В тот раз мы раскланялись, и знаменитость прошествовала мимо меня. Я давно уже приглядывался к ней. Ее звали г-жа Фиш. Надо заметить, что эта госпожа очень любила мужчин. Впрочем, она любила и женщин. Мне казалось, что она любит их вне зависимости от возраста, пола и внешности, просто любит их всех, как можно любить енотов, бурундуков или тушканчиков, испытывая особые чувства именно к этому разряду млекопитающих.
Г-жа Фиш была особой рыжей, довольно костлявой, но при этом обладала одним несомненным достоинством, резко выделяющим ее из компании многочисленных товарок: г-жа Фиш была обладательницей удивительного, непомерного, пышного зада. Гигантский ее зад существовал как бы несколько отдельно от всего тела и производил впечатление существа, живущего по собственным желаниям и прихотям. Уникальность его размеров, обольстительность и нахальство, с которым он вел себя в обществе, вызывали неизменный фурор у всех, кому только удавалось удержать на нем взор. А удержать взор на нем было нелегко, ибо, с одной стороны, не заметить столь величественный предмет было практически невозможно, но с другой – лишь только взгляд ваш задерживался на нем более мгновения, непреодолимая сила влекла вас вперед и властно требовала тотчас, без промедления заключить в объятия эти огромные пышущие ягодицы, яростно схватить их, сжать и растерзать на куски. Я знал это по себе: несколько раз я буквально должен был схватить себя за руку, чтобы немедленно не защипать эту невероятную госпожу.
Причем удивление вызывало то, что подобное желание охватывало совершенно разных людей, вне зависимости от их пола или возраста. Даже младенцы высовывались из колясок, чтобы протянуть слабые ручки к неспешно шествующей мимо них г-же Фиш. Известны даже были трагические случаи, когда несколько пожилых господ получили апоплексический удар, лишь издали заприметив проходящую г-жу Фиш. А со многими женщинами, которые оказывались в непосредственной близости от нее, приключались истерические припадки.
Нельзя сказать, чтобы зад г-жи Фиш приносил ей одно беспокойство. Нет, безусловно, он был предметом ее гордости. Правда, некоторую тревогу вызывало его бесконечное желание как можно быстрее отдаться в чьи-нибудь цепкие руки. Г-жа Фиш считала его наклонности несколько мазохистскими: ему постоянно требовалось, чтобы его щипали, терзали и мяли, причем желательно одновременно несколько разнополых существ. Иногда, когда у г-жи Фиш случалось хорошее настроение, она потакала его капризам, заходя, если это случалось на улице, в ближайший подъезд и подставляя свою роскошную оголенную плоть жадным нетерпеливым рукам случавшихся неподалеку прохожих.
К сожалению, я знал это только по чужим описаниям – мне ни разу не удалось быть свидетелем подобного зрелища. Рассказывали, что слух о происходящем с быстротой молнии разносился по всему городу и уже через несколько минут толпы граждан осаждали подъезд. Люди целыми семьями выбегали из соседних домов, чтобы хотя бы одним глазком, подпрыгивая и заглядывая через головы впередистоящих, насладиться потрясающим зрелищем. Из-за ужасной давки, случавшейся каждый раз, большинству горожан не удавалось взять приступом злополучный подъезд, и они уходили, досадуя, потирая ушибленные бока и завидуя тем счастливчикам, что первыми ворвались в парадное.
Счастливчики же, обычно человек семь или восемь, через полчаса радостно выскакивали из дверей и на целую неделю становились городскими героями. Обычно среди них попадалось несколько дам. Тогда женское общество устраивало им выступления, где, во-первых, они могли рассказать об удивительных ощущениях, доставленных им г-жой Фиш, а во-вторых, поделиться опытом, как оказаться в нужный час в нужном месте и, уловив едва заметное желание данной госпожи, немедленно юркнуть за ней в первую попавшуюся подворотню.
В результате всего этого так много горожан стало сопровождать на улицах рыжую г-жу Фиш и подстерегать внезапно охватывающие ее желания, что на центральной площади остановилось движение, и очередная комиссия, собранная опять же из лучших умов города, как мне рассказали, выделила специальное место для проведения подобных мероприятий. Г-же Фиш была предложена небольшая сцена, находящаяся в городском саду, возле которой были уютно расставлены аккуратные ряды деревянных скамеек. Теперь, когда у г-жи Фиш было хорошее настроение, она немедля отправлялась в городской сад, где ее уже поджидала толпа взволнованных сограждан. Дворнику, г-ну Пунку, пришлось даже увеличить количество мест, забрав для этого все стулья из ближайших домов. Лучшие умы города в полном составе с женами, детьми и их гувернантками занимали первые ряды, г-жа Фиш взбиралась на сцену, и удивительное представление начиналось.
Стоило лишь г-же Фиш обнажить уникальную часть своего тела, как в то же мгновение первая десятка горожан, еще с вечера записавшихся в очередь, гурьбой взбегала на сцену и набрасывалась на необъятный зад. Десятки следовали за десятками. Я несколько раз был свидетелем этому. По вечерам приходилось зажигать фонари: поток страждущих не иссякал. Иногда действо затягивалось столь надолго, что некоторые зрители устраивались ночевать прямо в саду, только для того, чтобы утром не пропустить начала полюбившегося им зрелища.
Популярность г-жи Фиш росла. Вскоре она достигла таких размеров, что, если бы жители других городов прослышали об этом, они непременно помчались бы к нам, чтобы получить автограф знаменитой дамы.
При этом я, как свидетель этих событий, могу утверждать, что слава никак не повлияла на характер г-жи Фиш. Она по-прежнему оставалась той же скромной домашней хозяйкой, коей и была до описываемых событий. Просто расписание ее жизни претерпело некоторое изменение: раз в неделю она взбиралась теперь на сцену городского сада и позволяла своей страждущей плоти быть растерзанной нетерпеливыми руками жителей нашего города. Но частная ее жизнь носила все тот же тихий характер и была неприметна общественному взору.
Я был знаком с ней лишь шапочно, но мне нравилась г-жа Фиш. Даже в мгновения наивысшего взлета своей особенной славы, когда имя ее было на устах у всего нашего города, она не изменила ни своим привычкам и вкусам, ни своим старым друзьям. По-прежнему вставала она рано утром, распахивала окно и, стоя в дезабилье, наслаждалась свежим утренним воздухом, раскланиваясь с соседями. Иногда и я, прогуливаясь, приветственно махал ей рукой.
Отойдя от окна, как сплетничали соседки, она выпивала три рюмки брусничной наливки и, не спеша, с возрастающим упоением начинала ерзать на стуле, который по специальному для нее заказу соорудил наш инженер г-н Корп. Наконец, не имея более сил выдержать томительную эту негу, г-жа Фиш вскакивала и, вцепившись обеими руками в гигантские свои ягодицы, с остервенением начинала их мять, щупать и теребить. Иногда напряжение достигало такого предела, что г-жа Фиш подбегала к косяку двери и со страстью и яростью начинала тереться об него задом. Если и эта мера не приносила желанного удовлетворения, она звала на помощь своих домашних, а также подругу, живущую по соседству, и только тогда, благодаря общим усилиям, г-же Фиш удавалось приобрести свойственный ей покой и душевное равновесие.
Подругу, живущую неподалеку, кстати, рядом с моим новым домом и пансионом, где мстительные близнецы оторвали голову г-ну Сендлеру, звали г-жа Вольц. Приглядевшись, нетрудно было заметить, что г-жа Вольц, дама с ослиным лицом и бесконечно длинной застенчивой грудью, завидовала г-же Фиш. Я был уверен, что, мучимая бессонницей, она не раз представляла себе, как Провидение наконец смилостивится и над ней и дивный, необъятный зад г-жи Фиш займет место ее худых угловатых бедер. Сочетание таких великолепных достоинств, как собственная самая большая в нашем городе грудь и чужой непомерный зад, сделало бы ее неотразимой.
Я размышлял иногда, думала ли она в ночи своих мечтаний, что и г-же Фиш, скорее всего, не спится в соседнем доме, что и она, оглаживая свои короткие острые груди, грезит в это время о том, как бы сменить их на тяжелый печальный бюст своей лучшей подруги? Возможно, она представляла себе, как выставит его напоказ, высунувшись из окна и свесив вниз эти чудесные экзотические плоды, и как каждый прохожий, задрав голову и приподнявшись на цыпочки, сможет быстро лизнуть на ходу ее неспешно покачивающиеся груди. Может быть, она даже чувствовала, как они уже начинают мотаться от нетерпения, шлепая ее по мягкому животу. Наверное, всякий раз в эти моменты ей хотелось схватить их покрепче и еще сильнее оттянуть вниз, но думаю, что тут взгляд ее падал на собственное тело, она с тяжким вздохом разочарования переворачивалась на другой бок и грустно безрадостно засыпала.
Вообще, как мне когда-то поведала Финк, в ту пору еще не решившая стать моей женой, жизнь г-жи Фиш не сразу складывалась удачно. К примеру, она долго не могла подобрать себе достойного кавалера. И лишь после того, как ей удалось перебрать всех знакомых ей представителей мужского пола, она стала жить с г-ном Дрендмаером. При этом считать, что г-н Дрендмаер оказался лучше всех мужчин, с которыми г-жа Фиш когда-либо имела дело, было бы явным преувеличением. Это был тонконогий и маленький господин, носивший тяжелую бороду и большие роговые очки. Но у него, как мне рассказывали его поклонницы, был целый ряд безусловных достоинств. Прежде всего, он был тих, словно мышь, и часто посиживал в уголке, совершенно не раздражая свою избранницу. Во-вторых, стоило лишь г-же Фиш случайно повернуться спиной, как г-н Дрендмаер тут же быстро вскарабкивался на ее гигантскую нижнюю часть и, ловко пристроившись там, со скоростью электрической белки немедленно удовлетворял возникшее у него желание. И, несмотря на то что процедура эта могла повторяться множество раз в день, неутомимый маленький господин не ведал усталости.
Г-н Дрендмаер вообще отличался необыкновенной проворностью: многие соседки по дому частенько зазывали его к себе, и не проходило и трех минут, как он уже выскакивал из очередной двери и мчался на следующий этаж. Выдавались дни, когда неутомимый Дрендмаер так и носился с этажа на этаж, пока по несколько раз не обегал всех соседок, и только к вечеру, запыхавшись, возвращался домой, но неизменно при этом прямо с порога бодро вскарабкивался на г-жу Фиш.