После каждой просьбы Кира делала поклон. Дотронувшись лбом до пола, она распрямляла спину и продолжала просить:
– Не оставь, Господи, и друзей наших, Гориных. Раба Божия Романа, супругу его, в крещении Елену, и дочь их Веронику, в крещении Веру.
За Гориных Кира сделала несколько поклонов.
А я и не знала, что Ника крещена как Вера. А ведь я тоже могу помолиться за Нику. Потому что больше ничего не могу для нее сделать. А может, больше и не надо? Может, это и есть самое нужное – просить Бога не за себя, а за другого?
Господи, услышь мою бабушку!
Пусть всем станет немного лучше. Пусть в нашей сумрачной жизни засияет свет! И пусть жизнь наша, испорченная нашими же поступками, ошибками, амбициями, наполнится чем-то значимым!
– Еще, Господи, прошу тебя о девочке Карине. Даруй нам всем мудрость и терпение, а ей – здравие и прилежание.
Кира сделала несколько поклонов за Грошеву.
– Спаси, Господи, и помилуй старцы и юныя, нищие и сироты, и вдовицы, и сущие в болезнях и печалях, бедах же и скорбех, обстояниих и пленениих…
Незаметно для себя я втянулась в Кирину молитву, сидя на полу, шептала:
– Господи, помоги еще Анжеле и дочери ее Дарье. И не забудь о муже и отце их, рабе Божием Петре. А еще, Господи, помоги ученикам моим. Особенно Павлу.
Я не случайно вспомнила о Скворцове. Он оставался занозой в душе, несделанным делом. Когда я пришла в школу с заявлением об отпуске, Скворцов вместе с другими гонял мяч.
– Здрасьте, Светлан Николавн! – Он подбежал ко мне. – А у меня братан родился.
– Уже? – воскликнула я. – Поздравляю… – Я представила новорожденного в ветхой убогой хибаре и внутренне содрогнулась. – Паша, я договорилась насчет тебя. Тебе на две смены в лагерь путевку дадут. Ты обязательно поезжай.
– Не-а, – отмахнулся Скворцов. – Я, Светлан Николавн, не могу поехать.
– Паша, это очень хороший лагерь! Кормят пять раз в день! – рассыпалась я. – Туда просто так путевки не достать! Отказываться нельзя.
– Я не поеду, – повторил Скворцов и сплюнул в сторону. – Ну сами подумайте. Кто мамке с малым поможет? Воды натаскать, то се… За огородом надо смотреть. Мы с дедулей огород засадили. Его теперь все лето полоть и поливать надо. Нет, Светлан Николавн. Я дома останусь. В школьный лагерь похожу, а туда – нет, не поеду.
Вот так мы с ним поговорили. Главное, я понимала, что Скворцов прав и что заставить его я не могу. Чувство собственной беспомощности просто убивало меня!
И потому сейчас, сидя в коридоре родительского дома, я поручала Скворцова Богу, поскольку больше нам надеяться было не на кого.
Кира закончила свою длинную молитву о живых и приступила к молитве об усопших.
Я тихонько спустилась на кухню.
Мирно и негромко шумел холодильник, шуршали ходики, из крана капала вода.
Эти родные звуки всегда умели вернуть меня мне самой. Только здесь, в этом старом доме, я ощущала себя по-настоящему защищенной.
Включила самовар и достала из буфета мед и печенье.
В кармане молчал мобильник. Теперь я всюду таскала его с собой, боялась пропустить звонок Игоря. Я чувствовала, что он позвонит. А может быть, просто хотела этого?
Самовар забулькал, и одновременно с этим заскрипела лестница – Кира спускалась на кухню, чтобы положить на ночь в чашку свои зубные протезы.
– Бабуль, давай чайку?
Я была готова услышать что-то привычное вроде «вредно на ночь пить много жидкости».
Но она согласилась. Последнее время Кира только и делала, что удивляла меня.
Я налила нам чаю и уселась напротив бабушки, опустила к столу абажур, чтобы он захватывал в свой круг только стол с самоваром и нас двоих.
– Рада отпуску? – спросила она.
Я кивнула. Подбросила встречный вопрос:
– А тебя опять включили в комиссию по госэкзаменам?
Кира тоже кивнула. А затем несколько лукаво взглянула на меня:
– После летней сессии я увольняюсь.
– Как? – опешила я. – Совсем?
– Совсем.
– Не верю! Ты разыгрываешь меня, бабуля! Ты без своего универа себя не представляешь. Всю жизнь только что не ночевала там. Ты не сможешь дома сидеть!
– Смогу, – хладнокровно повторила Кира, поглядывая на меня с непонятным выражением.
– Плохо себя чувствуешь? – испугалась я.
– Чувствую себя не хуже и не лучше, чем любая бабка в мои годы.
– Кира! – Я покачала головой. – Чем же ты собираешься заниматься?
От неожиданности я забыла про чай. Кира, напротив, зачерпнула ложечку меда и теперь тщательно ее размешивала, наблюдая, как он там растворяется.
– Буду сидеть с твоей дочерью.
– Кира…
– Научишь меня всем вашим играм. Дашь пособия. Неужели я не справлюсь?
– Кира! Как же я тебя люблю…
Я обняла свою бабушку и почувствовала, какая она хрупкая и… другая.
Другая, чем та, которую я обнимала в детстве. Кира стареет! До сих пор это не приходило в голову.
– Не подлизывайся, – со смехом отмахнулась она. – Пей чай, а то остынет.
Я послушно вернулась на место.
– Как же твоя кафедра тебя отпустит? – не отставала я. – Кто теперь будет читать такие захватывающие лекции по истории?
– Перестань. Найдутся. Да и не могу я теперь читать историю, как прежде. Смотреть стала на нее по-другому. – Заметив мое удивление, пояснила: – Ведь что такое, Светочка, история народов? Это трагедия. Мир испорчен, а мы все грешны. И каяться не хотим. Поэтому наша история и крутится по спирали. А мы упрямо наступаем на те же грабли. Это всего лишь бег по кругу не делающих выводы народов.
– Ну вот… – огорчилась я.
– Зло лежит в нас самих. В сердцах наших.
– Как же быть?
– Для начала я намерена заняться собой. Своей собственной душой. Вычистить ее хорошенько, выкинуть весь хлам. А то получается – всю жизнь учила других, а сама оставалась невеждой.
– Какая же ты невежда, Кирочка? Ты профессор!
– У меня нет элементарного духовного образования, Светочка, хотя бы в объеме воскресной школы! Человек без этих знаний слеп. Вот я прожила шестьдесят пять лет и не замечала, что во всем, абсолютно во всем, присутствует премудрая рука Творца. Как в жизни мира, так и в судьбе отдельного человека.
– А я замечала, – призналась я. – Я называю это присутствие «Великий Режиссер».
– Как ни назови, суть одна. Ты молода, Светочка, и у тебя имеются все шансы строить жизнь с учетом Его сценария. А я теперь вот снова ученица-первоклассница.
– Ты самая способная и прилежная ученица, бабуля!
– Дорогу осилит идущий, – загадочно улыбнулась Кира.
И вот мы с Иришкой – путешественники. Мы едем в купе в компании двух мужчин. Один – круглолицый и веселый – оказался моряком. Другой был немного похож на артиста Пуговкина из старых советских фильмов. Но только грустного. По крайней мере мне показалось, что он напряжен или чем-то озабочен. На вид им обоим было немного за сорок. Я их сразу окрестила про себя оптимистом и пессимистом.
Моряк представился Сергеем, а «Пуговкин» – Максимом Петровичем. Мы познакомились, и через полчаса моя дочь уже вовсю общалась с попутчиками на своем языке, интуитивно больше тяготея к оптимисту, чем к пессимисту.
Иришка достала свой рюкзак с развивающими играми и стала хвастаться его содержимым.
Моряк на удивление быстро разобрался с нашими мозаиками, пазлами и кубиками, будто всю жизнь только этим и занимался.
Когда я обмолвилась о своем наблюдении, его ответ ошеломил меня:
– А я и занимался. Мой сын тоже не говорил почти до школы. У нас дома было полно подобных игрушек.
– Неужели? – изумилась я. – А теперь? Он разговаривает?
– Еще как! Такой стал болтун, не остановишь. – Он улыбнулся, вспомнив о сыне. – Я ведь по четыре месяца дома не бываю, все в плаваниях. А приезжаю, мы с ним наговориться не можем. Бывает, вечером загляну к нему в комнату, а он позовет: «Пап, давай поболтаем!» И мы лежим с ним на койке, болтаем. На любые темы. Иногда можем полночи так проговорить.
У меня слезы выступили на глаза и от волнения горло перекрыло, мешая говорить. Но так хотелось узнать о его сыне! И он понял это по моим глазам.
– И ваша девочка обязательно заговорит. Только руки нельзя опускать. Мы с женой, когда поняли, что наш сын требует больше внимания, чем другие дети, сразу решили: я зарабатываю, а она с ним занимается. С работы она уволилась и расписание составила: массажи, логопед, игры, прогулки, занятия. И так изо дня в день.
– А какой вам ставили диагноз?
– Недоразвитие мышц языка.
Так не бывает. Ясно же, что так не бывает! Мы сели в поезд. И оказались в одном купе с человеком, уже прошедшим тот путь, в начале которого находились мы с дочерью!
Но это было именно так. Там, на Небесах, Великий Режиссер вновь позаботился обо мне, дал знак! Послал попутчика. О, я уцепилась за него как за спасательный круг! Мне хотелось знать все. Мелочей для меня не было и не могло быть. И Сергей охотно рассказывал о сыне.
– Когда сынишка заговорил, он, конечно, здорово отставал от сверстников в речи. А пора было в школу. Ну что делать? Обычная школа нам не подходила, нашли частную.
– Платите много? – осведомился пессимист, до сих пор не проявлявший интереса к теме нашей беседы.
– Много – не много, только уж взялся за гуж, не говори, что не дюж, – улыбнулся Сергей. – В классах не больше десяти ребят, к каждому особый подход. Учиться ему понравилось, с этим проблем не было. Потом решили, пусть уж в этой школе и учится. Сейчас уже в десятом классе.
– Деньжищ-то сколько выкинули за десять лет… – продолжал ворчать Максим Петрович. – Наверное, дачу можно было двухэтажную выстроить?
– Ну да, – пожал плечами Сергей. – Но я не жалею. Сын наш умница. Увлекся историей. Мы с женой поддерживаем – книжки всякие покупаем, диски. Читает много.
– Какое счастье! – подавляя слезы, выдохнула я.
– Вот теперь хочет в университет, на исторический, – сдержанно похвалился Сергей. – Сами мы с женой технари, оба инженеры, а сын – гуманитарий. Чудеса…