ать.
Зато завершает композицию классическая офисная башня с белыми, синими прямоугольниками остекленного фасада. Там уже вместо стен солнечный блеск.
По левой стороне аллеи среди каменных точеных тумб прятались микроавтобусы. Белые, серые, желтые – целый десяток. То ли семейные, то ли экскурсионные, аспирант не настолько хорошо читал иероглифы. Сказать честно, иероглифы он вовсе не понимал, формулы куда проще, там одно из другого следует. Ладно! Вот "буханка", вот целая толпа молодежи в костюмах, с разноцветными волосами, с какими-то мега-топорами и мечами-шпалами в руках. По машине не прыгают и не раскачивают, все же воспитанные. А правда, пофотографироваться, почему нет?
Но сначала поесть. С относительно прохладных шести утра, когда выгружали кофры с приборами, когда чертили на плотном грунте дворика малую звезду, во рту ни крошки… Сергей нащупал в кармане бумажник, выдохнул и решительно зашел в стекляшку-магазинчик.
Так, рисовые шарики, здешние бомж-пакеты. Нормально. Даже цены не иероглифами, вообще здорово. Мясо… Тут с мясом не так хорошо, как в Техасе, но есть и оно, вот знакомая прозрачная упаковка нарезки. Соленая, наверное, так что еще вот бутылку черного кваса, по жаре нормально. Пива на работе Сергей не пил принципиально.
Расплатившись, Сергей вышел и выставил еду на столик. С соседнего столика на его бутылку кваса тут же выкатили глаза два вполне приличных японца в костюмах, похоже, клерки из этой самой офисной башни.
– Парень, ты точно столько соуса выжрешь? – самую чуточку насмешливо сказал кто-то слева. Сергей обернулся. Рядом возвышался здоровенный мужик, по виду европеец, только с какой-то непонятной и неуловимой неправильностью в лице.
– Это не квас, – пояснил амбал, по-хозяйски придвигая бутылку к себе. – Я сейчас обменяю, хорошо, что ты не вскрыл. Это соус тофу. Скажем так, без привычки лучше не пробовать. Уж точно не литр сразу!
Здоровяк в два шага достиг кассы и там довольно быстро договорился с продавцом. Вернулся, поставил стеклянную бутылку:
– Иероглиф запомни.
– Пиво? Я на работе.
– Безалкогольное. Я, конечно, добрый волшебник, но халявное пиво даже в моем исполнении надо заслужить.
– Спасибо вам. Выпил бы этой хрени, потом бы Игорь надо мной ржал.
Тут Сергей понял, что не так. Глаза у собеседника оказались полностью черными, никакой разницы между белком, радужкой и зрачком. А, кажется, что-то им вчера на инструктаже говорил научрук…
Научный руководитель Сергея в этот самый миг ходил по светлому, прохладному холлу музея – самого первого музея в Японии, устроенного по европейскому образцу в те годы, когда вся самурайская страна, кряхтя и обдирая бока, перелицовывала сама себя на новый лад. В России примерно тогда родился Владимир Ильич Ульянов, болгар-братушек еще только задумывали освобождать от османского ига, и никто еще не мог предвидеть, сколько поляжет в мировых войнах людей, и никто не предсказывал, что Россия с Японией встанут по разные стороны прицела; впрочем, как те самые болгары-братушки.
Первое здание музея снесло Токийское землетрясение за год прежде смерти того самого Владимира Ильича, только уже Ленина; храм же устоял и тогда, в чем японцы не замедлили усмотреть защиту предков.
Храмовые служители не мешали: тут вместо них моргал светодиодами автомат с билетами на второй этаж, да урчали компрессорами несколько автоматов с напитками, причем не только холодными. В засаде притаились несколько удобных лавочек, чтобы в осмотре экспозиции сделать перерыв.
Научный руководитель Сергея – а с ним и всей выездной экспедиции проекта "Экран" – как раз и решил присесть на лавочку.
– Простите, не помешаю?
Подошел японец. Высокий для своей нации, жилистый, примерно того же предпенсионного возраста. Упакован в темно-синий мундир с золотистыми нашивками на воротнике, даже с мечом на поясе, вполне подходящий к музею. Сотрудник-реконструктор? А что, пожалуй, аутентично… И по-русски говорит очень хорошо.
– Пожалуйста, присаживайтесь.
– Волнуюсь, – просто и удивительно сказал японец, поправив меч. – Жду…
– А мне рассказывали, что самураи непрошибаемы, как танковая броня.
– О, я не вполне японец, и уж точно не самурай, – японец улыбнулся. – Я вырос в жаркой стране, в пыли и горах. А воспитывал меня, как ни удивительно, русский. Да и вас можно ли назвать гайдзином в полном смысле этого слова?
Кивком японец указал на пиджак собеседника. Под зеленой колодкой с белыми полосками висел косой крест. Фон серебряный, сложный рисунок цветной эмалью, знакомый каждому военному японцу: и тебе вырезные щиты, и скрещеные нагинаты, и лучи. А главное – фигурка птицы с раскинутыми крыльями. Орден Золотого Коршуна, который, по статуту, вручается только японцам и только за военные заслуги.
– Я, собственно… – гайдзин откровенно смутился. – Всего лишь не отдал ключ, когда потребовали. Но потом-то меня все равно ударили по голове и ключ забрали.
Японец кивнул:
– Да. Вы подарили нам примерно десять секунд, мы успели добежать до самолета, и потому пассажиры остались живы. Всего лишь.
– А! – тут и европеец сообразил. – Я же вас помню. Вы нас потом выносили. А скажите, почему именно "Коршун"? У вас же для иностранцев обычно "Восходящее солнце". Не в традиции.
Японец удивился:
– Что же вам не объяснили?
– Простите, уважаемый, я не очень понимаю в ваших петлицах…
– Тайса, – подсказал японец. – Это как ваш полковник.
– О, я помню вас капитаном.
Японец засмеялся:
– Ах, а как я помню себя капитаном! Вот сержантом уже не помню, это уже эпоха мифов и легенд… Но что же, сенсей, вам так и не объяснили?
– Простите, мне вручал орден микадо. Как я мог что-либо спрашивать посреди церемонии?
– О, простите, я увлекся воспоминаниями и не сообразил… Итак, ордена для нас очень молодая традиция, всего с конца девятнадцатого века. Сперва не награждали женщин и гайдзинов. Потом стали награждать женщин, потом вот гайдзинов понемногу. Мир меняется, что поделать. Мы вон, помнится, "на вечные времена" отказывались от армии и военных методов, а пришлось все вернуть.
Японский полковник поднялся стремительно, чтобы разогнать печаль, и повторил:
– Жду. Дочку. Тоска берет сидеть. Пойдемте, посмотрим. Тут есть, на что.
Тогда поднялся и европеец: высокий, худой, в светлом костюме серо-серебристый, как потолчные панели и плиточный пол музея, как вертикальный оживший солнечный луч, как изнанка темно-синего, напряженного в ожидании японского полковника.
Двое мужчин пошли через просвеченный полуднем холл, несколько в стороне от прочих групп людей, тоже тихо обсуждающих бумаги, железо и кровь за стеклом витрин. Комментировал японец, как хозяин:
– Вот, настоящий "Зеро", тот самый истребитель. Говорят, что принадлежал Сакаи Сабуро, но я думаю, врут. Из кидобутай ничего не уцелело, так что это, скорее всего, восстановленный. Из самых последних военных серий, для которых топлива так и не хватило. Рассказывали, тогда чуть ли не из сосновых корней пытались выгонять бензин.
Обошли зеленый самолет, взирающий за остекленную стену – на разлапистый, приземистый, крестообразный в плане храм – с той же тоской, с которой поглядывал за окно и японец. Где-то там, за зелеными стенами, за серыми крышами, терпеливо ждал Виктор Павлович с парой аспирантов, меланхолично мигали желтые огоньки на регистраторах, и чуть слышно шуршали жесткие диски в два потока, и все это железо дожидалось того же, чего и японский полковник; да, впрочем, и худой седой гайдзин с негайдзинским орденом ждал того же.
– … А вот настоящий паровоз, из Бирмы притащили.
Ну что, паровоз как паровоз. Черный котел, красные колесики, начищенная бронза.
– Пушку точно такую я видел на фотографиях, – европеец остановился у стального хобота, обошел со стороны казенника, указал на рыжие выщербины:
– Вот, именно! Тут на фотографии еще танк стоял. Это осколками посекло, а вот следы траков.
– Номонган, – кивнул японец, а европеец в тот же миг сказал:
– Халхин-Гол.
– Как странно, – японец развел руками. – Наши предки стреляли друг в друга. А мы так вот…
– А мы бы уважали друг друга без этой стрельбы? – усмехнулся третий собеседник, возникший как бы из ниоткуда. Наверное, от экскурсии отбился. Неправильный гайдзин и недосамурай поглядели на него с одинаковым нехорошим интересом. Новый участник развел руками:
– Просто шел мимо, услышал родную речь.
Не дождавшись в ответ ни слова, мужчина продолжил:
– Почему все так и не оставить, Александр Иванович? Вы уже не мальчик, вам-то к чему постоянно что-либо менять? Вдумайтесь, все новые вещи, все сегодняшние игрушки – продолжение прошлого.
Мужчина обвел рукой зал, обвел широко. За стеклом витрин желтые письма, ржавые каски, рваные кители… Прямо в зале вот эта огромная пушка, чуть поодаль тоскующий по небу самолет, и паровоз из Бирманских джунглей, и вот еще пятнистый танк, судя по табличке, тоже легендарный "Чи-ха", вытащенный аж с острова Сайпан.
– А там, в прошлом, кровь, – снова ловко вклинился в паузу японец. – Уже поэтому стоит поменять образ действий.
– В прошлом источник вашей силы, – мужчина не согласился. Опустил руки, повернулся чуть боком, и в светлом-светлом зале глаза его показались черным недомноготочием.
– Не раздобыть надежной славы, покуда кровь не пролилась, Александр Иванович. На этом стоит мир, Сосуке-тайса-доно, ведь и выбор вашей дочери…
Тут японец вполне по-самурайски выхватил меч – вовсе не декоративный, как оказалось! – и клинок прошел через облако черного дыма, и собеседник пропал, истаял, как не существовало, и на лезвии "сержантского меча" ярко вспыхнуло солнце, добравшееся уже до высшей точки, до полудня – там, в небе за остекленными стенами, куда с тоской вглядывался зеленый истребитель.
– Хороший клинок, – японец убрал меч, словно ничего не произошло, а просто решил он так вот перед гайдзином похвастаться. Соседние экскурсии тоже не обратили внимания: музей ведь. Первый и единственный в Японии музей войны, Юсукан.