Вообще, любовное это помешательство резко сказалось на животном мире: коты, все как один, попрятались по подвалам, собаки, потеряв из виду котов, впали в апатию, а единственный в нашем городе приличный осел, громко крича, на всякий случай удрал за городские ворота. Только иногда в ночи можно было расслышать любовное ржание печальной старой кобылы, что развозила по городу уголь.
В домах появились портреты толстой г-жи Френкель, и наконец бюст ее был торжественно установлен в городском музее, рядом с куколкой г-на Дворка. Даже моя сумасшедшая хозяйка подвинула весь свой фарфоровый зоосад и на его место водрузила бюст Френкель с огромным декольте, из которого выглядывала лукавая мордочка небольшого зайчонка.
Городские художники старались на славу. Портреты расхватывались на лету – «Г-жа Френкель в пеньюаре верхом на льве», «Г-жа Френкель и юный лось», «Г-жа Френкель во главе восторженных зайцев». Скоро, по-моему, не осталось ни одного дома, в котором бы не красовался ее портрет.
Город переживал второе рождение. Именем г-жи Френкель называли младенцев и переименовывали улицы. Кролики расплодились во множестве, и зайцы, привлеченные счастливой жизнью одомашненных своих сородичей, стекались к нам теперь целыми стаями с дальних лесов. Скоро в городе невозможно было сделать и шагу, не наступив на длинноухое серое существо. Я боялся выйти из дома. Дикие зайцы обглодали все мостовые, крыши домов и съели все содержимое магазина тканей г-на Крейнбока. В конце концов распространились слухи, что они стали преследовать женщин, и престарелая г-жа Шток даже пожаловалась общественности на поведение распутных зайцев, которые соблазняли ее прямо в городском музее, под бюстом г-жи Френкель.
От этих животных не стало покоя. Они смешались с местными кроликами и произвели на свет новую породу. Размерами они теперь напоминали больших собак, а их сексуальные способности, судя по всему, превзошли все ожидания. Кулинар Рутер клялся мне, что сам был свидетелем того, как сошедшая с ума от любовных забав г-жа Дройн однажды утром распахнула двери своего дома и оттуда выскочили сто четырнадцать хохочущих зайцев. Г-жа Дройн, совершенно обнаженная, с топорщащимся черным усом, преследовала их по улицам, заклиная вернуться. Но былые ее друзья только хохотали в ответ.
Вообще кроликозайцы эти оказались весьма смышлеными животными, и вскоре они уже заняли многие городские квартиры, вне зависимости от желания их владельцев, сожрали все обои со стен и подбирались к пожарной вышке, выстроенной из крепкого мореного дуба. Я сам с трудом отбился от них, приперев диван к двери.
Любовная эта судорога не прошла даром для города. Нашествие зайцев печально сказалось на населении. Многие дамочки утверждали, что неоднократно подвергались насилию с их стороны. Я не знал, верить ли этим рассказам или они плод возбужденного воображения. Г-жа Финк, например, рассказала мне, что похотливые зайцы даже выпихнули из собственной квартиры г-на Койнблита, прельщенные чудными формами его одноногой жены. Банды преступных зайцев безнаказанно разгуливали по улицам. На окраине несколько их самок в приступе материнской любви задушили розовощекого младенца.
Кроликозайцы перешли все границы дозволенного, когда всей стаей набросились однажды на г-на Руфа, привлеченные, видимо, белизной его накрахмаленного халата. Г-н Руф хотя и утверждал, что разогнал нахалов (при этом очевидцы свидетельствовали иное), но впал при этом в тяжелую меланхолию.
Тут население города не на шутку перепугалось: г-н Руф был нашим единственным эскулапом. Обыватели немедленно содрали со стен портреты г-жи Френкель. Бюст ее был торжественно выброшен из городского музея. Но зайцы не приняли это на свой счет: они по-прежнему продолжали бесчинствовать. Я сам видел, как стаями слонялись они по улицам, возможно, в надежде подстеречь своих беззащитных жертв.
Наконец жители, бесстрашно восстав против террора, окружили цирковой сарай и стали требовать немедленной сдачи г-жи Френкель. Но ответом им было молчание: казалось, строптивая Френкель не собиралась капитулировать. Во всяком случае, именно так расценили ее молчание возмущенные сограждане. В этот момент зайцы напали на них, и началась беспощадная битва. В ярости боя противники разгромили цирковой сарай, но обнаружили там лишь труп издохшего с голода льва.
Как выяснилось позже, г-жа Френкель, убитая горем, оставила город сразу же после того, как ее мужу откусили голову. Лось же никогда не забредал в наши края, а зайцев в цирке вообще не держали. Впрочем, все это уже не имело никакого значения для участвующих в битве сторон. Хищные кроликозайцы нестройными рядами пытались вклиниться в гущу горожан и оттеснить их к музею. Я наблюдал эту битву из окна зазвавшей меня к себе г-жи Финк. Бой был настолько отчаян, что я даже не реагировал на щипки, которыми, воспользовавшись моим увлечением дракой, одаривала меня грудастая Финк. Клацая зубами, животные собирались перегрызть обывателям глотки. Но те, вооружившись кто чем, начиная от портновских ножниц, шампуров и больших клистирных трубок (разгромив перед этим аптеку г-на Френкеля), гнали зайцев вперед. Через час поле битвы было усеяно трупами обнаглевших грызунов. Оставшиеся зайцы бежали и к вечеру отступили за городскую черту. Под утро они рассеялись по полям.
Население города, опьяненное кровавой победой, отыскало злосчастного г-на Руфа, прятавшегося весь день на городской свалке, обвинило его в клевете на г-жу Френкель, в пособничестве зайцам и в измене городу и торжественно, под гром фальшивящего оркестра, хотело повесить его на центральной площади. При этом кто-то опять вовремя вспомнил, что г-н Руф – наш единственный эскулап, и под гром того же оркестра его пинками выгнали с площади. Г-н Руф хотел рассыпаться в благодарностях, но призрак аутодафе произвел на него столь сильное впечатление, что, не успев вымолвить и слова, он грохнулся в обморок.
Жизнь города вернулась в привычную свою колею: обглоданные обои были заменены новыми, обгрызенные мостовые починены, любовные приключения забыты. Заячье нашествие через пару дней было предано забвению, и город опять окунулся в обычную жизнь. Лишь иногда, среди ночи, видно было, как в чьей-нибудь спальне мелькнет вдруг огонь: думаю, что это кто-то с горящей свечой, стоя на коленях возле кровати, с удивлением находит завалившийся туда портрет г-жи Френкель и недоуменно рассматривает его: кто бы могла быть эта госпожа в пеньюаре, оседлавшая льва?
Углекопы
Естественно, все это время я не мог ничего сочинять. Я мало спал. И вот в одну из ночей, когда я смог наконец заснуть, мне приснился странный сон.
Будто бы, тщательно выбрив черные щеки, два углекопа напялили фраки и увязали цветные бабочки на жилистых шеях. Выйдя на лестницу, они нахлобучили цилиндры на свои яйцевидные головы. За углом, в арке, поджидал их чистильщик. С яростью набросился он на их узконосые туфли. Щетки вгрызлись в старую кожу, и вскоре туфли засияли, как старые потрескавшиеся зеркала. Углекопы зашагали по улице, держась за руки и подняв вверх костлявые черные лица.
Не то чтобы я увязался за ними следом, нет, просто мне захотелось посмотреть, куда это направляются два углекопа, нарядившись во фраки. Они быстро свернули с центральной улицы и вошли в переулки. Мне показалось даже, что я потерял их из виду. Переулки эти были настолько извилисты, что совсем нетрудно было в них заблудиться. Я уже стал оглядываться по сторонам в поисках обратной дороги, но тут разглядел впереди два покачивающихся цилиндра. Подойдя ближе, я не нашел углекопов – оба цилиндра были надеты на длинные палки, стоящие перед обшарпанной дверью. Дверь была украшена чьим-то неумелым рисунком, изображавшим кривого углекопа с мятым цилиндром на сплющенной голове. На двери висел огромный замок. Присмотревшись, я заметил, что замок открыт и только для виду вставлен в медную щеколду. Любопытство охватило меня: что может происходить за этой дверью? Я осмотрелся вокруг. Никого не было в переулке. Скорее всего, углекопы шмыгнули в эту дверь и как-то ухитрились навесить замок снаружи. Зачем? Быть может, для того, чтобы отпугнуть чужаков? Но если бы в свое время я стал углекопом, я не был бы сейчас чужаком для них. Быть может, я просто не знал, кем нужно мне стать…
Убедив себя таким образом, я снял ненужный замок и приоткрыл дверь. Внутри не было ничего, кроме бесконечного плохо освещенного коридора. Я двинулся вперед. Стены были выкрашены в ужасный желто-оливковый цвет. Пахло сыростью и старыми крысами. Идти пришлось столь долго, что я успел уже основательно устать и, разочарованный бессмысленным этим путешествием, готов был повернуть обратно, но тут впереди что-то забрезжило, и наконец я добрался до конца коридора. Там ждала меня узкая лестница. Ее ветхие ржавые перила, казалось, рассыплются, стоит только на них опереться. Лестница кончалась дырой. Я подтянулся на руках, оперся коленями и выбрался наружу.
Я огляделся. Я был поражен: бесконечный пустырь расстилался по сторонам. Казалось, что я под землей прошел городскую черту и выбрался за город. Но этого не могло быть. Во-первых, я шел не так долго, чтобы преодолеть расстояние, отделяющее центр города от окраин. А во-вторых, я знал, что этот город окружали леса и озера, а не заброшенные пустыри. Я не успел еще как следует рассмотреть все вокруг, как меня уже с обеих сторон подхватили под руки. Это были два углекопа. Они так сильно схватили меня, что ноги мои перестали касаться земли. Стремительно понеслись они вперед, и тело мое приняло почти горизонтальное положение. Я громко пытался выразить свое возмущение, но углекопам было плевать на него.
Они притащили меня в какое-то помещение, похожее на гигантскую турецкую баню. Откуда взялся этот дом, я не знаю, я не заметил на пустыре никаких строений. В огромном зале, покрытом кафелем, рядами стояли длинные скамейки, и на них, плотно прижавшись одна к другой, сидели голые женщины. Женщин было так много, что, если бы кому-нибудь в голову пришло пересчитать их, он вынужден был бы потратить на это целый день. Вдруг углекопы вновь набросились на меня и мгновенно сорвали с меня одежды. Я стал голым, как и эти женщины, что даже не повернули головы, чтобы взглянуть на меня. Углекопы, прихватив с собой мою одежду, исчезли так же внезапно, как и появились. Слабая надежда мелькнула у меня – быть может, они всего лишь воры?