Живой мертвец.
Что-то такое. Страх перед предположительным.
Тоже где-то было.
Тоже где-то было. Где, не помню. Было. Поэтому нам страшно смотреть на мертвеца, хотя он предмет. Был субъект, стал объект. Довольно-таки мгновенно. Был, стал. Я это особенно болезненно. И вот это недоосознаешь. Но есть.
Не думать не пробовал.
Не думать не выходит. Пробовал. Может встать и выйти. Предмет встает, вот, скажем, этот чайник или холодильник, встает и идет как ни в чем не бывало, идет, бубнит что-то, вдруг. К этому нельзя относиться обыкновенно. Явление странное само по себе. В нем есть неясное. Спит.
Спит еще.
Ну вроде бы недолго еще.
Недолго. Не будем будить.
Давай включу.
Сколько сейчас.
Не знаю. Но уже вечер.
Не заметил, как прошел день.
Кажется, ты вообще не замечаешь, как дни проходят.
Потому что не вижу разницы.
Если задуматься, разницы никогда не было. Будешь.
Я перекусил.
А ты.
И я перекусил. Попозже.
Давно проснулся.
Давно. Недавно. Запутался.
Я сделаю побольше. Вы потом решите, может, доедите.
Все-таки ты из нас самый бодрый. Не понимаю, откуда черпаешь силы.
Да как-то не вижу смысла перемалывать все это в голове.
Тебя не смущает, что кто-то пришел и поставил тебя в, в общем-то, безысходное положение.
Не смущает. Смущало. Теперь нет. Я не могу ничего в этой ситуации поменять. Как бы ни хотелось.
Все же буду, положи немного.
Осторожно, горячо. Не смущает. Они все равно будут делать так, как выгоднее им. Мы лишены всякой возможности влиять. Нам говорят, мы либо делаем, что говорят, либо бежим сломя голову. Мы с вами решили бежать сломя голову. Как тараканы, когда свет. Убежали, спрятались, сидим, подсматриваем из-под полы, следим, подслушиваем и над этим думаем, переговариваемся. Но сколько бы ни переговаривались, ничего не меняется. Не мы решаем, мы прячемся. Одни решают, другие прячутся. История. Закономерности. Большая цивилизация, маленькие тараканы. Все ото всех бегают. Главное, что основная масса никуда не бежит. То есть три категории, одни решают, другие бегут, а большинство сидит и надеется. Не задумывается, надеется. Уверено, что вот-вот и сгинет, что еще осталось потерпеть немножечко, и ничего такого больше не будет, потом будем сидеть, вспоминать. Это подавляющее большинство, основной, на самом деле, процент. Аморфное такое множество, как кисель, ешьте меня, ешьте. Не мазохизм, скорее лень, продиктованная страхом перед неизвестностью. На этом строят большие всеобщие идеи. Соблазнительные. Ну как тебе. Вкусно. Идея фикс. Ощущение противодействия, общности, взаимовыручки. Ее нет, есть большие идеи, скажи мне, что делать, говорят. Ну не буквально. Но в целом. Смотрят в телевизор, говорят, ну давай, скажи мне, что делать. Нужна подсказка, шпаргалка. Телевизор говорит, сиди пока, жди, скажу, что делать, ожидай приказа. Сидит множество, ждет, ожидает указаний, не думает, потому что телевизор сказал сидеть и ждать. Потом говорит, давай, вставай огромное множество, идем туда, надо мне, чтобы ты поуменьшилось слегка, но сперва покричало. Ну и встает, идет. Поведенческий механизм. Одни решают, другие сидят и ждут, потом слушаются. Не потому, что послушные, а потому, что такими предполагаются. Функция у них примерно такая, быть. Основная масса стремится быть. До тех пор, пока можно, потом при необходимости готово частично не быть. Такой вот баланс. А мы какой-то несущественный кусок, болтаемся вдалеке, ненужные ни тем ни этим. Тем, которые решают, мы крысы сбежавшие. Тем, которые надеются, мы вообще непонятно что, тараканы-болтуны. Мы при этом думаем, что можем влиять. А не можем. И никогда не могли. И не предполагалось.
Вкусно.
Будешь.
Попозже.
Давай сыграем.
Давай. Но я не умею.
Я покажу. Тут просто.
Надо убрать все со стола.
Просьба ознакомиться с новыми правилами. Все необходимые разъяснения вы можете получить по телефону, либо обратившись по адресу, указанному ниже.
За день, ну это смотря какой день, оно ж непонятно, сколько найдем, всегда по-разному, бывает, что пустые все, зашел, вышел, ну то есть огляделся, зафиксировал по форме, заполнил, мы, это, заходим, и по сторонам, мы группами работаем, тут все зависит от смен, обычно по трое, одному нельзя, опасно, мало ли, кто там, чего делает, в каком состоянии, там же в разном состоянии, кто озлобленный, кто от страха, бывает, кидаются, со сковородкой или с палкой, одному на той неделе так по голове стукнули, сейчас в больничке, они ж ненавидят, мы для них страшные, хотя работа, кто, что делает, я руку набил, если выпадает мне первым, я так резко открываю, толкаю дверь, выжидаю, потом резко захожу, руку так выставляю, мало ли, им же не объяснишь, иногда по наводке, да, но чаще так, по подъездам, идем, осматриваем, конечно, есть нормы, но тут, смотря какой подъезд, девяносто шесть квартир, шестьдесят, смотря какой, ну и идешь, в одну, в другую, с фонариками, они же без света, толкнул, посветил, на тараканов похожи, ну вот когда в ванную вошел, свет включил, разбегаются, тут такое же, включил, посидят немного, потом разбегаются, нам же приспособлений не дают, у патрулей инструкции такие, обходим, проверяем, фиксируем, если что, известить должны своевременно, тогда ближайший подбежит, по сигналу, они, правда, не то, чтобы охотно, много ложных, прибежит, а ему, не надо уже, сами справились, они и злятся, ну я понимаю, чего злые, лифты не работают нигде, на какой-нибудь девятый этаж добежать надо, у них регламент, сколько-то минут, не успел, фиксируется, мы-то попроще, нас за тщательность хвалят, тут важно, сколько найдем, больше, лучше, плюсиков больше, за каждого дают, ну там, живой, не живой, но отмечают, в конце месяца получаешь, сколько насобирал, пустые квартиры тоже считаются, ну ты же обработал, а там плюсуется уже количество, объекты разные, ситуации разные, сопротивляется, не сопротивляется, помер, разное, один набросился вон, кусок щеки нашему выгрыз, это вот как, понятно, ненормальный, швы наложили, укол сделали, но тут уже компенсация, к концу месяца, все в табличку, но лучше за этим следить, он же везде, человеческий фактор, напутать могут, все ошибаются, опасность-то она есть, конечно, но это не то, что там, это понятно, ну и тут же надо, порядок соблюдать надо, я ж понимаю, иногда жалко, ну струсили, но есть правила, если б их не было, то какая уж тут цивилизация, ну вот поэтому ловим, не отстреливаем же, по-человечески, потом проверяют, осмотры там, бумажки, удостоверяют, а там уж как решат, есть специалисты, туда, на полезную массу, еще куда, может, к нам, кстати, чего нет, говорят, есть такие, не встречал, но есть, сам-то я случайно, у нас все случайно, иногда высматриваем, или вот слышишь, шорох какой, или мелькнет в окошке, оно как бы не в наших обязанностях, но у нас же показатели, циферки, там же потом это все влияет, всем хочется хорошую цифру к концу месяца, вот мы смотрим, да и так безопаснее бывает, другое дело, когда вслепую идешь, еще и с фонариком, всякое случиться может, хотя бывает, что там они все, или крыша поехала, понятно, так долго не высидишь, потихоньку с ума-то сходишь, тем более если мертвые, рассказывали, недавно такое было, там то ли трое, то ли четверо, ну все уже того, не с нами, а один на кухне сидит, пишет ахинею, то ли буковки, то ли непонятно, писатель, еле оторвали от дела, он еще бубнит что-то, ну поехал, говорю, совсем, с этим понятно что, а мог бы пользу, даже не кусался, еще своим кричал, а свои-то того, холодненькие, один калачиком, уснул, не проснулся, другой под тремя одеялами, замерз, много смешного, в общем, работа такая, люди смешные, что бы ни было, всегда какую-то глупость придумают, ну оно бывает, говорили, что тяжелое дело, не то чтобы, если б еще покладистей были, но собака есть собака, огрызается, не всегда слушаться научилась, эти тоже не всегда, в этом месяце у меня пока неплохо, должно к концу хорошо быть совсем, вчера подсчитывал, дочке платье куплю, хотела, она хорошая у меня, уже читает, по слогам, но читает, пальчиком по строчкам водит, умная, говорит, пап, давай теперь я тебе почитаю, ну и читает, хорошая, картина, корзина, картонка.
Герхард лениво бредет по коридору тюрьмы Штаммхайм, вдоль одиночных камер. Это место называли мертвым трактом. Вполне вероятно, что и сейчас называют. Издалека слышно радио, yes sir I can boogie, едва слышно. Сплошное вытянутое сооружение из сверхпрочного бледно-серого бетона. Прозрачные стены, чтобы было проще наблюдать. Монотонная одинаковость бетонной геометрии, бернхардовское. Он движется плавно, аккуратно переставляя ноги, сомнамбулически разглядывая все вокруг, периодически подолгу щурясь вдаль, как бы просчитывая траекторию своего дальнейшего движения. Проходит насквозь одно здание за другим, но кажется, что это один бесконечный коридор. Вскоре Герхард сворачивает в другой корпус, полузаброшенный, под снос. Идет вдоль разбитых стекол, ржавых прутьев, ступая по бетонной крошке, осколкам выцветшей плитки, оставляя неровные следы позади. Восьмиэтажное здание, построенное в шестидесятых, единовременно вмещало в себя до восьмисот пятидесяти человек, преимущественно в одиночках. Герхард останавливается возле одной из камер, заходит, внимательно осматривается, подходит к стене, проводит пальцами правой руки, ощупывая след от пули. Выходит, полусонно проходит еще несколько камер, заходит в следующую. Осматривает камеру изнутри, приглядывается, наклоняется, у основания стены выдолблен тайник, Герхард запускает туда руку. Морщится. Вытаскивает оттуда клочок зеленой ткани, рассматривает, бросает на пол. Некоторое время он стоит в полумраке камеры, смотрит в никуда перед собой. Снимает очки, трет пальцами левой руки глаза, надевает очки. Судя по выражению лица, он вспоминает какие-то детали. Он несколько раз осматривается, будто бы разыскивая подтверждения чему-то. Выходит из камеры, идет дальше по коридору. В одной из камер он снова останавливается, некоторое время стоит в проходе, потом сосредоточенно поднимает взгляд, вверху, почти под потолком, болтается привязанный к решетке электрический кабель, он опускает взгляд, как бы измеряя пространство, затем вновь поднимает взгляд, опускает, так несколько раз. Герхард идет по коридору дальше, еще через четыре или пять камер он заходит в следущую, некоторое время стоит, осматривается, в левом углу лежит небольшой заржавелый кухонный нож. Он стоит и думает о совместимом с жизнью количестве ранений, о кровоизлиянии, о кровоподтеках, об утрате чувствительности при асфиксии, о приблизительном количестве судорог. Ему кажется, что за окном шумит улица в Райхенау, издалека доносится музыка из отцовского фортепьяно, смеются дети, жужжит циркулярная пила, возможно, стучат молотком. Кто-то невидимый говорит охрипшим женским голосом, мы находились в одиночных камерах на седьмом этаже, я слышала выпуск новостей по радио, потом был шум, потом я очнулась на полу, какие-то люди изучали меня, проверяли мои зрачки, пахло грязью, сырой грязью. Герхард прислушивается, нет, это не музыка, это какой-то шум, вроде птиц и чего-то еще. Он возвращается в коридор и идет дальше, медленно проходит несколько метров, разглядывая детали коридора. Вполне вероятно, что он иде