– Можем поделить счет поровну, а лучше я заплачу за все. Мне тоже нужно поужинать.
– Вы очень решительны, – заметил я, и она рассмеялась.
– Вы хотели сказать, что я люблю командовать. Но такой уж у меня характер.
Я осторожно отпил глоток. Жгучий имбирный чай смыл мерзкий привкус, который стоял у меня во рту, хотя и не помог избавиться от головной боли.
Чонадрин сказала:
– Кроме того, я очень любопытна. Что вы делали в том ангаре, куда никого не пускают?
Мне никто не приказывал соблюдать секретность. Я ответил:
– Отало Занарин считает, что взрыв произошел не случайно, и она намерена найти доказательства своей теории, допрашивая погибших.
Глаза Чонадрин сделались круглыми от изумления, и она прижала уши к голове.
– О. И вы…
– Я – Свидетель Мертвых, – сказал я, пожав плечами, и сделал еще глоток чая.
– Какой ужас, – вздохнула она. – Или вас это больше не трогает?
– Разговоры с мертвыми всегда будут трогать меня до глубины души, – ответил я. – В противном случае я не смогу следовать своему призванию, заниматься своим делом. Если Свидетель становится невосприимчивым к ужасам смерти, он теряет способность говорить с мертвыми.
Она еще сильнее прижала уши.
– Много ли таких Свидетелей среди ваших прелатов, Келехар? Тех, кто давно служит?
– Мы выгораем, – объяснил я, – как свечной фитиль, тонущий в луже расплавленного воска. У меня есть еще около пяти лет, а потом я тоже перестану их слышать.
– Вы думаете, это принесет вам облегчение?
– Не знаю.
Я обрадовался, когда подали еду, и не только потому, что был зверски голоден. Выпечка оказалась очень вкусной; ветчина и острый белый сыр были завернуты в нежное тесто, и булочки держали в печи ровно столько времени, сколько нужно для того, чтобы образовалась хрустящая корочка, а сыр расплавился. Невозможно было есть их аккуратно, но служитель принес стопку салфеток. Булочки очень хорошо сочетались с айканаро. Головная боль постепенно отступала.
Мы помолчали несколько минут, потом я сказал:
– Вы о чем-то хотели со мной поговорить.
– Да, – ответила Чонадрин. – Хотела. Но сейчас…
– Да?
– Мне кажется, сейчас неподходящее время для того чтобы обсуждать личные проблемы.
– В желании отвлечься нет ничего плохого, – возразил я. – Честно говоря, я и сам не против занять мысли чем-то другим.
– Я вас понимаю, – пробормотала она, но довольно долго молчала, прежде чем выпалить: – Вы, конечно, уже догадались, что речь пойдет о письме.
– Не могу сказать, что удивлен. Вас что-то тревожит?
– Все! – воскликнула она, раздраженно взмахнув рукой, так что едва не опрокинула свою кружку. – Я не хочу обидеть осмера Тилмереджа – мне кажется, он очень одинок и несчастен, но я боюсь, что если отвечу на его письмо, то разобью сердце дедушке. Я имею в виду своего деда из рода Деленада.
– Того, кто вырастил вашу мать как собственного ребенка.
– Да.
– Вы говорили с ним?
– Он живет в окрестностях Кето. Я шесть или семь раз пыталась написать ему письмо, но в конце концов бросила. – Кончики ее ушей печально опустились. – Я не знаю, что мне делать.
Я осторожно спросил:
– Вы чувствуете, что вам нужно получить разрешение дедушки?
– Нет, – она покачала головой. – Дело не в этом. Просто…
– Вы чувствуете, что в любом случае причините боль либо осмеру Тилмереджу, либо своему деду, а вы, естественно, не хотите ни того, ни другого.
– Верно, – с облегчением в голосе кивнула она. – Я не…
Она напряженно думала, а я тем временем доел булочки. Один очень старый прелат из Лохайсо как-то сказал мне, что большинство просителей могут сами решить свои проблемы, если их внимательно выслушать.
Наконец, Чонадрин уверенно сказала:
– Сначала я должна написать дедушке. Я не могу допустить, чтобы он узнал обо всем от кого-то другого.
Я кивнул и подлил себе чаю.
– Но я думаю, что даже если мой дед будет возражать, я все равно должна написать осмеру Тилмереджу, – добавила она. – Ведь он был сослан, и, значит, его нельзя винить в том, что он бросил мою бабушку.
– Вероятно, она могла бы поехать с ним, – заметил я. – Многие жены так делали.
– Но она даже не согласилась выйти за него замуж, а из его письма я поняла, что осмер Тилмередж очень этого хотел.
– Должно быть, она была… – я помолчал, подыскивая слова, – очень целеустремленной дамой.
– Чудесный способ назвать ее упрямой старой каргой, – усмехнулась Чонадрин. – Но вы правы. Как только моя бабка вбивала себе что-то в голову, никто и ничто не могло поколебать ее. И я ни разу не видела, чтобы она чего-то боялась.
Я представил себе молодого осмера Тилмереджа, сосланного в Танверо и обнаружившего, что его невеста, оказывается, не любит его настолько сильно, чтобы бороться за него или последовать за ним в ссылку. Неудивительно, что он решил стать городским историком вместо того, чтобы найти себе другую жену.
– Ну вот, – удовлетворенно сказала Чонадрин. – Благодарю вас. Вы действительно умеете слушать, Келехар.
Я улыбнулся ей, хотя эта улыбка далась мне с трудом и, наверное, выглядела неестественно.
– Я Свидетель, – ответил я. – Такова моя природа.
В ту ночь я спал как убитый, но все равно наутро чувствовал себя усталым и разбитым. Мне пришлось принять пятерых посетителей (иногда случался наплыв желающих). Двоим не требовалась моя помощь, и я направил их к местным прелатам Улиса; двум другим я помочь не смог; зато просьба пятого стала поводом ненадолго покинуть контору, чтобы выяснить, была ли смерть его жены несчастным случаем или самоубийством. Все это время я страшился наступления полудня, понимая, что, если не вернусь во Второй производственный ангар, отало Занарин просто пришлет за мной послушника. Я не смог заставить себя пойти поесть, хотя знал, что потом пожалею об этом.
Стоял чудесный солнечный день, по небу величаво плыли огромные кучевые облака. Я знал, что Анора будет весь вечер занят похоронами жертв пожара, и мне следовало закончить свою работу на заводе хотя бы ради того, чтобы последних погибших можно было предать земле завтра. Это было самое малое, что я мог сделать для их скорбящих родственников.
Отало Занарин выглядела мрачной и измученной. Мы не разговаривали друг с другом. Я опускался на колени рядом с каждым из оставшихся погибших, касался лба с молитвой о сострадании к умершим. И каждый раз ответом мне были лишь боль и ужас. Никто из погибших не чувствовал вины, никто не хотел того, что случилось. Перед глазами у меня мелькали картины пожара, я слышал лязг металла, вой пламени. Расспросив последнего мертвеца, я выпрямился и сказал, не глядя на Занарин:
– Это был несчастный случай. Жуткая авария, но не умышленное преступление.
Отало Занарин сказала:
– Вам известно, сколько рабочих погибло, мер Келехар?
Я не стал поправлять ее, не стал настаивать на том, чтобы она обращалась ко мне как полагается, считая, что Занарин меня провоцирует.
– Очень много, – ответил я. – Но это ничего не меняет. Ужасный результат не всегда имеет ужасную причину.
– Тогда что произошло? – рявкнула она.
– Это вопрос к Свидетелю Парморин, – сказал я. – У мертвых нет ответов.
– Благодарим вас, мер Келехар, – ледяным тоном прознесла она. – Мы больше не нуждаемся в ваших услугах.
И она пошла к Парморин, которая в это время изучала искореженные обломки воздушного корабля. Вместо того чтобы покинуть ангар, я последовал за ней.
Заметив Занарин, Парморин оставила свое занятие. Она ждала, сердито нахмурившись и скрестив руки на груди.
– Итак? – спросила она, когда Занарин подошла достаточно близко. – Вы нашли своего злодея-рабочего?
Занарин проигнорировала вопрос.
– Что вы обнаружили?
– Ничего, что свидетельствовало бы о применении механического устройства, – ответила Парморин. – А без него взорвать эйсонсар и остаться при этом в живых невозможно. Насколько мы поняли… – она склонила голову набок и вопросительно взглянула на меня, – …никто из погибших не признался в преступлении?
Я покачал головой.
– В одном из резервуаров с эйсонсаром произошла утечка, – продолжала Парморин, – и в какой-то момент вспыхнула искра. Эйсонсар очень легко воспламеняется, и мы не можем даже предположить, что породило эту искру. Взрыв разорвал «Превосходство Умвино» на части, горящие обломки металла разлетелись в разные стороны, и возникли три очага пожара.
Занарин молчала довольно долго – достаточно долго для того, чтобы рассерженное выражение исчезло с лица Парморин.
Я заговорил:
– Взрыв произошел совершенно случайно. Никто не хотел причинить вреда.
– Верно, – подтвердила Парморин. – Работа на авиационном заводе очень опасна.
Наконец, Занарин прошипела, скривившись, словно ей было больно говорить:
– Мы отразим это в нашем отчете для Амал’оталы.
Она небрежно кивнула Парморин, гордо выпрямилась и зашагала к выходу.
Мы с Парморин некоторое время стояли, глядя на обломки корабля.
– Иногда несчастные случаи действительно происходят, – сказала Парморин.
– И тогда расследовать просто нечего, – согласился я.
– Да, – повторила она, – преступления не было. Нам очень жаль, что отало Занарин потребовалось так много времени на то, чтобы понять это.
Я пожал плечами.
– А если бы она оказалась права?
Парморин ответила:
– Она была неправа и знала это еще вчера. Просто отало Занарин слишком горда, чтобы признавать свои ошибки.
Я вздохнул и откинул волосы со лба.
– А как насчет вашего расследования, Свидетель Парморин? Что вы скажете, когда будете давать показания под присягой?
– Правду, – ответила Парморин. – Это был несчастный случай.
Занарин, казалось, забыла о необходимости давать показания, но мы с Парморин отправились в Амал’тэйлейан и выступили перед верховным судьей Эримаром, поскольку Парморин обратилась ко мне с официальной просьбой поддержать ее. Неудача Занарин послужила важным доказательством правоты Свидетеля – так сказать, «от противного». Когда аудиенция была окончена, она поблагодарила меня и сказала: