когда полицейские надели на него наручники и повели в патрульную машину. «Не уводите моего сына! — кричала она, но несколько полицейских удерживали ее. — Верните его домой! Верните его!»
Неожиданно для себя я сняла трубку и набрала номер Джоан Спенсер.
— Мы только что разговаривали с Тайроном, — сказала она. Мне показалось, что она была рада меня слышать. — Сейчас он отпущен под залог, но я очень боюсь, что они придерутся к какой-нибудь мелочи, чтобы вернуть его обратно в тюрьму. Знаете, у меня появилась шикарная идея — не желаете ли вы с ним встретиться?
Я не знала, что сказать. Да? Или нет? Или «я не должна»?
— У вас это отнимет всего час времени, — сказала она. — Я заеду за вами и привезу вас к нему домой.
Встретиться с ним? Я задумалась. Это было бы неправильно. Приняв чью-то сторону, я нарушила бы диктуемые моей ролью правила. Но подождите, рассуждала я сама с собой, а о какой такой роли речь? Я же не выступаю экспертом в этом процессе, тут я обычный житель Сиэтла, читатель газет, как и прочие жители Сиэтла. Так почему бы мне не повидаться с ним? Часто ли мне выпадает случай встретиться и побеседовать с подзащитным и его семьей?
И я сказала: «Да, я хотела бы встретиться с ним». На следующее утро в девять часов мы с Джоан Спенсер в ее красной двухдверной «хонде» стремительно взлетали на Кэпитол-Хилл, рассуждая о двух противоборствующих сторонах в этой схватке по поводу виновности или невиновности Тайрона Бриггса. Я решила, что стоит рассказать ей о том моем разговоре с подругой, отозвавшейся о ней, Джоан, как о «либерале с кровоточащим сердцем». Я почувствовала, что причинила ей боль, но было уже поздно.
— Именно так они меня и называют, — сказала она, лавируя в пробке между машинами. — Это они так иронизируют, я правильно понимаю? Вот смотрите, я — жена врача, ведущая спокойную жизнь при своих детях и внуках, и вдруг я делаю какие-то вещи, которыми мне прежде и в голову бы не пришло заниматься. Я выступала по телевидению и говорила о невиновности этого парня. Я стала общественным наблюдателем и вскакиваю в три часа ночи, чтобы убедиться, что этот «осужденный преступник» находится дома и в безопасности, а не шныряет по улицам. Я выступала на собрании общины в баптистской церкви, и там все были темнокожие. Я организовывала петиции, письменные информационные бюллетени, я даже организовала шествие к тюрьме — почему? Я в жизни не занималась никакими маршами! Что, люди полагают, что я все это делаю, будучи заинтересованной стороной? — Она раздраженно пережидала красный свет, постукивая пальцами по рулевому колесу. — Не нужно мне никакого процесса, мне нужен отдых. Мой муж нездоров, он замучился ужинать каждый день в разное время, потому что я внезапно убегаю то на митинги, то на встречи с общественностью.
Ее пальцы сжались в кулак, которым она теперь мягко постукивала по пластиковой поверхности руля.
— Но я не сдамся. И дело не в Тайроне. Он для меня как ребенок. Все мое существо нацелено на то, чтобы добиться освобождения Тайрона. А причина, побуждающая меня ко всем этим действиям, — желание справедливости, и с самого начала для меня было важно именно установить справедливость. — Светофор переключился на зеленый, и мы опять поехали, быстро маневрируя между машинами. — Мне нужно довести это до конца, независимо от того, сколько это потребует времени, сколько денег мне придется потратить из своего кармана и чего это будет стоить мне с точки зрения дружеских и личных отношений. Тут дело не только в Тайроне, причина моих действий намного глубже, нежели весь этот процесс, потому что, наблюдая ход этого разбирательства, я поняла, что, в принципе, кого угодно можно обвинить в чем угодно. Поверьте, когда обвиняемого доставляют в суд, он попадает под действие презумпции виновности, а не невиновности. Тайрон Бриггс был осужден на страницах газет еще до начала судебного процесса. И стоит мне только упомянуть имя Тайрона Бриггса, люди просто выходят из себя и начинают орать всякие мерзости — да если бы они знали, какой он на самом деле славный мальчик. Он еще ребенок, ну просто ребенок, а его жизнь уже разрушена.
Она расправила плечи и еле заметно улыбнулась.
— Либерал с кровоточащим сердцем — это звучит. Я не могу остановиться и не остановлюсь, пока Тайрон не выйдет на свободу.
Мы подъехали к дорожке, ведущей к небольшому дому в рабочем районе на Бикон-Хилл, в нескольких милях к востоку от центра города и в нескольких милях к югу от больницы Харборвью и жилого комплекса «Йеслер-террас».
— Его семья перебралась сюда через несколько месяцев после ареста Тайрона, — пояснила Джоан, — они не могли оставаться жить в том доме среди этих ужасных воспоминаний.
Женщина в фартуке вышла на небольшое бетонное крыльцо и жестом пригласила нас войти в дом. Когда мы вышли из машины, она поздоровалась и спросила, не хотим ли мы позавтракать. Блинчики, сосиски, апельсиновый сок?
Джоан засмеялась, приобняв ее:
— Дороти, это Элизабет Лофтус. Элизабет, это мать Тайрона, Дороти Харрис.
Я подошла к крыльцу и собиралась пожать руку Дороти, но та с некоторым смущением отстранила свою руку, державшую кухонную лопаточку:
— Нет-нет, у меня руки все в готовке. Проходите, располагайтесь поудобнее. Я приду через минутку.
В коридоре нам встретились Эрик, старший брат Тайрона, и Фелисия, их двенадцатилетняя сестра. Несколько младших детей сидели вокруг стола в тесной кухне, ели блинчики и смущенно улыбались. Мы решили пока вернуться на улицу и посидеть на крыльце в лучах нечастого в Сиэтле солнца. Эрик присоединился к нам, и мы несколько минут поговорили о его работе с Ларри Дейли, частным детективом, ведущим расследование по делу его брата. Дело вроде бы сдвинулось с места, сообщил Эрик слегка таинственно, появились новые версии, новые свидетели и новые свидетельства.
— Новые свидетели? — переспросила я.
— Я сейчас не могу говорить об этом, — ответил он, — мы должны соблюдать осторожность.
На крыльцо вышел высокий заспанный молодой человек. «Тай, это доктор Лофтус», — сказал Эрик, приобнимая младшего брата. Тайрон улыбнулся и опустил взгляд. «Привет», — сказал он. Он так заикался, что на произнесение этого короткого слова ему потребовалось несколько секунд. Я взглянула на его запястье, на широкую черную ленту с квадратной коробочкой наверху. Он заметил мой взгляд.
— Это большой глаз, — сказал он с улыбкой.
— Это электронный браслет наблюдения, — пояснила Джоан. — Радиоприемник-передатчик, подключенный к телефону в комнате Тайрона. Они отслеживают каждое его движение, звонят ему в любое время дня и ночи.
— Похоже на ошейник и поводок, — сказал Эрик, глядя на браслет одновременно со страхом и отвращением. — Тай на 46-метровом поводке, и, если он выйдет хоть на полшага дальше, в полицию прилетит сигнал, и разверзнется преисподняя.
Словно в доказательство сказанного, в доме зазвонил телефон, и мать Тайрона, все еще держа в руке лопатку для блинов, поспешно вышла к нам и сообщила:
— Тайрон, это твой телефон, давай побыстрее! Хотите взглянуть, как это работает? — предложила она мне. — Пойдемте!
Я последовала в дом за Тайроном через узенький коридор в угловую спальню. Он приложил черную коробочку на своем запястье к розетке подключения телефона, снял трубку и заикаясь проговорил в нее свое имя.
Через минуту он опустил трубку на рычажки аппарата.
— Я чувствую себя собакой, — сказал он мне, глядя на черную коробочку.
И добавил, что терпит это ради своей семьи, чтобы он мог быть с ними; а без этой системы наблюдения он сидел бы в тюрьме в ожидании начала третьего судебного процесса.
Несколько секунд мы смотрели на эту черную коробочку на его запястье, не зная, что теперь сказать.
— У вас есть хоть какая-то надежда? — неожиданно брякнула я.
— Надежда? — Он повторил это слово, словно не совсем понимая его. При этом все усилия его явно были направлены на преодоление заикания.
Я почувствовала, что сама наклонилась к нему, открыла рот и делала движения головой в такт его запинаниям в словах.
— Нет, — ответил он. Слова его были короткими и звучали прерывисто, перебиваемые постоянным неукротимым заиканием. — Надежды у меня нет. Как я могу надеяться? Я не верю в эту систему. У таких бедных людей вроде меня — какая у нас может быть надежда? Если ты там и совершенно один…
Он замолчал и глубоко вздохнул.
— Каждый день мы бьемся изо всех сил. Каждый день я иду на работу и думаю — как мы сможем оплатить вот это? Коробка, браслет — с меня за это по десять долларов в день. Суды. столько денег. — Он молча покачал головой, слов больше не было.
— Расскажите мне про тюрьму, — попросила я.
— Про тюрьму, — повторил он. — Я был в растерянности. Это совсем другой мир. Там нельзя ничего себе позволить. Он постоянно нападает на вас. При закрытых дверях. Я молился каждую ночь, спрашивал, почему я здесь, зачем это нужно, но не находил ответа.
Он взглянул на меня: глаза его были распахнуты и чисты, а руки обращены ладонями вверх. Потом по его лицу промелькнула легкая тень боли и страха, он уронил руки и бессильно сгорбился.
— Зачем кто-то делает со мной такое? Полиция, они смотрят на нас как на людей второго сорта, как на ничтожества.
Я не знала, что сказать. На мгновение мы задержались в коридоре, и оба уставились на зеленый ворсистый ковер.
— Как вам удается держаться? — спросила я, когда молчать стало уже неловко.
— Я молюсь, — просто ответил он. — Я прошу Бога остановить этот мучительный кошмар. Вернуть все, как было прежде и как будто не было этого ужаса. И дать нашей семье силы вернуться в прежнее состояние. Я знаю, что Бог может услышать меня. Сколько еще? Сколько?
Мы снова вышли из дома и сели на кухонные стулья, которые Дороти и Эрик вынесли и поставили полукругом на газоне.
— Дороти, расскажи Элизабет, как к вам домой пришла полиция, — попросила Джоан.
— Ой, это было страшно, просто ужасно! — ответила Дороти. — Несколько месяцев назад кто-то настучал в полицию, что якобы Тайрона видели сидящим посреди ночи напротив отеля в Западном Сиэтле. Шел проливной дождь, время полшестого утра, я услышала звук подъехавшей полицейской машины. Выглянула в окно и подумала: