Никогда добропорядочное население города не предполагало, что оно может быть обуреваемо такими страстями. Благонравные горожане, проносясь вдоль кустарника в дикой пляске, совокуплялись прямо на глазах у него, специально выбирая такие невообразимые позы, чтобы проклятые кусты могли бы не только хорошенько все рассмотреть, но и возжелать их, спаривающихся с криками, ругательствами и рыданиями.
Братья, как только могли, изо всех сил днем боролись с кустами: они спиливали их до основания, топорами вырубали корни, даже разводили костры, пытаясь выжечь и след от проклятого отродья. Но что бы они ни делали, какие бы усилия ни предпринимали, ночью ненавистная зелень распрямлялась и поднимала голову вновь. Невозможно было понять, как растительность, уничтоженная дотла днем, с наступлением сумерек вновь появлялась и властно манила к себе обнаженные дикие орды.
Люди начали поклоняться кустам, они уже, не стесняясь, обвивали свои одежды растительностью, а некоторые даже умудрились сочинять гимны, посвященные их плодовитости, и, не скрываясь, открыто распевали их на улицах города. Безразлично взирали они на то, как братья из последних сил борются с зелеными насаждениями, словно зная, что вскоре, в сумраке, все равно наступит их час. Ведь ночью никто из самоотверженных родственников не мог даже помыслить себе о том, чтобы подступиться к кустам, – толпа разорвала бы его на части. Ночью заросли были неуязвимы.
Наваждение это, немыслимое это исступление прекратилось столь же неожиданно, как и началось: в одну из адских ночей в конце месяца элюля вдова садовника, не выдержав огня, сжигавшего ее лоно, прыгнула в самую гущу кустов. На глазах у сотен обнаженных людей кусты разверзлись, приняв долгожданную жертву: вдова садовника забилась, крича нечто нечеловеческое, волосы ее встали дыбом, ноги распахнулись с неимоверной силой, ее подкинуло ввысь, живот выгнулся, груди поднялись, страшная судорога пронзила все ее тело, она взвыла и рухнула в чрево кустов.
Многие потом утверждали, что они видели, как разорванное ее тело долго еще билось в прожорливой ветвистой утробе. Люди, всего минуту назад скакавшие и развратничавшие, словно дикие звери, застыли в оцепенении. Дрожь, похожая на содрогание, прошла по кустам. Все замерло, и пронзительная тишина повисла в воздухе. Слышно было лишь дыхание людей и тихий хруст прожорливых веток.
– Никто из этих людей! – И тут садовник вдруг вскочил на ноги и потряс кулаками. – Никто! – Лицо его изменилось, и гримаса ненависти застыла на нем. – Никто даже не пошевелил пальцем, чтобы помочь ей. Они не сделали ни-че-го! – закричал он. – Их много было в первом ряду, тех, кто мог бы спасти ее! – Дыхание его стало прерывистым, и мне показалось, что еще чуть-чуть – и он в бессильной ярости набросится на меня. Но постепенно, медленно он успокоился, плюхнулся на диван и вновь продолжил рассказ.
Итак, толпа замерла от ужаса, и никто не решился сделать даже шаг, чтобы помочь его матери. Но вот кусты вновь зашевелились, как будто бы сильный ветер взрыхлил их шерсть, медленно стали они втягивать, подбирать свои ветви, листья свернулись в комки, кусты ужались, а еще через миг вся цепь зарослей, словно выдохнув, прыгнула и приблизилась к людям. Голые жители города, завороженно глядя на ожившую густую зеленую массу, затаили дыхание. Кусты вновь шевельнулись, прямая их цепь дрогнула и не спеша, сантиметр за сантиметром, стала ползти на людей. Концы этой огромной цепи, подкрадываясь, начали приближаться друг к другу. Вот кусты образовали уже гигантский полукруг, концы которого стали стремительно смыкаться. Застывшие люди, в онемении наблюдавшие это движение, вдруг закричали, задвигались, с дикими криками понеслись в разные стороны, намереваясь вырваться из сжимающегося круга, но кусты опережали их, неумолимо сдвигаясь и закрывая проход, через который хотела прорваться толпа. Кустарник, будто содрогаясь от вожделения, своими ветвями цепко хватал людей. Ветки обвивались вокруг ног, талий, грудей, впивались им в волосы и забивали листьями рты. Люди, хрипя и задыхаясь, бились в этих смертельных объятиях. Стебли вырвали у кого-то огромный член и теперь победно размахивали им над орущей метущейся толпой. Какую-то женщину насадили на сук и насиловали прямо на глазах обезумевших родственников. Кого-то подняли за ноги и теперь волокли по земле. А кого-то, подбросив в воздух, поймали на лету и заглотили живьем.
Люди от ужаса и бессилия готовы были сойти с ума. Казалось, этому кошмару не будет конца. Заросли неистовствовали, поглощая людей. Шестнадцать братьев на другом конце города, заслышав предсмертные крики несчастной толпы, схватили свои пилы и топоры и бросились на спасение. Но они не могли приблизиться к прожорливому зеленому месиву – их время еще не наступило. До рассвета они были бессильны: кусты пожрали бы их вместе с толпой. Стоя на почтительном расстоянии от разбушевавшейся стихии, рыдали они, наблюдая за страданиями соотечественников.
Первые лучи солнца врасплох застали сошедший с ума кустарник. Кусты-насильники, кусты-людоеды, ослепленные рассветом, ослабили свою мертвую хватку и выпустили людей. С победным криком шестнадцать братьев бросились на заросли. Они крушили врагов, разрубая корни и ветви. Их пилы, словно долгожданные мстители, вгрызались в ненасытное кустистое чрево. Огнем выжигали они мерзкого зеленого каннибала. Спасшиеся, а таких оказалось все-таки большинство, с тоской и ужасом глядели на поле боя. Они не могли поверить, что еще недавно здесь было место их необузданных утех и отвратительных прелюбодеяний.
С тех пор братья стали городскими героями и получили почетное право пожизненно бороться с зеленым чудовищем. А жители города поклялись торжественной клятвой никогда более не выходить ночью голыми из своих домов. С отвращением и брезгливостью вспоминали они уже на следующий день, как охватила их похоть. Даже одно только упоминание об этом вызывало у них страдание и душевную боль…
Но, впрочем, вскоре им уже удалось все забыть. Шестнадцать же братьев, поделив город на равные участки, каждый год в месяц элюль выходили теперь с пилами в городские сады продолжать дело своего героического отца.
Так косильщик закончил свой рассказ. Я был потрясен. Ничего подобного в своей жизни я никогда не слышал. Я даже не мог предположить, что в этом городе происходили столь ужасные события. Почему же никто не рассказывал мне об этом? Косильщик, как бы услышав мой невысказанный вопрос, тут же напомнил, что для жителей города эти воспоминания чрезвычайно болезненны. Они не делают им чести, а потому они, конечно же, сумели их навсегда забыть.
После всего сказанного даже лицо косильщика, видевшееся мне поначалу столь свирепым, приобрело, казалось, некие благородные, мужественные черты. Безусловно, я вообще склонен к преувеличениям. Например, рот его, ранее напоминавший мне бездонную щель, оказалось, мог расходиться в приятной, почти добродушной улыбке. Даже прежнее мое отношение к его фигуре теперь показалось мне предвзятым. Он скорее походил на большого грубовато-милого толстяка, чем на гиганта-злодея. Только глаза его почти не изменились. Я не мог отделаться от впечатления, что они так же пусты и внимательны, как и тогда, когда смотрели на меня сквозь пыльное окно. Впрочем, я столь мнителен, что, отдавшись собственным богатым фантазиям, смог бы, пожалуй, и невинного отрока принять за зловещего Франкенштейна.
– Кстати, – неожиданно продолжил косильщик, и голос его изменился, – ужасная травма, полученная тогда, сказалась даже на наших детях. Мы до сих пор не можем смириться с тем, как вели себя люди, когда погибала наша мать. Мы поминаем ее каждый год. – Он покосился на меня и замолчал.
Наступила пауза. Она затягивалась. Молчание становилось слишком неловким. Я не знал, как мне прервать его. «Да, – глупо поддакнул я, чтобы сказать хоть что-нибудь, – непросто пережить такое…» Он внимательно посмотрел на меня своими маленькими круглыми глазами и усмехнулся: «Приходите в Читальный зал… Они были в первом ряду».
Я не понял, что он имел в виду, фраза показалась мне абракадаброй. Но мне стало неуютно от этой усмешки. Хотя я тут же отогнал от себя неприятное чувство. Я еще раз взглянул на его татуировку. Поймав мой взгляд, он вновь усмехнулся и объяснил: «Это чтобы не забывать! В элюле падают листья».
Вдруг косильщик встал, еще раз извинился за свой нежданный визит и, сославшись на неотложность работы, неуклюже раскланялся и стремительно покинул мой дом. Я проводил его до дверей.
Долгое время еще не мог прийти я в себя, ошеломленный его рассказом. Я подошел к окну. Там, в городском саду, трудился мужественнейший человек, который, рискуя вместе с братьями жизнью, хотел спасти от ужасной смерти население города. Мне захотелось распахнуть наконец это окно, высунуться так, чтобы волна свежего воздуха вошла в мою комнату, вдохнуть полной грудью и крикнуть этому человеку, что я восхищен его смелостью и благородством.
Но когда я уже намеревался освободить скрипучие деревянные рамы и в порыве восторга раскрыть окно, что-то остановило меня в последний момент. Это что-то не было даже мыслью, это скорее походило на некое неясное ощущение. Я и сам не смог бы себе объяснить, что именно я почувствовал. Не знаю, почему я тогда не раскрыл окно, а вместо этого вновь прильнул глазами к узкой щели. То, что я увидел, показалось мне очень странным. Косильщик стоял напротив окна и пристально смотрел на меня сквозь пыльное стекло. Мне показалось, что на лице его вновь играет усмешка. В смятении отпрянул я от окна… Зачем вообще он рассказал мне все это?
С тех пор жизнь моя, наполненная сочинительством, вернее, попыткой его, совершенно изменилась. Я не мог спать спокойно, зная, что каждую ночь напротив меня растет и набирается соков зеленое чудище. Я не понимал жителей города – как вообще можно делать вид, что ничего не происходит, когда жизни твоей угрожает опасность? А вдруг кустарник опять взбесится и ночью нападет на людей? Или опять найдется какая-нибудь сумасшедшая, которой взбредет в голову соблазнить его? Да вообще, что мы знаем о загадочном этом явлении?