для нее, Кристи) воздух. Который, после запахов родной станции всегда казался ей амброзией. Сказка. С елкой и Дедом Морозом на Новый год, с крашеными яйцами на Пасху, с купаниями в местном пруду летом… Идиллия. Вернее — иллюзия, обман. Если подумать, муринцы и сами себя обманывают, стараясь жить, как жили прежде, отказываясь замечать, что мир тут совсем другой, больше не ласковый к ним и к людям вообще, и теплый дождик, который щедро поливает теперь землю, несет с собой медленную смерть для всего живого, что не смогло приспособиться к этой жизни. Наверное, для них это защитная реакция, способ не сойти с ума после всего того, что они видели и пережили…
Кристи попыталась поработать, перечитала свои записки, делая пометки и подчеркивая важное. Интересно, а как они будут выходить из положения, когда закончится вся бумага? Совсем-совсем вся? На коре писать? Нет, о таком даже лучше не думать. Они что-нибудь придумают. Человек — не таракан, его так просто не выведешь. Хотелось бы верить, что не выведешь, что они спаслись не для того, чтоб спустя каких-нибудь тридцать-сорок лет деградировать, вернуться обратно в каменный век. Может, действительно что-нибудь и получится с этим экспериментом? Как бы проще тогда все было…
Мыслей было много, как и информации. По делу, все бы сейчас записать, чтобы не заспать до утра. Но Кристи больше не могла. В какой-то момент она поймала себя на мысли, что смотрит на бумагу, но ничего не видит перед собой. «Гляжу в книгу — вижу фигу», — так вот как это бывает. Тогда все, конец рабочего дня, все остальное — на завтра.
Спала она, несмотря на усталость, а может быть, как раз благодаря ей (бывает и такое), очень плохо. К тому же, кашель, мучавший ее днем, ночью распоясался совсем, и Кристи то и дело просыпалась, пила маленькими глотками воду, потом забывалась, чтоб вскорости вновь проснуться. И так до самого утра. Ближе к рассвету она, измученная, все-таки уснула и проспала чуть ли не до полудня. Узнав, сколько времени, перепугалась было, но потом быстро успокоилась: подождет Рат, не переломится. А беситься будет — его проблемы. Она же пока отчет напишет.
Обед давно закончился, но на станции было по-прежнему многолюдно. Школьники, только что вернувшиеся с Академической, повысыпали на платформу: их час, законный перерыв между учебой и работой, когда можно вспомнить, что они пока еще дети. Час детства. Потом все, кроме самых маленьких, разойдутся по своим участкам, и оно закончится. Зато вечером, вернувшись вместе с взрослыми к ужину, они будут важничать, хвастаться друг перед другом выполненной работой, но даже не досидят до общестанционного отбоя, разбредутся по своим каморкам. Спать. Останутся лишь самые стойкие, те, кто уже невеститься — женихаться начал… Для всех это — нормальная жизнь, другой они не знали. И ведь даже сачкануть никому в голову не приходит! Призрак «Дачи» — вот он, рядом. Поэтому все игры, беготня и хулиганство — только сейчас, пока есть для этого возможность…
— Маришка, с тобой чего?
Девчонка сидела у входа в туннель прямо на бетонном полу и тихо всхлипывала. Такого в жизни не бывало! Обычно она сама кого хочешь до слез доведет. Кристи присела перед ней на корточки.
— Ну чего ты? Болит что? Или обидели?
— Наташка обзывается.
Наташкой звали вечную Маришкину соперницу. В отличие от нее, та была хорошенькой, с миловидным ангелоподобным личиком и белокурыми, чуть вьющимися волосиками. Кристи ее не любила. Правда, знала она про нее лишь по Маринкиным рассказам, из которых следовало, что та девчонке почему-то завидовала и делала всяческие пакости, за что бывала нещадно луплена. Маринка потом тоже свое получала, но уже от матери, а это не так обидно. Кристи словами Маринку никогда не поддерживала, но была на ее стороне. Почему-то она ей верила. Наверное, из-за того, что достаточно хорошо знала Аллу, Наташкину мать, вздорную и заносчивую особу.
И, вот теперь Маринку задели, да так, что она не бросилась с кулаками на свою обидчицу, а спряталась тут, чтобы выплакаться.
— Рассказывай, что она тебе такого наговорила.
— Она меня, — Маринка зашлась в рыданиях, — она меня… Про… Проституткой назвала. Потаскушко-ой…
Ничего себе!
— Ну назвала, подумаешь. Дала бы ей пинка, и дело с концом.
— Она сказала, что меня замуж никто не возьмет. Я каркодилица и дура. И я пойду в проститутки.
Вот тут какие дела… Это уже наверняка Аллочка язычком своим поганеньким поработала. Вот стерва!
— Мариш, помнишь сказку по гадкого утенка? Он в лебедя превратился, когда вырос. А ты еще не выросла, так что погоди немножко, будешь еще у нас королевой Марго!
Девчонка плакать не перестала. Маришка, Маришка… Привыкай, готовься ко вступлению во взрослую жизнь.
— Давай, нос вытри, а то не хватало еще в таком виде Наташке показаться. Вот-то она обрадуется. А с ней я сама поговорю. Договорились?
Нет, с Наташкой она говорить, конечно же, не будет. А вот Аллочку приструнить надо.
Ратникова на месте не оказалось, зато, как всегда, был Координатор. Вот кто уж точно осведомлен в подробностях о ее позоре. И не просто осведомлен, соучастник. До чего мерзкий человек… Даже разговаривать с ним не хочется, а ведь надо бы. Про Марка расспросить. Про его болезнь… Да полноте, болеет ли он? Психу Рат бы оружие доверить не разрешил. Но спросить надо. Только вот не у Координатора, а у Мамбы.
Рат появился через четверть часа. И чего, спрашивается, он так орал на нее в трубку? Недоволен, что задержалась, а сам шляется неизвестно где!
— Чего встала? Проходь. Или боишься?
Опять сам расселся, а ей даже не подумал предложить. Вежливый наш.
— Выпьешь со мной? Да не дергайся ты, — он рассмеялся. — Сейчас не трону, в другой раз как-нибудь зайдешь.
Рат вытащил бутылку, плеснул чуть-чуть в кружку, потом вопросительно посмотрел в ее сторону.
— Ну так как? Налить?
— Не надо.
Интересно, что это он вдруг пить начал? Неужели так Лорина смерть подкосила? Или это было всегда, а она просто не замечала?
— Как хочешь. А я выпью. Для пищеварения. И для прочистки мозгов. Ты же наша, ментовская, должна знать: пятьдесят граммов — это не пьянство, а горючее. Так точно не будешь? Последний раз спрашиваю.
Увидев, как Кристи отрицательно покачала головой, он выпил, поморщился, с шумом вдохнул в себя воздух:
— Ух-хх… Ну, валяй, докладай.
На самом деле, Рату жуть как хотелось поскорее услышать, что такого наскребла Кристи в Мурино: с минуты на минуту он ждал Мороза. И если Векс не врал (а он не врал, ой, не врал!), то сведения эти будут последним гвоздем в крышке гроба этого мерзавца. Казачка, в смысле.
— Рат, я подготовила заключение. Почти.
— Ну, прекрасно. И что? Инфу-то гони или думаешь, я ждать буду, пока ты растележишься и мне готовое принесешь? Чего там у тебя?
— Я не буду писать, что Векс виноват.
— И не пиши. Читать-то его все равно я буду. Что, рот мне заткнешь?
Ратников плеснул еще, выпил. Чертова баба! Мало ей было? Что же такого еще нужно сделать, чтоб гонору поубавилось?!
— Тогда ты его вообще не получишь.
Кристи заранее прокрутила в голове все, что хотела бы сказать Рату, и уже тогда поняла: бесполезно, он не будет слушать ее доводов. Что же, и она может быть упрямой. Не мытьем, так катаньем, но она достучится до него. И попытается убедить.
— Дура ты. Думаешь, я без тебя не обойдусь?
— Да ты хоть выслушай…
Рат скривил лицо, передразнивая Кристи:
— Выслуша-ай… — он повысил голос. — Да я битый час только и делаю, что пытаюсь от тебя чего-то вразумительного добиться! Что тебе муринцы сказали, те, что с поста? Видели они Векса?
— Видели. До начала снегопада. За полчаса где-то…
Вот и ладно… Все остальное можно уже и пропустить. Самое главное она ему уже сказала.
— Все, свободна.
— Ратников, ты хоть слышал, что я тебе сейчас говорила?! Когда Векс встречался с муринцами, Мазай был мертвый! Уже мертвый!
— И что?
— Что он не убивал его! И Лору он не убивал, Ратников. Я тебе все это написала! Подробно расписала!
— Написала? Тогда давай. И — свободна!
— Рат, последний вопрос. Какой будет приговор?
— За двойное убийство? Смертный. И никакой «Дачи».
Почему-то она была уверена, что Рат примерно так и ответит. Он все решил, он давно уже все решил. И пофигу ему все. Процедура соблюдена, Алекс скажет все, что надо. И никто даже внимания не обратит, если она попытается что-то сказать. Да и не дадут ей. Не зря на перроне военные с «Мужества».