И я полагаю, что, основываясь на результатах своих исследований искусственно созданных «воспоминаний», я могу объяснить, что произошло с Сандрой Барнс. В ее сознании хранилась определенная картина — воспоминание об использовании банкомата утром 11 мая 1985 года, и в течение девяти месяцев убийцы в этой картине не было, просто не было. Но за месяц до начала суда над Тимоти Хеннисом — после того, как его фотографии десятки раз были напечатаны в газетах, — миссис Барнс вдруг вспомнила, что в то утро у банкомата она видела какого-то человека, очень похожего на Хенниса. Статичная картинка в ее голове начала двигаться, менять форму, ожила, и в эту картинку она начала вживлять газетные фото Тимоти Хенниса. Она видела банк, видела банкомат и — да, после минимального, почти незаметного психического редактирования смогла «увидеть» и человека. Он был высок и хорошо сложен, и у него были светлые волосы. Она смогла «увидеть» даже тонкие пряди волос, падавшие ему на глаза, когда он шел к своей машине, открывал дверь и отъезжал.
Сандра Барнс, несомненно, ощущала давление, с тем чтобы изменить образы в ее памяти. На нее давило то обстоятельство, что она была в том самом банке в то самое утро и что она, скорее всего, была единственным человеком, который мог видеть убийцу, единственным, кто мог теперь опознать его и помочь отправить его за решетку. Но не было ли здесь и более опасного давления? Не запугивала ли полиция Сандру Барнс, используя свою власть и влияние, чтобы заставить ее изменить свои воспоминания? Результаты моих исследований памяти со всей очевидностью показывают, что полиции вовсе не нужно использовать принуждение в той или иной форме. Просто задавая ей вопросы, повторяя один и тот же вопрос несколько раз в течение нескольких месяцев, представители обвинения оказывали на нее незаметное, но глубокое воздействие, в конце концов побудившее ее «вспомнить» человека около банка. Если их вопросы были наводящими или если допрашивающий демонстрировал раздражение или скепсис, в частности в ответ на желание другого клиента банка дать показания, то такое воздействие можно охарактеризовать как интенсивное и, может быть, отметить его в качестве возможного источника «созданного» воспоминания. В данной ситуации мы можем убедиться в силе внушения, позволяющей сформировать воспоминание о том, чего на самом деле не было.
Обвинение может утверждать, что это воспоминание у Сандры Барнс существовало и раньше, но было вытеснено из сознания, погребено под более поздними воспоминаниями и ожидало нужного момента, как крупная рыба на дне глубокого пруда. Но если эта «рыба» была, почему она так долго не появлялась на поверхности? Исходя из того, что первоначально миссис Барнс заявляла, что возле банка она никого не видела, и того, что через восемь месяцев она вдруг вспомнила мужчину, который был «очень похож» на Тимоти Хенниса, я утверждаю, что воды ее памяти были изначально пусты и что «рыба» была внедрена в ее сознание с помощью фотографий в газетах; что, когда детектив начал задавать вопросы, она начала ходить кругами, а детектив продолжал забрасывать крючки и мутить воду, пытаясь добиться поклевки, и только тогда рыба выскочила и заглотила крючок. После того как память «клюнула», воспоминание стало реальным. Однако при этом у меня нет никаких сомнений в том, что Сандра Барнс теперь искренне полагала, что она действительно видела у банка кого-то похожего на Тимоти Хенниса на следующее утро после убийства в доме Истбернов.
В наших исследованиях уверенность субъектов в реальности воспоминаний о подсказанных или воображаемых событиях часто оказывается столь же сильной, как уверенность в реальности воспоминаний, основанных на реальных впечатлениях. При сравнении описаний этих двух разных видов воспоминаний обнаруживается, что искусственно созданные воспоминания содержат чуть меньше сенсорных атрибутов, таких как цвет, размер или форма объекта. При описании воспоминаний, являющихся плодом воображения, субъекты также стремятся использовать больше вербальных ограничений, позволяющих уклониться от прямого ответа, таких как «я думаю» или «я полагаю». Но когда их просят подробно описать их искаженные воспоминания, испытуемые часто оказываются довольно многословными и рассказывают, о чем они думали или на что обратили внимание, когда «увидели» (воображаемый) объект.
Достаточно подробно и уверенно люди описывают также воспоминания, обусловленные внушением, полученным под гипнозом. В одном эксперименте, в котором производилось внушение под гипнозом, испытуемый вспомнил, что однажды вечером он проснулся от громких звуков. «Я уверен, я их слышал, — говорил он. — В самом деле, я совершенно уверен. Я уверен, что слышал эти звуки».
Эти и другие эксперименты показывают, что между воспоминаниями о том, что действительно происходило, и внушенными воспоминаниями существуют тонкие различия, но большинство людей не в состоянии уловить эти различия. Иными словами, когда человек что-то вспоминает, он склонен верить, что это правда. И когда люди описывают свои воспоминания, их рассказы могут быть настолько реалистичны и подробны, что слушатели (в том числе и присяжные) обычно считают, что это воспоминания о реальных событиях.
Так как же отличить реальные воспоминания от ложных, искусственно созданных воспоминаний? Психолог Уильям Джеймс в свое время писал о «теплоте и близости» нашей памяти. Сандра Барнс «вспомнила» тонкие волосы мужчины, пряди волос, падающие на его лицо, скрип открываемой двери автомобиля. Ее воспоминание обрело форму, цвет, образ и вещественность — «теплоту и близость» реального события.
Из-за чрезвычайно широкой досудебной огласки второй суд над Тимоти Хеннисом был перенесен из Фейетвилла в Уилмингтон, Северная Каролина, прибрежный город с населением около 44 тысяч человек, расположенный всего в 80 км от границы с Южной Каролиной. В среду 12 апреля 1989 года я прилетела в Уилмингтон, и в аэропорту меня встретили Билли Ричардсон и Лес Бернс, частный детектив, работавший по этому делу. Через полчаса мы встретились с Джерри Бивером в рыбном ресторане у входа в канал, в одном из сооружений из стекла и дуба, с фикусами по углам и с доской объявлений о сегодняшних скидках на вина. Билли, Джерри и Лес решили ужинать по полной программе, но я все еще жила по стандартному тихоокеанскому времени и с теми избыточными углеводами, которыми меня пичкали в самолете. Поэтому я заказала креветочный коктейль и бокал шардоне.
— Расскажите мне про Хенниса, — попросила я. — Почему вы так уверены в его невиновности?
У меня вдруг возникло ощущение, что я веду телевикторину и сидящие передо мной участники лихорадочно нажимают кнопки ответов. И мы все вчетвером расхохотались.
— Я первый! — воскликнул Джерри. Будучи старшим членом их юридической фирмы, он воспользовался привилегией руководителя. — Начнем с полного отсутствия вещественных доказательств причастности Тима Хенниса к этому преступлению. И в гостиной, и в спальне было обнаружено множество волос с головы и лобковых волос, но ни один из этих волосков не принадлежит Тиму Хеннису. Ни один! Масштаб преступления таков, что можно было бы ожидать, что удастся найти какие-то вещественные доказательства причастности обвиняемого к этому преступлению, но в данном случае не было найдено абсолютно ничего. Более того, многие доказательства, в частности кровавые следы обуви, указывают как раз на невиновность Хенниса.
В разговор вступил Билли Ричардсон. Круглолицый и гладко выбритый, он выглядел так, как будто только вчера окончил свой юридический факультет.
— Я думаю, вы также должны принять во внимание абсолютную наивность и доверчивость Хенниса. Настоящий виновник не отправился бы в полицию так спокойно, как это сделал Тим Хеннис, и не дал бы так легко себя обследовать — отпечатки пальцев, следы рук, отпечатки ног, образцы крови и слюны. Он провел в полицейском участке почти семь часов, ответил на все вопросы, которые они ему задавали, и даже не подумал о том, чтобы вызвать адвоката. Мой опыт подсказывает, что если существует нечто такое, что отличает невиновного человека от виновного, так это доверчивость, отсутствие подозрительности, готовность сотрудничать с полицией, потому что вы хотите помочь им, хотите быть хорошим американским гражданином.
Настала очередь Леса Бернса. Как и большинство частных сыщиков, которых мне довелось видеть, Бернс вполне соответствовал категории «хмурого индивидуалиста»: высокий и худой, угловатый — в стиле Криса Кристофферсона, с седеющей бородой и склонностью резать правду-матку. Бернс повторил соображения Бивера насчет отсутствия вещественных доказательств:
— Я работаю частным детективом уже семнадцать лет, и, столкнувшись с таким жутким преступлением, с перерезанными глотками и множественными колотыми ранами, вы ожидаете найти нечто такое, что могло бы изобличить подозреваемого. Но десятки следователей, как ни старались, не смогли найти ни малейшего доказательства, которое изобличало бы Хенниса. Потому что Хеннис просто не совершал этих преступлений.
Бернс посмотрел на Бивера и Ричардсона, и было очевидно, что мнение у этих троих мужчин общее.
— Тим Хеннис не убийца, — просто и спокойно сказал Бернс. — Подумайте, каким надо быть человеком, чтобы убить мать и ее двоих маленьких детей? У Тима Хенниса свой ребенок, маленькая девочка. Я не имею в виду, что меня нельзя обмануть, можно, конечно, в этом нет никаких сомнений. Но я не верю, что Тим Хеннис по своему человеческому типу относится к категории убийц. И еще этот «обходчик»…
Следующие двадцать минут Лес Бернс рассказывал мне, как он нашел «обходчика». Когда Чак Барретт рассказал, что видел мужчину, уходившего от дома Истбернов по подъездной дорожке, прямо в свете уличного фонаря и что этот мужчина заговорил с ним, сказал: «Вот, приходится ехать ни свет ни заря», Бернс понял, что здесь что-то не так. Чтобы человек, только что жестоко убивший молодую мать и двух ее маленьких детей, тащил что-то тяжелое по подъездной дорожке, спокойно вошел в круг света от фонаря и спокойно беседовал с незнакомцем? Бернс усомнился в этом. Он предположил, что человек, которого видел Барретт, не имел никакого отношения к этому преступлению, а просто гулял возле дома Истбернов в эти ранние утренние часы.