Глаза у собеседника черные, и черные, недовольные мысли. Ворчит собеседник в сером, шепчет матросу на ухо:
– Ну вот, сейчас еще о бессмертии ратиться учнут. Сколько тебе повторять: зачем ты вмешался в красивую картинку? Да, застывшая. Но зато все там живы, и все останутся живыми вечно. И пускай сидят в той клеточке, куда судьба определила!
Слышит его не только матрос, слышит и молодая пара – у мужчины на плечах мальчишка в матроске, у стройной до тонкости женщины волосы розовые, в остальном люди как люди: костюм-прическа, у женщины пакет из модного магазина, у мужчины горлышко серебряной фляжки выглядывает из кармана… Переглядываются мужчина с женщиной и говорят хором:
– И мы бы не встретились? Мы не согласны!
Рядом с ними, похоже, реконструкторы. Век семнадцатый, центральная Европа. Огненно-рыжая девушка в лиловой до пят юбке, в распахнутом на белой рубашке жилете, в фантастическом алом берете; мужчина в строгой коричневой тройке, рубашка под галстук, цепочка из жилетного кармана, и только белые-белые волосы, прямо тебе снега Килиманджаро, и только белые-белые глаза, как режущее пламя водородной горелки.
Мужчина в строгом и девушка в ярком синхронно хмыкают и синхронно же произносят:
– Лучше так, чем не любить совсем!
Отшатывается тип в сером пиджаке, хватается за ручку стеклянную, вертит в пальцах, забывает о вежливости:
– Твою мать, да сколько ты сюда всего намешал!
– В плов одного масла четыре сорта идет, про пряности не заикаюсь даже.
Морщится серый пиджак, глаза черные прикрывает, матроса за рукав отводит в сторону:
– Здесь тебе не караван-сарай. Куда ты все денешь?
Матрос не морщится. Глаза темнеют, совсем темнеют, почти как у оппонента становятся, светлее разве что на полтона. Таким темно-синим на картах глубин Марианскую впадину закрашивают. А на схемах у артиллеристов – ту часть эллипса рассеивания, где двадцать пять процентов написано. Те четыре средние клетки, куда половина всех снарядов приходит.
– Заархивирую. С себя и начну. Ты – это я, сам говорил. Значит, нехрен болтаться где попало, марш в будку!
Ухмыляется черноглазый в сером:
– Ой, да хуй тебе с размаху, я же мысли твои слышу в миг появления. Сколько месяцев ты уже меня ловишь-ловишь, а все никак? Сколько ты уже витков за мной по планете намотал?
– … Сколько ты уже витков за мной по планете намотал?
Вот зря Свидетель это сказал. Цепочка выстроилась мгновенно: витки вокруг планеты – спутники – поправки на отставание часов – эксперимент Хафеле – Китинга – у меня мысль приходит на двести наносекунд раньше…
Дальше квантовая часть личности сработала раньше, чем тормозная человеческая додумала.
Свидетель посмотрел мне в глаза, в них промелькнул короткий солнечно-золотой отблеск, и Свидетель, отшатнувшись, взмахнул руками; левая оказалась так близко!
Я понял, что тоже должен сделать и протянул руку, но только правую.
Полная синхронность движений, вот уже наши пальцы встречаются, и…
Пространство рябит, и я вижу, как моя рука словно бы начинает погружаться в воду.
– Да… – прошептал еле слышно. – Ты – это я.
– А я – это ты.
– Мы…
– …Одно…
– …Целое!
Мир на мгновение пропал – ощущение, как от смены декорации в театре – потом снова свет, снова набережная, люди в праздничном.
И поодаль, на рейде, корабли. Дружеский визит. Громадный кирпич авианосца – не КШиПа, именно авианосца, значит: Рицко Акаги. В мареве "цундере-крейсер" Такао, ну а вон там, судя по бурунам, опять втихаря торпедой перекидываются со скуки – эсминцы, дивизион Симакадзе.
А вот и девчонки-аватары улыбчивой толпой по набережной:
– Хватит мозги сушить! Пошли праздновать!
И Симакадзе уже вокруг завивается, подмигивает:
– Я сейчас Киришиме сама позвоню. Стесняешься, да?
Скорость у Симакадзе всем на зависть, разве Ташка могла бы обогнать, но и она моргает глазками с показным смущением. Вызов, контакт – и вот Киришима отвечает.
– … Нет, я не поеду на вашу встречу. Вы там соберетесь минувшие дни вспоминать, а у меня в будущем дел по горло. Через три часа связь с Юпитером, Осакабе на высокой орбите пойдет ретранслятором… Да и зачем я там?
– …
– Ой, да возьмите в сети фотографию моей аватары.
– …
– Ну, по случаю такого уж праздника найдите без одежды, я же знаю, что есть! Люди как увидят, сразу истекут слюной и них мигом отключатся даже зародыши мозгов.
– Симакадзе, можно попросить? Благодарю… Киришима-сама, за вами должок.
– Мы перешли на "ты" еще на Тиниане.
– Тогда выполняй свою часть сделки. Я про квантовую механику все явки-пароли-адреса сдал. А ты что же? Тут вокруг праздник, а на меня все опять косятся, как на хромого леопарда. Вроде и гроза саванны, и вроде без дождя… Что ты там говорила про улыбку?
– Что она у тебя очень вынужденная. Почему?
– Я как сбитый пилот. Надо вставать и пробовать еще раз. И долг, и друзья, и командование уже задобалось намекать. А страшно, тело помнит боль. Ты долго работала с Макие, да и в плюшевой игрушке посидела, представление имеешь, хоть какие-то шансы, что поймешь. Некогда мне вдумчиво искать психотерапевта, зрители уже пар пускают изо всех отверстий. Со Свидетелем, скажем так, я договорился. Значит, скоро уже режиссер наклейку оторвет, и пора мне бежать превозмогать дальше… Так поможешь?
Киришима хмыкнула и вспомнила, как на пару с Харуной вломилась в Йокосуку. И чем потом закончилось: долгим заключением в розовой плюшевой игрушке. Хуже, чем в смирительной рубашке!
Да, но ведь Макие появилась в их жизни именно тогда и именно потому, что однажды два корабля Тумана рискнули напасть на Йокосуку…
– Ну ладно, ты сам напросился. Сейчас возьму болид у Тоне, два часа по баллистической, и к салюту я у вас. Дрожи, я иду учить тебя смеяться.
Но раньше Корабельщика засмеялись глядевшие на него Такао и Симакадзе.
– Такао и Симакадзе ничуть не изменились…
Посол кивнул на экран. Журналист покосился, стараясь не отвлечься и не растерять настрой на интервью.
Сам Ермолов постарел сильно. Высох, исхудал в черенок лопаты, лишь глаза остались яркие, живые, бескомпромиссные: "Смирись, Кавказ! Идет Ермолов!" Первый посол в Республике Русалок не впал в старческий маразм, не спился и не озлобился на белый свет. Поэтому журналисты бегали к нему до сих пор. Едкий старикан мог сделать колонку, даже подвал номера одним глубоким замечанием или острым вопросом.
Вот и сейчас журналист интересовался:
– Мы стоим на пороге новой войны. Войны за бессмертие! На последней чрезвычайной сессии ООН люди обсуждали контрмеры…
Ермолов хмыкнул, не снисходя до ответа. Ярко-зеленый здоровенный попугай, сидящий на жердочке, без клетки, посмотрел на журналиста вполне осмысленно и даже с укоризной. Журналист на взгляд не ответил, потому что читал из планшета следующий вопрос:
– А как вы относитесь к движению индепендентов? Могут ли люди обойтись без технологий Тумана?
– Без технологий Тумана я бы помер еще лет восемь назад. Хреновый из меня индепендент.
– Понятно. А как вы полагаете, радикальному крылу индепендентов удастся выполнить программу-максимум?
– И что у них теперь в максимуме?
– Нелюди в космос, планету натуралам, все такое.
– Кур-р-рва, Гер-ральт, натур-рал! – Попугай перекрутился на насесте, переступил и моргнул. Ермолов пожал плечами, выключил трансляцию с набережной Севастополя. Поглядел за окно. Тополиный пух, жара, июль… Вот же привязалась песенка, мода, чтоб ее…
Повернулся к журналисту:
– Мое любимое сравнение – охотник из палеолита, попавший в Геную или там Венецию пятнадцатого века. В четырнадцатом чума, там неинтересно.
– Курва! Кур-рва! Сахар-рок! – расхохотался попугай.
Журналист покосился на птицу. Старик подошел к бару, вытащил бутылку "Боржоми":
– Вина мне уже нельзя, а ведь какие мои годы. Вот, и куда нам автаркия, глупость! Человек для будущего приспособлен плохо. Даже Стругацкие еще черт знает когда придумали процедуру фукамизации. Улучшения организма. Защита от болезней, устойчивость к радиации, и так далее… Так вот… – гостю Ермолов налил в хрусталь, а себе в старый, видимо, любимый, стакан белого металла.
– Так вот, попал наш охотник Грым Большое Ухо в Геную. Ладно там техника, корабли, доспехи, блоки, лебедки и все такое. Удивительно? Да, удивительно. Но все же рычаги…
– Кур-рва, кур-рва, Ар-рхимед! Пер-ревер-рнуть Тер-ру!
– … Лодки, одежду, дома люди знали с древнейших времен. А вот сама идея государства, писаного закона. Письменности, которая необходима для того же суда, для торговли, Пирамида власти, принципы наследования…
– Кур-рва, пир-рамида, фар-раон!
Журналист отпил глоток и подтолкнул:
– Вроде что-то знакомое, есть же в племени вождь и шаман.
– Только племя больше трехсот человек распадается, число Данбара двести пятьдесят, мне каждый месяц непризнанные гении с важным видом намекают: неспроста оно однобайтовое!
– Пожалуй, наш Грым сильно удивится.
Ермолов тоже отпил минералки и поставил стакан увесисто, внушительно, как печать на расстрельный список.
– Мы как тот охотник, всегда стоим на пороге нового. Нового "чего-нибудь". Войны, кризиса. Вся фантастика пытается увидеть в будущем нечто, чего раньше не существовало. С годами великие озарения превращаются в сборник забавных технических курьезов. А уж когда читаешь, как, по мысли великих древних, это следовало выполнить на практике…
Отпихнув попугая, щелкнувшего большим клювом у самого уха, журналист проворчал:
– Банальность!
– Я уже старик. Мне можно.
– Да! Вы, как ветеран столкнулись с вопросом еще при зарождении Республики Русалок.
– Кур-ва! Кур-рва! Не стр-реляйте, мы р-республиканцы!
Ермолов улыбнулся неприятно:
– «Демократия – это не когда делаешь то, что нравится народу. Демократия – это когда делаешь то, что нужно для народа». Подразумевается, что говорящий лучше народа знает, чего ему, народу, нужно.