– Какой ужас.
– Я не скучаю по Авейо, – признался я.
Она кивнула и сменила тему.
– Но я, собственно, хотела узнать у вас вот что. Как вы думаете, безопасно ли ехать в Танверо? Дедушка Тилмередж пригласил меня в гости.
Я не смог скрыть изумления.
– Танверо очень далеко отсюда, и даже ашенин едва ли стоит путешествовать по горам в одиночку.
– Это меня не пугает, – ответила она. – А у деда есть экономка, меррем Олхарад, так что все будет пристойно.
– Но вас пугают упыри.
– Да, я беспокоюсь, – ответила она в некотором смущении.
– Думаю, что беспокоиться не стоит, – сказал я. – Новый кладбищенский сторож показался мне очень добросовестным. Да и горожане собираются помогать ему поддерживать порядок на кладбищах. Таким образом, в Танверо не опаснее, чем здесь.
– Вы меня успокоили, Келехар. Спасибо.
– Надеюсь, вы передадите осмеру Тилмереджу привет от меня, – улыбнулся я.
– Обязательно. В своем письме он очень лестно отзывается о вас – пишет, что местный отас’ала просил вас остаться.
– Да, так и было. Но мой долг – служить здесь, и отас’ала Депрена… ошибся в оценке моих качеств.
– Вы очень сурово судите себя.
– Нет, я просто честен с самим собой. Отас’але Депрене нужен прелат, обладающий определенными качествами, которых у меня нет. Я больше подхожу для работы в этой конторе, среди жителей Амало.
– Если вы считаете, что годитесь только для сидения здесь, – она жестом обвела комнату, – значит, вы безжалостны к самому себе.
Я не ожидал услышать ничего подобного и рассмеялся.
– Нет, конечно, никто не достоин этой каморки. Но то, что я делаю в Амало, приносит мне удовлетворение; здесь я могу в полной мере использовать свои навыки.
Я едва не ляпнул, что предпочитаю разговоры с мертвыми общению с живыми, но вовремя прикусил язык.
У Чонадрин было такое лицо, словно она прочла мои мысли. Девушка нерешительно спросила:
– Можно я зайду к вам, когда вернусь, и расскажу о том, как съездила? Никто, кроме вас, не поймет, никому нет до этого дела.
– Конечно, – улыбнулся я. – Мне будет очень приятно.
И это было действительно так.
Я получил от дач’оталы Вернезара записку с просьбой встретиться с ним в катакомбах святилища Улиса. Я, конечно, утверждал, что не подчиняюсь ему, но мне показалось, что, проигнорировав приглашение, я поступлю неблагоразумно и некрасиво. На этот раз я пошел в катакомбы один.
Вернезар тоже был один, хотя я знал почти наверняка, что кто-то из подчиненных – по меньшей мере послушник – ждет его в темном коридоре, вне пределов слышимости.
– Отала Келехар, – поздоровался он. – Спасибо, что пришли.
– Добрый вечер, дач’отала, – ответил я.
– Мы… э-э… мы надеемся, что вы не были… то есть мы надеемся, что вы не будете… Мы не держим на вас зла, Келехар, и надеемся, что вы тоже не затаили на нас обиду.
– Разумеется, нет, – сказал я.
– Хорошо, хорошо, – пробормотал Вернезар, не глядя мне в глаза. – Возникла некая путаница и недопонимание, но это вполне естественно. В конце концов, у нас никогда прежде не было такого прецедента – чтобы прелата назначал непосредственно архиепископ.
– Верно, – согласился я.
– Нам очень не хочется думать, что вы интерпретируете это недопонимание как… как злобу. Или враждебность.
– Нет, мы не истолковали ситуацию так, как вы описываете, – осторожно произнес я.
Потому что она не нуждалась в толковании.
– Отало Занарин…
Он замялся и молчал довольно долго; я уже подумал, что он не решится произнести это, но он все же продолжил:
– Склонна поддаваться порывам. Мы предложили ей провести некоторое время в уединенных молитвах в Часовне Наводнений.
Со стороны Вернезара это было чистым лицемерием, но Занарин замахнулась на то, что оказалось ей не по силам, и расплата была неизбежна. Власть – опасная игра. Должен признаться, я испытал прилив облегчения от того, что целых три месяца смогу не опасаться встречи с Занарин в Амаломейре или просто на улице.
Я сказал:
– Зимой в горах Мерварнен очень холодно.
– Уединенная молитва – не наказание. Мы сказали ей, что она может подождать до весны.
Уединенная молитва в горах была именно наказанием – конечно, не для тех, кто чувствовал к этому призвание, – но у меня не было желания спорить с Улисоталой города Амало ни о молитвах, ни о чем-либо другом. Я промолчал.
– В любом случае, – продолжил Вернезар, – мы надеемся на мирные отношения с вашим… э-э… ведомством.
Как будто я был послом иностранного государства. Я сказал:
– У нас нет причин для вражды.
– Очень хорошо, – кивнул Вернезар. – И вы не собираетесь…
И он покосился на меня.
Значит, вот она, проблема, которую он на самом деле хотел со мной обсудить. Жаль, что я понятия не имел, в чем она заключалась.
Я молча ждал, и он проговорил:
– Нам бы очень не хотелось, чтобы у архиепископа сложилось… не совсем верное представление о происходящем в Амало.
– Мы не переписываемся с архиепископом, – бесстрастно ответил я. – У нас нет на это причин.
– О, прекратите, Келехар, – раздраженно воскликнул Вернезар. – Только не надо притворяться, что вы не докладываете ему обо всем.
– Не докладываем, – покачал я головой. – Едва ли архиепископа интересуют наши мелкие будничные проблемы.
Он уставился на меня с таким лицом, словно я сказал ему, что могу слышать пение рыб.
Я не мог доказать, что говорю правду, а убедить его было невозможно. Я вздохнул и сказал:
– Мы не намерены клеветать на вас господину архиепископу.
– Благодарим вас, Келехар, – ответил Вернезар.
Должно быть, теперь он окончательно уверился в том, что я еженедельно отправляю в столицу подробные донесения о деятельности священников Амало.
– До свидания, дач’отала, – пробормотал я и был рад откланяться.
Дело Бросета Шевелдара рассматривал лорд верховный судья Эримар. Ему потребовалась неделя на то, чтобы ознакомиться с нашими показаниями, а также с заявлением, составленным адвокатом мера Шевелдара (нанятым, без сомнения, на деньги, унаследованные убийцей от несчастных жертв). В день судебного заседания в Амал’тэйлейане собралось немало народу. Кроме меня присутствовали Ульджавар, который в кои-то веки надел официальное облачение, отало Дарневин, отала Боншенар, а также множество незнакомых мне мужчин и женщин. Я понятия не имел, кто это такие и что привело их сюда.
Некоторые, вероятно, были родственниками убитых, потому что в задних рядах я заметил блеск пенсне мера Урменеджа.
Лорд Эримар, эльф в возрасте за шестьдесят, держался очень прямо, и я знал, что ум у него острый как бритва. Он оглядел каждого из нас, задержав взор на мере Шевелдаре, который сидел в наручниках между двумя массивными гоблинами из Братства Бдительности, и сказал:
– Это дело не похоже ни на одно из тех, с которыми нам приходилось сталкиваться на протяжении нашей карьеры. Мы ознакомились с письменными показаниями Свидетеля, выступающего от имени трех женщин, каждую из которых умертвили с помощью калонвара через несколько недель или месяцев после заключения брака с обвиняемым. Он называл себя Бросетом Шевелдаром, Сегевисом Мичезаром и Кро’исом Авелонаром, а также, вероятно, другими именами. В заявлении, представленном адвокатом мера Шевелдара, отмечается, что ни в одном из случаев его вина не была доказана. Однако возможны лишь два объяснения изложенным фактам: либо подсудимый виновен, либо некто преследовал его, несмотря на то что он менял имена и заводил новых жен, и травил его супруг именно в то время, когда меру Шевелдару была выгодна их смерть. Мы находим второй вариант не только маловероятным, но и абсурдным. Свидетель мера Шевелдара не смог представить никаких доказательств того, что второе предположение соответствует истине. Мы находим, что Бросет Шевелдар виновен в убийстве Ливано Шевелдаран, Дрэйчано Мичезаран и Инширан Авелонаран, а также ее нерожденного ребенка Улану. Приговор будет вынесен завтра князем Орченисом.
Мы все знали, каким будет приговор.
Когда мы вышли из зала суда, ко мне подошел мер Урменедж.
– Он действительно законченный негодяй.
– Да, – кивнул я. – Нам очень жаль, что ваша сестра обманулась в нем.
– Инширан очень хотелось, чтобы ее представления о нем были правдой, – вздохнул он. – Наверняка другие бедняжки чувствовали то же самое.
– За исключением первой меррем Шевелдаран, – заметил я. – Она должна была хорошо знать его – а может, ей только казалось, что она его знает.
– Мы лишь надеемся, что Инширан не догадалась, – сказал мер Урменедж. – Эта мысль будит нас по ночам.
На этот вопрос невозможно было ответить. Только Шевелдар знал правду. А он не признал свою вину – несмотря на доказательства того, что он трижды женился под разными именами и что все его супруги были отравлены одним и тем же ядом. Несмотря даже на то, что стражники Братства Бдительности при обыске обнаружили в его комнате на четверть полный флакон с пожелтевшей этикеткой с надписью «Калонвар». Кроме того, Свидетель его невесты, мин Чинево Тавалин, в своих показаниях описал его поведение, совпадавшее с образом действий в предыдущих случаях. Шевелдар не оправдывался, не предлагал объяснений, даже не смог ответить на вопрос, почему после стольких утрат он не оставил попыток завести семью. Он вообще не желал говорить об умерших. Он лишь настаивал на своей невиновности и объявил себя мучеником, хотя так и не выяснилось, в чем именно заключались его мучения.
– Но мы хотели бы вас поблагодарить, – добавил мер Урменедж. – За то, что вы настойчиво продолжали расследование, хотя на вашем месте девять из десяти чиновников бросили бы это дело. Если бы не вы, мин Тавалин сейчас была бы уже замужем.
С таким предприимчивым женихом мин Тавалин сейчас была бы уже мертва. Но я оставил это мнение при себе, а вслух сказал:
– Это наше призвание и наша работа, мер Урменедж. Нет нужды нас благодарить.