Впрочем, на лестнице стояла еще более невыносимая жара. Мы были лишены возможности выйти из дома: выходить, собственно, было некуда, сразу у подъезда начинался обрыв. Сам подъезд нам пришлось заколотить от этих бесконечно ползучих вьюнов, тем самым окончательно загнав себя в ловушку и вконец отгородившись от внешнего мира, если то, что было снаружи, можно назвать внешним миром. Мы сидели в каменной клетке. Жители города, возглавляемые бесстрашным брандмейстером г-ном Эшем, на другой стороне пропасти сочувственно глядя на нас, в бессилии разводили руками. Жара росла. Спасения нам было ждать неоткуда.
Наконец самые прагматичные из нас решили собрать все население несчастного дома и обсудить наше горестное положение. Единственным местом, вмещающим такое количество людей, была лестница. Мы вышли из своих квартир. Чтобы увидеть друг друга, многим пришлось задрать головы, а многим свеситься вниз. Будущие ораторы, пробуя зычность голоса, высовывались в лестничный пролет так далеко, что некоторые из них лишь в последний момент перед тем, как в ажиотаже приветственного спича рухнуть вниз, были пойманы за ноги сострадательными соседями. Многие уселись, прижавшись к перилам и свесив в пролет голые, давно не мытые ноги. Некоторые сидели на перилах верхом. Вообще, каждый приспосабливался как мог. Это зрелище поразило меня. Жильцы нашего многоэтажного дома облепили лестницу, словно стая проголодавшихся обезьян.
На лестничных площадках стояла такая безумная жара, что даже самые стеснительные, а потому и самые выносливые из нас, после получаса ни с чем не сравнимых мучений, вынуждены были сбросить с себя последние лохмотья промокших насквозь лоскутов ткани, прикрывавших их потные, взмыленные тела. Женщины сделали это последними. Смущаясь и глупо хихикая, стоя в самых неудобных позах, они еще пытались прикрыться, но от невыносимого липкого зноя обливались потом все сильнее и вскоре, утратив последние остатки стыда, расселись и разлеглись на бетонной лестнице, окончательно наплевав на приличия и выставив на всеобщее обозрение свои залитые потом тела.
Наконец-то впервые я разглядел своих соседей. Их тела говорили столь много, что обыденный безликий соседский образ растворился, словно и не существовал никогда. У колченогой моей занудной соседки оказались, например, удивительные заросли пышных рыжих волос, разросшихся по круглому, словно мяч, животу и пухлым коротким ляжкам. А хромой г-н Притке неожиданно оказался обладателем большой, отвисшей, почти женской груди и толстого, загнутого крючком вверх члена. Я разглядывал своих соседей, словно впервые увидел их. У г-жи Швицель, чей муж подвергся нападению лиан, под широкой и бесформенной юбкой все это время таился огромный четырехугольный зад, а у двух ее мордатых сыновей под носовыми платками, которыми они до этого прикрывались, – маленькие сморщенные понурые члены. У ее мужа, похожего на большого голодного борова, спасенного ею из зеленого плена, пенис вообще оказался столь мал, что его ни за что невозможно было разглядеть.
Соседка с четвертого этажа, глупо хихикая, поневоле продемонстрировала нам свои задорно торчащие вверх острые груди, напоминающие вымя молодой несовершеннолетней козы. А у г-жи Бромфель, и так славившейся в нашем доме своим бюстом и ботаническими способностями, грудь оказалась такой невероятной величины, что все население дома не смогло сдержать восторженных возгласов при виде ее невиданных гигантских размеров. Пожалуй, по величине она даже могла сравниться с бюстом г-жи Вольц, столь внезапно ускакавшей от нас в неведомые луга. Сын г-жи Бромфель, этот юный, вечно блеющий вундеркинд, робко прижимающийся к материнскому заду, застенчиво поглядывал на обнаженных дам из-под ее лохматой подмышки. А между тем у самого этого тщедушного создания из светлого кудрявого пуха, которым были покрыты его бледные, дрожащие от возбуждения ляжки, грозно глядел на окружающих тонкий и длинный, словно стрела папуаса, одеревеневший от долгого трения член.
Вообще, обнажение преподнесло нам сплошные сюрпризы: мы все увидели друг друга в неожиданном свете. Например, Брюкник, невзрачный господин средних лет, служивший привратником, преодолев смущение, с неожиданной гордостью сорвал с себя остатки набедренной повязки и явил нам гигантский, похожий на огромный бамбуковый ствол, напрягшийся фаллос. Г-жа Дриц, известная на весь город педикюрша и шоколадница, желая получше рассмотреть его, так перегнулась через перила, что ее длинные, словно отдоенные груди свесились в пролет лестницы. Завидев это, член г-на Брюкника буквально взмыл вверх. Остальные участники собрания не могли не заметить столь вопиющего факта. Хотя многие дамы и пытались изо всех сил проигнорировать его, стараясь как можно быстрее перейти к повестке дня, но и им это удавалось с трудом: взгляды их не могли оторваться от того удивительного чуда природы, что являл собой член г-на Брюкника. Население дома пыталось не обращать внимания на собственное возбужденное оживление. Оно старалось сосредоточиться на обсуждении нашего бедственного положения. Но внезапно тощая, с отставленным низким задом девица Клейстермахер, вдруг возопив, набросилась на огромный фаллос скромного Брюкника.
Все, свесив головы и затаив дыхание, молча наблюдали, как девица эта, обхватив гигантский член обеими руками, прижалась к нему всем своим худосочным телом и неистово терлась об его мощный ствол, издавая страстные, нечеловеческие крики. Вопли ее были похожи на рыдания, что вырываются в ночи у одинокой стенающей гиены. Наконец, не выдержав призывного этого воя, со скоростью рыси педикюрша Дриц бросилась вниз по лестнице и, оттолкнув нахальную Клейстермахершу, завладела чудесным предметом, стиснув его и прижав к своей отвислой груди. Но девица, несмотря на кажущуюся субтильность, пихаясь локтями, не собиралась сдаваться: она вновь вцепилась в член г-на Брюкника. Казалось, что именно это борьба за овладение фаллосом скромного привратника явилась сигналом для всего благонамеренного населения нашего дома, чтобы дать наконец выход столь долго сдерживаемым страстям.
Обладательница ботанических знаний и невероятного размера грудей г-жа Бромфель, неожиданно для себя самой прокричав тонким голосом что-то в высшей степени неприличное, сорвала с носа академическое пенсне и с ловкостью мамонта средних лет, перемахнув целый лестничный пролет, прыгнула на г-на Швицеля, лягнув при этом его толстую замешкавшуюся супругу. Что могло привлечь эту женщину со столь выдающимися данными к неразличимому даже при сильном увеличении члену г-на Швицеля? Воистину, загадочен путь любви…
Отчаянный прыжок ученой г-жи Бромфель сдвинул невидимый рычаг на весах небесной любви, и чаша, переполненная невыраженными страстями, ухнула вниз. Люди неузнаваемо изменились, как будто именно в это мгновение им вдруг удалось сбросить с себя наконец оковы семейных уз, прежних привязанностей и опостылевших манер. Словно вся их предыдущая жизнь оказалась лишь жалким подобием их настоящих страстей и чаяний. Они мчались по лестнице, перепрыгивая через ступени, прорываясь сквозь обнаженные, залитые потом тела к объектам своего нежданно вспыхнувшего вожделения.
Они соединялись в странные группы: попарно, по трое, впятером, изнемогая от возбуждения, падали они на бетонный пол, пристраивались на неудобных ступенях, пальцами, сведенными неистовой судорогой, впиваясь друг в друга. Женщины, в обыденной жизни ведущие себя всегда столь застенчиво, на вторых после своих супругов ролях, быть может, в силу именно этого, первыми откликались на неумолчный природный зов и, уже не отдавая себе отчета, неистовствовали со всею силой, на которую только были способны. Какая-то пожилая дама, подставив свой вскинутый зад юному тщедушному отпрыску г-жи Бромфель, вцепилась зубами в железную планку перил и грызла ее, яростно и зловеще рыча. Г-жа Швицель, с необычайной проворностью ворочая громоздким задом, сладострастно елозила под целой семьей лилипутов с шестого этажа, которые всем многочисленным семейством, состоящим из двадцати одного человека с тетками, дядьями и бесчисленными чадами, скопом накинулись на нее. Никто из соседей никогда не мог отличить их друг от друга, а сейчас, в порыве страсти, это сделать было уже совсем невозможно. Да, впрочем, видимо, г-жу Швицель в ее настоящем положении это вовсе и не интересовало. Действительно, что ей было за дело, кто именно – мать или дочь, отец или сын – в этот момент жадно припал к ее плоти. Тем более что одновременно столько маленьких ртов, рук, ног и половых органов блуждали по поверхности и внутри ее мягкого тела, что идентифицировать каждый из них не было никакой возможности.
В то самое время, когда лилипуты всем племенем накинулись на соблазнившую их Швицель, прямо передо мной, на площадке, разворачивалась не менее сумасшедшая картина: знакомая мне благочинная бабушка вместе с малолетним внуком неожиданно набросилась на свою закадычную подругу из квартиры напротив и, повалив ее на бетонный пол, по-медвежьи урча, впилась в ее распахнутые старые ляжки. Малолетний внук, обхватив пожилые груди, победно визжал. А тем временем на шестом этаже мужчина с седой распушенной бородой и кривыми ногами подвергся атаке плотоядной тещи и двух своих длинноногих грудастых дочек. Теща страшно призывно кричала, а дочери с остервенением терзали длинный, уставший, похожий на старый садовый шланг член своего отца.
Все происходящее вокруг меня разворачивалось со скоростью, достойной кошмарного сна. Соседка с четвертого этажа, обезумев, бросила перед собой на четвереньки двух мордатых сыновей г-жи Швицель, схватила их, словно битюгов за узду, за их сморщенные несчастные пенисы и пыталась вонзить свои острые груди в их толстые неповоротливые зады. Сыновья г-жи Швицель, закинув головы, восторженно блеяли. Эта группа напоминала какую-то классическую скульптуру времен Позднего Ренессанса. Но какую именно – я не успел решить, потому что в этот момент моя колченогая соседка, ураганным вихрем налетев на меня, сбила с ног и, усевшись на меня верхом, мохнатой рыжей шерстью своей забила мне рот. Я почти перестал дышать. Ничего не видя сквозь кусты ее длинных волос, я мог разглядеть только части распахнутых, сотрясающихся в неистовом ритме тел, которыми была усеяна вся лестница многоэтажного дома. Я чувствовал, что еще немного – и эта похотливая хромоногая особь удушит меня. Собрав все силы, отчаянным броском я скинул с себя ее цепкое тело.